Джейк пристально смотрит на меня. Кислота в его глазах закипает.

– На что это ты намекаешь?

Джеффри косится на меня в панике.

Я таращусь на Джейка в ответ:

– Мы реально сейчас притворяемся, что между нами все гладко? Что, если кто-то вдруг решит проверить, сработает ли Страшно-Ужасное Жертвоприношение, это будешь не ты?

– По-моему, это довольно серьезное обвинение. – Джеффри поворачивается ко мне, его голова беспокойно вибрирует. – Согласись, Кот? Никто из нас не стал бы такого делать. И даже не помыслил бы.

– Название ведь сочинили? Значит, мыслили, – говорю я.

Джейк вращает под рукой бейсбольную биту. Пол тихонько взвизгивает от боли. Джейк смотрит на нас мертвыми глазами хищника – как всегда. До того как все случилось, я думала, что это такой секси-взгляд, который он нарочно разработал, чтобы цеплять девчонок. Теперь же я вижу, что у него в голове ни чести, ни совести, только темная пустошь, освещаемая пульсирующими вспышками инстинктов.

– Я тебе не позволю, – говорит он наконец.

– Что не позволишь? – слабым голосом спрашивает Джеффри.

– Свалить всю вину на нас, чтобы отвлечь внимание от себя.

– Ты шутишь, что ли?! – восклицаю я. – Ничего мы на вас не сваливали. Мы же за помощью пришли.

– Не шутят такими вещами, – говорит Джейк. И дергает подбородком в сторону двери. – Они поверят всему, что я скажу. Правда, неправда – не важно. Может, ты думаешь, что я один тут тебя ненавижу…

Я фыркаю, просто не могу удержаться.

– …но никто и глазом не моргнет, если я решу положить конец нашему перемирию.

– Так нельзя! – Джеффри делает шаг к Джейку, и тот отступает назад, волоча за собой по полу лезвия биты. Джеффри, кажется, не замечает. Он протягивает к брату руки. – Пожалуйста, Джейк, не надо. Можешь нам не помогать. Мы уйдем, о’кей? Мы сами разберемся. Если… если не будет перемирия, будет война. Мы же… все же… мы же все умрем.

Джейк сжимает челюсти:

– Господи, Джеффри. Не могу поверить, что ты мой брат. Какой же ты сопляк.

Джеффри вздрагивает:

– Я думаю, есть и получше способы…

– Чем то, как у нас сейчас? – спрашивает Джейк, все сильнее повышая голос. – Чтобы вообще никто не выбрался и ничего не менялось, кроме ваших морд уродливых? Да, есть. И если этот способ – всех вас перебить, я мешать не стану.

Джеффри снова делает шаг к брату. Джейк отступает за стол, поднимая свою биту-акулу. Я хватаю Джеффри за руку, хочу оттащить его назад, но в этом нет необходимости. Бита направлена не на него.

– Помнишь, что говорил папа? – спрашивает брата Джейк. – Когда мы были маленькими, еще до того, как он нас бросил? Мы друг без друга – как без чего?

– Без правой руки, – отвечает Джеффри.

– В точку, – говорит Джейк.

И с размаху распластывает правую руку по столу, а левой опускает на нее пилу с такой поразительной силой, что с первой попытки разрубает себе запястье.

Треск кости, разрубленной битой.

Восьмой класс.

Мы стали самыми старшими в средней школе, а почти все, кто усложнял нам жизнь (всякие Рафы и Лейны), перешли в старшие классы. Кое-кто еще оставался, но их было легко игнорировать. Со мной был Джеффри, который рос так быстро, что его одежда за ним не поспевала, и мое творчество, в котором все еще не было цветочков. Со мной была мама, которой я помогала с новой выставкой в галерее, и папа, который платил мне за то, что я помогала в организации его финансов.

Моя жизнь в тот год была длинной успокаивающей трансляцией белого шума, знакомого и неизменного.

За исключением тех случаев, когда я приходила к Джеффри домой и встречала там Джейка.

Тогда в голове разрывались барабаны, грохотали тарелки и оглушительно завывали трубы, и я не могла ни говорить, ни думать, ни даже нормально двигаться. Казалось, будто кто-то заменил мои суставы на смазанные шариковые шарниры, и мои конечности бесконтрольно болтались в разные стороны, что бы я им ни командовала.

Однажды мы зашли на кухню к Джеффри, а там за столом сидел Джейк и делал уроки. Он поднял голову и сказал Джеффри:

– Привет, Голосоломка, – и не успел Джеффри ответить своим ломающимся голосом, Джейк посмотрел на меня и прибавил: – И тебе привет, киса.

Мое лицо вспыхнуло, как петарда. Я стояла в дверях; Джеффри попросил Джейка не называть меня кисой и достал из холодильника две банки рутбира, а из кухонного шкафчика – большой пакет «Скитлс». Джейк не удостоил брата ответом и снова склонился над домашкой.

У меня в сердце тарелки, барабаны и трубы гремели так сильно, что ребра болели всю дорогу до комнаты Джеффри, где мы играли в видеоигры, наедались «Скитлс», напивались рутбира до сахарной эйфории и хихикали до поздней ночи, когда отец наконец-то приехал меня забирать. Я не понимала, что именно представляет собой Джейк и почему мое тело объявляет мне войну, когда он поблизости, но точно знала, что нуждаюсь в нем, как в солнечном свете. Больно было осознавать, что он рядом, но нельзя ни прикоснуться к нему, ни поговорить с ним – мы словно находились по разные стороны прочной стеклянной стены.

Восьмой класс был не так уж плох, потому что с Джейком мы пересекались совсем не часто. Джеффри иногда рассказывал о нем, но все реже и реже, и уже через несколько дней после встречи с Джейком белый шум всегда возвращался – и все возвращалось на круги своя.

В восьмом классе мне не приходилось сталкиваться с другими девочками, которым нравился Джейк. Не нужно было видеть его каждый день. Мне нравилось мечтать о нем на расстоянии, сидя на уроках английского языка и воображая, каково было бы встречаться с ним, каково было бы не терпеть его насмешек. Это облегчало щемящую боль в груди хотя бы ненадолго.

За сегодня я увидела столько крови, что не хочу ее видеть больше никогда.

Стол весь в ней. Как и бита. И рука Джейка, и его лицо. Она стекает на пол струйками, густыми, как сироп.

Я не знаю, что делать. Она повсюду.

Отрубив себе правую руку, Джейк тут же бросает бейсбольную биту к ногам Джеффри и во все горло зовет Рафа.

Раф чуть не выбивает дверь. Я хватаю Джеффри, и мы, отпихнув Рафа с дороги, бежим по длинному коридору, мимо прокуренных комнат и жестоких игр. Когда добегаем до входной двери, арбалетный болт вонзается в дерево прямо рядом с моей головой. Я проталкиваю Джеффри вперед.

– Сюда они за нами не погонятся.

Я твержу эти слова снова и снова, сначала крича, потом все тише и тише; мы уже совсем далеко от администрации.

В Школе тихо. Мы слишком шумели.

Джеффри позволяет мне таскать его туда-сюда, как бумажную куклу, даже когда я немного теряюсь. Через несколько минут я чувствую, как тяжела его рука. Он уже не бумажная кукла, а мешок с цементом. Я останавливаюсь посреди коридора перед высоким рядом темных шкафчиков, давно покинутых своими хозяевами. Джеффри на мгновение замирает, отрешенно глядя себе под ноги, а затем приваливается к шкафчикам и сползает на пол. Темные брызги крови на его жилете уже подсыхают. Я опускаюсь перед ним на колени. В уголке его лица – кровавая капелька, и мне хочется ее стереть, но нечем смочить пальцы.

Я снова и снова вижу, как Джейк разрубает себе запястье, каждый раз с нового ракурса. Я уже знаю: этот образ со мной навсегда. Насилие оставляет шрамы.

– Не все ему поверят, – говорю я. Тихо – впрочем, для этих темных коридоров все слишком громко. – Не все админы такие, как Джейк. А наших мы защитим. Скажем, чтоб не выходили из Фонтанного зала и не передвигались по коридорам без друзей. Не обязательно доводить до драки. Сами они наружу не сунутся, а мы их не вынудим.

Глаза Джеффри страдальчески сжимаются в тонкие черточки. Рот у него не умеет закрываться – а у меня не открывается, – и теперь опущенные уголки и квадратные зубы придают ему тревожный, испуганный вид – я это замечаю у него все чаще. Он обхватывает голову, словно пытаясь вернуть ей прежнюю форму.