Дальнейшее развитие принципа активных действий привело к созданию «разрядов» — корпусов, действовавших на разных направлениях — на смоленском, белгородском и других, но объединенных общей задачей. Такая стратегия и тактика резко отличалась от кордонной[93], нашедшей широкое применение в наемных армиях западноевропейских стран.
Крупные изменения произошли и во властных структурах. Увеличилось количество приказов, в том числе и военных. Во второй половине XVII в. прекращают свою деятельность земские соборы[94], а Боярская дума, превращаясь в дворянскую (дворяне превзошли по численности представительства бояр), постепенно теряла свое значение. Уже во время правления царя Алексея Михайловича бояре беспрекословно утверждали решения царя. Наблюдались случаи, когда «Тишайший» таскал за бороды непослушных родовитых. Совершался переход от сословно-представительской монархии к абсолютизму. Это нашло выражение в эволюции системы государственного управления, судопроизводства, военного дела[95].
Страна постоянно находилась в экономическом и финансовом напряжении. Бесконечные войны требовали непомерных расходов на военные нужды — до 62 % от всего бюджета. Вследствие этого укрепилась эксплуатация трудового населения. Недаром в историографии XVII столетие отмечено как «бунташный век». Все это негативным образом сказывалось на проведении реформ. Необходимо оговориться — ошибочность многих нововведений, как то соляной налог (Соляной бунт, 1648 г.), введение медных денег (Медный бунт, 1662 г.), вовремя осознавалась правящими кругами и они или отменялись, или пересматривались.
В конце XVII в. Россия занимала огромную площадь — от берегов Балтики и Черного морей до побережий Ледовитого и Тихого океанов. Интенсивно осваивались Урал, Сибирь и Дальний Восток. Вся огромная страна была разделена на 250 уездов, из них в Сибири — 20, с центрами в крупных городах. Росли новые города. Только в европейской части их насчитывалось 226 против 160 в XVI в.
Большие сдвиги произошли в промышленности, особенно в металлообработке и добыче. Русские мастера перешли к постройке высокопроизводительных домен, превосходивших иноземные образцы. В этой области Россия опережала Европу почти на 100 лет[96], что впоследствии позволило Петру I сказать, что наше железо лучше «свисского» (шведского). Русское государство выходило на новые рубежи.
В 70-х гг. XVII в. государство смогло снабдить полки стрелецкие и «нового строя» первоклассным для того времени вооружением: мушкетами и карабинами с кремневыми замками, ручными гранатами, «винтовальными» (нарезными) пищалями, пистолетами. Полкам придавалась артиллерия с более унифицированными по типам и калибрам орудиями.
Войско России в XVII в. совершало переход от поместной системы к регулярной армии феодально-абсолютистского государства. Но основным недостатком в организации и комплектовании русского войска являлось то, что продолжала сохраняться разнородность воинских формирований — как и прежде, существовали старые способы комплектования дворянской конницы, потерявшей свое былое значение и боеспособность.
Вооруженные силы России в XVII в. прошли трудный и сложный путь в своем развитии, но качественного скачка в их организации не произошло. И тем не менее поступательное движение реформ того периода продвигало работу по этому направлению.
В конце 80-х гг. XVII в. сложились все предпосылки для создания регулярной армии. Однако борьба за власть двух боярских кланов — Нарышкиных, представителем которых был Петр, и Милославских (царевна Софья), забвение ими (кланов, но не Петра) задач по укреплению обороноспособности государства исключали возможность поставить точку в проведении реформ не только в государственной, но и в военной сфере. Эту задачу решил царь Петр Алексеевич со свойственной ему энергией и настойчивостью. Петру пришлось пройти путь не только реформирования государственного строя, но и строительства вооруженных сил с учетом опыта, приобретенного в течение всего предшествующего периода[97].
Подводя итоги краткого анализа историографии XVII в., нетрудно заметить, что отечественные историки внесли весомый вклад в изучение трудного и трагического столетия в истории России. Менее активно изучали этот период за рубежом. Действительно, какие аргументы можно привести в оправдание или отметить положительные явления в действиях не только политиков, но и войск интервентов, вторгшихся на территорию чужой страны? Последние годы XX и начала XXI столетий отмечены ростом интереса к событиям «бунташного века». И как ни парадоксально, этот интерес связан с ролью народов России в судьбах своего государства. В этом отношении примечательна основательная, хотя и не лишенная спорных положений статья американского историка Честера Даннинга, опубликованная в журнале «Вопросы истории»[98]. Несмотря на то что профессор Ч. Даннинг ограничился рассмотрением довольно краткого в хронологическом отношении отрезка российской истории, в своих выводах он пошел гораздо дальше. Перед ним возник вопрос, как же народы России восприняли Смуту, и он сделал вывод: «Русский народ не оставался бездеятельным. Он стоял перед выбором, иногда — в условиях гражданской войны — очень опасным… Яростное вторжение народных масс в сферу высшей политики привело в шок правящую верхушку (в период правления В. Шуйского. — Прим. авт.) и заставило приложить серьезные усилия, чтобы предотвратить повторение подобного в будущем. Одним из наиболее успешных шагов в этом направлении было настойчивое утверждение, что мятежи для русского народа „бессмысленны“. Настало время бросить вызов этой устойчивой концепции»[99].
На примере Соляного и Медного бунтов нельзя отрицать того факта, что они определенным образом повлияли на пересмотр решений верховной власти. Но главным в истории XVII столетия было то, что именно активность русского народа, который, усмотрев угрозу в притязаниях интервентов на независимость страны, сумел преодолеть разброд и шатание в умах населения и организовать отряды самообороны уже в 1608 г. Они-то и послужили прообразом формирований земских войск первого и второго народных ополчений. И всенародное движение за освобождение России от захватчиков увенчалось успехом.
Во второй половине XVII в. именно низшие социальные слои населения вынесли на своих плечах все тяготы не только экономического возрождения России, но и войн с достаточно сильными армиями Речи Посполитой, Швеции и Турции. Хотя в России того времени были стрелецкие войска и два солдатских выборных полка — Бутырский и Московский (в конце XVII в. к ним прибавились Преображенский и Семеновский полки будущей петровской гвардии, которые, по выражению военного историка П.П. Епифанова[100], являлись прообразом будущей регулярной армии Петра I), но без призыва под знамена в период боевых действий даточных людей (крестьян и посадского населения) Российскому государству отстоять свою независимость и самостоятельность было бы весьма проблематично.
Ум, энергию и самопожертвование россиян в лихом для них столетии весьма точно и образно оценил иностранец — полковник Х.Г. Манштей, служивший в русской армии с 1727 по 174 гг. Он отметил: «Некоторые писатели утверждали, что до царствования Петра I русские вообще и каждый из них в частности были совершенно глупы и тупы, но это в полной мере ложно, и противное тому весьма легко доказать.
Тем, которые составили себе подобное понятие, стоит только прочесть русскую историю семнадцатого столетия за то время, когда честолюбие Годунова и происки поляков разделили нацию на несколько партий и поставили царство на край погибели. Шведы владели Новгородом, а поляки — столицею Москвою. Несмотря на эти бедствия, русские своими разумными действиями сумели избавиться от владычества двух столь могучих в то время врагов, каковыми были Швеция и Польша. Менее в чем в пятьдесят лет они завоевали снова все земли, отнятые у них во время смут, а между тем у них не было ни одного министра, ни одного генерала из иностранцев. Размышляя об этих событиях, нетрудно сознаться, что столь важные предприятия не могут быть задуманы и выполнены глупцами»[101].
