— Черт! — громко выругался он. — Не может быть!

— Что еще? — сквозь зубы спросил Барт.

— Разбит… — Приятель растерянно вертел в руках треснувший в нескольких местах аппарат. — Он же противоударный…

— Ну да, — согласился Макс. — И град при тридцати градусах жары тоже выпасть никак не мог…

Ольга почти бежала по набережной, ничего не видя вокруг. Внутренности просто разрывались от болезненной тяжести, которую хотелось выплюнуть, растоптать, уничтожить. Если бы вокруг не было столько людей, она завыла бы во весь голос. Завопила, заорала, надрывно и горько. И тогда, наверное, вместе с криком из нее вышло бы это дикое, страшное, расплющивающее ее изнутри, не дающее возможности ни думать, ни говорить, ни жить.

С того самого момента, когда она увидела и услышала себя со стороны в студенческой аудитории и ужаснулась тому, что изрекал ее язык…

Нет! Она не могла ЭТО говорить! Это вообще говорила не она! А кто?

И этот вопрос терзал ее едва ли больше, чем все, что с ней произошло в последнюю страшную неделю. Слышать внутри себя чужие голоса — это, оказывается, цветочки, а вот когда ты вдруг начинаешь сама говорить этим чужим голосом… Или голосами? Ведь их было два, разных…

Когда она слушала кошку, ей казалось, что она сходит с ума. А теперь?

Господи! — Ольга как могла, высоко, задирала голову к высокому равнодушному небу, чтобы слезы, переполнявшие глаза, не пролились на щеки. — Господи, за что? Почему я, Господи? Что я сделала такого ужасного и преступного, что ты так меня наказываешь?

Она мотала головой, как лошадь, которой натянули на голову слепой мешок, рвала рот в немом крике и не замечала, что люди, случайно бросившие на нее взгляд, шарахаются в сторону, словно увидели привидение.

Примерно час назад она услышала, как Витя Шульгин, забравший ее к себе и сразу уложивший в затемненной комнате на диван, говорит по телефону. С кем — она не знала. Да, собственно, это представлялось совершенно не важным. Шульгин, оправдываясь, горячо объяснял, что она, Славина, не была ни обколотой, ни обкуренной, просто — сдали нервы. А потом, уже в конце разговора, просил кого-то не предавать эту встречу огласке. И Ольга поняла, что слухи о ее невероятном «триумфе» уже разлетелись по городам и весям. И это означает, что ее послужной список пополнился богатыми и красноречивыми фактами… Шульгин после этого разговора срочно куда-то сорвался, Ольга сделала вид, что крепко спит, и, как только за ним закрылась дверь, выскочила из квартиры.

Она не знала, куда идет и зачем. Она вообще ничего не знала, кроме одного: ей больше незачем жить. Альтернативы не существовало. Ольга пока была способна размышлять вполне здраво, а потому понимала: еще пара-тройка дней, и она превратится в овощ. Потому что то, что с ней происходило, прогрессировало с невероятной быстротой. Скоро приедет Макс и застанет ее беседующей самой с собой на эзотерические темы. Хорошо, если в момент их встречи она будет говорить голосом добра. А если, как со студентами, в нее снова вселится дьявол? Или она вдруг объявит себя сириусянкой?

— Господи! — закричала Ольга тоскливо и громко. — Господи, помоги мне уйти! Чтобы не мучить себя и других!

— Женщина, вам плохо? — подскочил к ней случайный встречный, напуганный внезапным криком.

— Нет! — Славина взглянула на него дико и отрешенно. — Нет! Не трогайте меня!

Мужик странно попятился и перекрестился.

Ольге снова захотелось завыть, и она сцепила зубы до боли, до зуда, до хруста, чтобы унять это звериное, неподвластное командам мозга, яростное и безнадежное.

Над Невой висела яркая стрекоза вертолета. Секунда — и она, прозрачная и разноцветная, нанизалась на шпиль Петропавловки, повисела на нем, приветливо покачивая хвостом, и пошла еще на один круг.

Вот! — вдруг поняла Ольга. — Это то, что надо!

Здесь, у Петропавловской крепости, зажиточных гостей города катали на вертолетах. А командовал всем этим делом ее хороший знакомый, известный вертолетчик Валера, мужик увлеченный и веселый. Бывший военный летчик. Последний раз они виделись весной в Москве, куда Валера приезжал оформлять документы на суперновую «Сесну», которую каким-то образом заполучил у итальянцев. На этой «Сесне» он пообещал Ольгу лично покатать, показать город. Если сейчас Валера на месте, она сядет с ним в вертолет, попросит не закрывать дверь, чтобы насладиться обзором, а когда «Сесна» зависнет над Невой…

И Ольга представила, как стремительно летит она в этом голубом пространстве, как входит в темную синюю воду, плавно, почти без брызг, она это умела, как достигает далекого дна, ввинчивается в него головой… И все! Покой навсегда.

Девушка даже ощутила этот темный и сырой покой, неуютный, мрачный, но безлюдный и вечный.

Она ускорила шаги, ей уже очень не терпелось покончить со всем разом. От предвкушения близкой свободы застучали зубы и затряслись руки.

Тихо! — приказала себе Ольга. — Валера не должен видеть, что ты дергаешься!

И у нее получилось. Сжались в твердую сцепку челюсти, впились в ладони острые ногти, намертво запечатывая кулаки.

Она решительно направилась к нарядному домику администрации, и вдруг дверь открылась, и на пороге появился Валера. Он разговаривал с какой-то девушкой, улыбчивой и темноволосой, нежно приобнимая ее за талию. Ольга кинулась к нему и вдруг — споткнулась, чуть не грохнувшись во весь рост. Зашлась от мгновенного испуга и, круто развернувшись, бросилась назад. Тело опередило голову, унося ее от Валеры, вертолетов, спасительного последнего полета. Уже у серой наждачной стенки парапета она поняла, почему ноги приняли решение за нее. Валера оказался бы еще одной жертвой в цепочке невинных и непонимающих, тех, кто пострадал, встретившись с ней. Ее прыжок с вертолета, конечно, истолковали бы как самоубийство. И Валеру бы просто затаскали по прокуратурам и комиссиям. Нет. Такой судьбы ему она не желала. Даже ради собственного вечного покоя.

Уже не раздумывая, Ольга пошла прочь от вертолетной площадки. Потом ускорила шаг. Побежала. Ладонь, шершавившаяся о холодный гранит, ерзала по парапету, обдираясь и уже садня, но девушка не могла догадаться просто отцепить руку от камня, а может, боялась, что не сумеет удержаться на ногах, если не будет чувствовать опоры…

И вдруг парапет закончился, и Славина оказалась один на один с серой мутной водой, лениво ворчащей у самых ног. Минутку постояла, размышляя, как передвигаться дальше: тут, по кромке Невы, или все же подняться на тротуар и, срезав угол, добраться до Тучкова моста. Ей срочно нужно было попасть домой. Ни для чего, ни зачем, она не думала. Ноги по-прежнему принимали решение за голову. И Ольга снова побежала. Можно было сесть в трамвай, он бы довез прямо до «Василеостровской», а от метро до дома — три минуты, но Славина в трамвай не села. Можно было махнуть рукой и домчать на такси, но и это не пришло на ум. Она неслась по Петроградке, изредка останавливаясь, чтобы отдышаться и передохнуть. Во рту горячо и горько пекло, дико хотелось пить. По пути попалось несколько киосков и бесчисленное число лотков с мороженым и водами, но притормозить у любого из них, чтобы купить бутылку воды, девушка тоже не догадалась.

Тучков мост, который машина проезжала за одну секунду, показался невероятно длинным. Автомобили и автобусы теснились на нем, видно, давно, образовав плотную пробку, намертво закупорившую узкое горло между Васильевским островом и Петроградской стороной. То есть, сядь Ольга хоть в такси, хоть в трамвай, она неминуемо застряла бы тут, став одним из этих тоскующих в окнах обреченных лиц. Девушка снова отдышалась, наглотавшись чадного синего выхлопа, чуточку разбавленного металлическим привкусом близкой воды, и поспешила дальше.

Она выскочила на Большой проспект, прошмыгнула к Андреевскому рынку и только тут, в минуте от дома, сообразила, что бежит не от кого-то, а КУДА. То есть, конечно, она знала это с самого начала, с той самой секунды, как услышала легкий хлопок двери, закрывшейся за Шульгиным, просто ей недосуг было об этом подумать. А теперь, когда цель оказалась рядом, голова освободилась от ненужной шелухи, и мысли заискрились ясно и четко.