— Четверки есть, тройки.

— Тебе плохо.

— Почему мне плохо?

— У тебя тройки…

— Фи! Подумаешь…

— А у Никишки был кол. Ему поставили в дневник, а Никишка переправил кол на четверку. Чернила были другие, и все заметили. Ему потом влетело. Его даже на второй год хотели оставить. Но Никишка сказал, что ни за что не останется на второй год, и начал учить уроки. Ему за год по географии пятерку поставили! Он ведь капитаном будет, ему географию надо знать.

— Капитаном? Не… я не буду. А как же он — капитаном? Он ведь плавать не умеет! Он совсем плохо плавает и ныряет плохо. Он утонуть боится!.. Я ведь знаю, я сам с ним на речку ходил, я все про него знаю.

— Он научится плавать. Если он захочет, он все сможет. Так даже учительница сказала. Ты его уже видел?

— Он через два дня приедет.

— А Ромка приедет?

— Если не приедет, не очень жалко. Мы с Никишкой одни в Птичий лес пойдем.

— Ой, как здорово! Вы мне лилии принесите.

— Ладно. Там динозавры есть. Я знаю.

— А еще избушка, под полом — клад. А ты не забоишься?

— Фи! Это Никишка, может, забоится.

— Он туда давно хочет.

— Ты никому не говори, что мы туда пойдем.

— Я про вас никогда ничего не говорю. Никому! Даже маме.

Солнце июньское, на редкость щедрое, прокалило Никишку до костей. Стал он коричневый, как гречишный мед, только брови и волосы выгорели — белей белого. День деньской хмыщет Никишка на воле. А с того дня, как встретился с Вольной, совсем отбился от дома. Сколько ни помнит себя Никишка, ему всегда хотелось в Птичий лес — ведь про этот лес столько разных слухов!

— Не забоишься? — спросила у него Елка.

Никишка замотал головой:

— Нас ведь двое!

Из Елкиного палисада виден Птичий лес. Издали — как нарисованный, а вблизи, наверное, еще красивей…

— Надо сперва в разведку сходить, — сказал Волька. — Давай завтра утром пойдем.

На там берегу, от мостка шагов тридцать — шалаш из досок, обложенных дерном. Тут дед Никифор живет. У Вольки и Никишки с дедом давняя дружба.

Снаружи шалаш — будто зеленый холмик. Внутри — прохладно, пахнет рыбой, а на полу старые дедовы телогрейки, баночки из-под консервов со всякой рыболовной всячиной: крючки в них, пробковые поплавки, грузила…

Волька с Никишкой подошли к шалашу. Навстречу — дед:

— А-а, друзья-приятели, вы чего тут?

— Мы узнать пришли… — начал Никишка. Волька дернул его за руку. — Мы узнать хотели… — Никишка снова свое. — Как в Птичий лес попасть?

— Ишь ведь чего надумал! — Дед нахмурился. — Нет туда ходу. И думать не думайте, выбросьте из головы. Топь. Страшнее страху. Нешто я бы сам туда не пошел? Сказывают, есть там корень, от ревматизма лечит. Топь. Страшнее страху… На-кась тебе… — Дед сунул Никишке горсть зеленых гороховых стручков. — И тебе на. — Взял горох и Волька. — А про Птичий лес и думать не думайте!

Вот уже три недели бродят Волька с Никишкой возле болота. Камыш, камыш… Пахнет прелью. Сунешь в воду у самого берега палку — вся она уйдет в черную глубь, а дна нет. Горластые лягушки только и знай дразнятся: ку-да, ку-да, ку-да…

Увидит вечером Вольку бабушка — руками всплеснет:

— Где извозился? Неужто на болоте был? Сколько раз было говорено: не сметь туда!

А тут еще одна неприятность: дядя решил отправить Никишку в пионерский лагерь. Но Никишка решил — лучше в Птичий лес. Пришел он вечерком к Вольке и сказал, что дядя настаивает на своем. Что теперь делать? Волька приуныл: если Никишка уедет, одному дорогу в Птичий лес будет искать неинтересно, да и страшновато… Что делать? Думали-думали — ничего не придумали.

— А когда надо в лагерь? — спросил Волька.

— Через четыре дня. Послезавтра меня к врачу поведут, чтобы справку про здоровье написал… В поликлинику пойду.

— А если ты будешь нездоровый, тебя в лагерь не пустят.

— Как же я заболею?

— Притворись… Ну, скажи, живот болит…

Никишка почесал затылок.

— Как же… — И вдруг нашелся: — Я знаю, как надо! Я лопухов наемся, у меня живот заболит…

— Будешь есть лопухи? — удивился Волька.

Никишка кивнул:

— Хоть сейчас буду.

Они нарвали под забором крупные, мясистые листья лопухов, и Никишка, усевшись на скамейку возле Елкиного дома, сунул в рот лист лопуха, но тут же выплюнул:

— Тьфу!..

— Не съешь, — сказал Волька. — Они невкусные.

Но Никишка не отступался. Морщась и давясь, он проглотил один лист, второй, третий… Съел двенадцать листьев!

— Ну, как живот, болит? — поинтересовался Волька.

— Ни капельки.

Оба совсем упали духом.

Но наутро прибежал Никишка — глаза горят, сказал:

— Болит! Всю ночь на двор бегал.

И когда его повели к врачу, он сказал в поликлинике, что у него болит живот. Врачи переполошились и сказали, что у мальчика дизентерия, его нужно немедленно положить в больницу, в изолятор. Как только Никишка узнал, что его хотят положить в больницу на много дней, он задал реву, да такого, что все посчитали, будто плачет он потому, что сильно болен, и его немедленно отвезли на машине в больницу, которая на окраине Борового, и положили в изолятор. К Никишке никого не пускали, даже маму; она переговаривалась с ним через окно. Волька тоже прибегал по утрам и разговаривал с ним. Никишка просил, чтобы Волька не искал без него дорогу в Птичий лес, — вот скоро выйдет он из больницы, и они будут искать вместе. И Волька пообещал:

— Ладно, я буду ждать.

Никишку выписали через неделю, потому что в конце концов врачи решили: никакой дизентерии у него нет, а кроме того, сам Никишка признался, что ел лопухи.

Крепко хранит болото тайну Птичьего леса. Облазали они всю заречную окрестность — нигде к лесу подступа. Правда, возле Крестовой коряги камыш пореже, а вода — поглубже. Если бы лодка была!.. Ну, доплывешь на ней до Крестовой коряги, а дальше? Нет, лодка не годится. Дальше все затянуто ряской. А много ли воды под ней? Вряд ли там пройдет лодка…

Елка приуныла, когда мама сказала, что через две недели они навсегда уедут из Борового.

— Зачем навсегда? — упавшим голосом спросил Волька.

— Так велит врач, — ответила Елка. — Мы с мамой поедем жить к морю. Я там выздоровлю и буду ходить в школу. А здесь у нас никого родных нет. Около моря живет тетя Люба. Мы поедем к ней. Мне туда совсем не хочется. Но так хочет мама.

— Мы тебе цветок принесем, — сказал Никишка.

— Вы, наверное, туда не пройдете.

— Пройдем.

Волька с Никишкой дошли до Черной речки. Это лишь одно название — Черная речка, а на самом деле никакой речки здесь нет: так называется поросшее низкой ветлой место, над которым желтеет песчаный курган.

Говорят, много-много лет тому — может, тысячу, а то и больше — здесь хоронили древних людей. Копнешь лопатой твердый, слежавшийся песок — появляются коричневые кости, темные глиняные черепки. Ходят слухи, будто бы под курганом зарыты золотые вещи: чаши, браслеты, серьги. Но чтобы до них добраться, надо перекопать весь курган, а он такой большущий, что если копать лопатами, и за сто лет не сроешь.

В прошлом году сюда приезжали из города археологи, но и они почему-то не решились раскапывать курган.

С верхушки кургана хорошо виден Птичий лес — таинственный и влекущий.

Волька с Никишкой слезли с макушки песчаной горы и подошли к болоту. Здесь, на Черной речке, камыш как бы расступается перед чистой водой, образуя небольшое озеро, чуть дальше — еще одна огромная камышовая полынья, еще одно озеро, а между ними — протока, словно канал; раньше тут было много щук и плотвы; до сих пор на берегу черные подпалины — остатки рыбацких костров, но уже давно здесь не ловят рыбу, она тут вывелась.