Заболели и заслезились глаза, не способные вынести запредельную яркость пылающего неземными цветами неба.

Вот вышина вспухла и выстрелила сразу несколькими ослепительно белыми залпами, отблески которых закатились длинными сверкающими колючками за рваную стену гор, и на черно-фиолетовом холсте небосклона загорелась звезда. Единственная. Ярко-голубая и невероятно огромная. Один из ее лучей, особенно длинный и фосфоресцирующий, уперся прямо в вершину священного утеса, образовав узкую прямую дорогу, соединяющую небо и землю.

— Пора, — материализовался из клубящегося сумрака, сам похожий на сумрачную тень хогон. — Время пошло назад.

Барт машинально перевел глаза на электронные наручные часы. Светящиеся цифры, показывающие секунды, планомерно вершили обратный отсчет. Восемь, семь, шесть…

Сейв-Вэр был мрачен и сер. Безжалостная осень наждаком ветров соскребла с сопок летнюю зелень, размыла дождями разноцветные краски мхов, обнажив коричневые скалы, черные распадки и серые лбы мегалитов. Бесприютно и тоскливо чувствовал себя человек, оказавшийся среди этой бескрайней сумрачности, под низким небом, зацепившимся за края и зазубрины скал, как клочья грязной ваты, вылезшей из старого одеяла. Ни единого яркого пятнышка снизу. Ни малейшей голубой меточки сверху. Пронизывающий ветер, от которого сразу заломило уши, да гнусная мокрядь, хвостом мечущаяся вслед за ветром по неоглядному пустынному пространству.

— Да, для добрых дел такое место вряд ли подходит, — вслух подумала Ольга. И поежилась не столько от ветра, сколько от нестерпимо холодной волны, что прошла вдруг сквозняком через ее тело, разом заставив содрогнуться в ознобном спазме внутренности.

Отец Павел то ли не расслышал, то ли сделал вид, но промолчал, прилаживая на плечи огромный раздутый рюкзак, с трудом извлеченный из багажника.

— Батюшка, зачем вам эта тяжесть? — посетовала она. — В гору ведь все время, оставьте в машине.

Спутник снова промолчал, лишь ласково подтолкнул ее в спину: пошли.

Ольга оглянулась на грустно блестевшую одинокую «Волгу». В прямоугольнике пассажирского окна, там, где она сидела, торчали любопытные круглые уши, и светились нездешним пристальным светом два горячих круглых янтаря. Пушок провожал их спокойно и осознанно, будто понимал, куда и зачем они направляются.

Оказалось, что священник и в самом деле отлично ориентировался на плато. Ольга, например, из всего окружения признала только глазастый сейд, да и то случайно: на секунду над краем сопки разошлись тучи, и глазницы четко обрисовались на фоне неба. Чтобы тут же, впрочем, скрыться за очередной грязной тучей. Отец Павел же шел уверенно и споро, изредка останавливаясь, чтобы подтянуть рюкзак, набрать побольше воздуха в легкие или помочь Ольге перескочить с одного скользкого камня на другой.

— Батюшка, вы точно знаете, куда нам идти? — забеспокоилась Ольга, когда по ее подсчетам время пути перевалило за получас.

— Ты же довольно точно описала место, где Рощин активировал сейд. И потом, явный выход трех кварцевых жил, открытый и мощный — только там.

— А если он в другом месте?

— Зачем? Ведь он ждет твоего появления! Надеется на славу. Значит, скоро встретимся.

Девушка с сомнением взглянула на раскрасневшееся лицо спутника. Пот — градом, седая борода намокла и висит неопрятным войлоком, глаза покраснели…

— Батюшка, давайте бросим рюкзак! Что там у вас? Мы же не на пикник собрались! А так, налегке, и пойдем быстрее, и вам легче будет.

— Кто ж на Голгофу без креста поднимается? — Отец Павел размашисто вытер мокрое лицо. — А крест — он легким не бывает…

Ольга недоуменно замолчала, поскольку ничего из сказанного не поняла.

С верхушки плато окрестности выглядели еще более зловещими. Низины терялись в темной мрачной пелене, сливаясь с низким небом, и оттого казалось, что путешественники очутились на необитаемом острове посреди равнодушного и безжизненного океана. Единственное, что можно было различить, — острые вершины сейдов, то здесь, то там выпиравшие из клубящегося сумрака. Как сторожевая каменная гряда, окружавшая островок суши, они предупреждали о том, что ни кораблю, ни какому иному средству спасения не подойти к людям, затерянным в суровой бесконечности холодного туманного моря. А значит, надеяться они могут только на себя.

— Батюшка, — Ольге стало жутко, — так темно, будто снова ночь наступила…

— Дитя мое, вспомни свои сны, — в улыбке обернулся к ней спутник. — Разве маяки ставят в светлых местах?

Он снова почти слово в слово повторил то, что говорила ей кошка, и девушка вздрогнула, ощутив на груди прикосновение острых углов тяжелой и неуклюжей доски.

Тут, наверху, ватные серые клочья тумана, живые, скользкие, противные, приходилось почти разгребать руками. И в который раз Славина поразилась этой загадке: ветер буквально валит с ног, а туман, как ни в чем не бывало, висит в воздухе, визуально удесятеряя размеры камней и высоту скал.

Вот! Ольга вдруг узнала это место. Черная массивная гребенка. Та самая, где из земли шел нестерпимый жар, и где у них с оператором Серегой начались настоящие глюки. Значит, до поляны, где должен быть Рощин, рукой подать.

Девушка опасливо подошла к узкому проходу, осторожно тронула ладонью оплавленный останец, гнилым зубом выпирающий из земли. Камень был холоден и молчалив.

Значит, жар идет не всегда? Или это — не то место?

Славина двинулась внутрь, краем глаза видя, что спутник забрал левее.

— Нет! — неожиданно длинным прыжком, несмотря на тяжесть рюкзака, священник преодолел пространство, их разделяющее. — Нет! Надо обогнуть, внутрь идти нельзя.

— Но обходить далеко, — заупрямилась девушка, — я знаю это место. Я попробовала, камни мертвые.

— Неужели? — Священник пристально и тяжело посмотрел на нее. — Дай руку!

Ольга послушно протянула ладонь. Отец Павел требовательно дернул ее к себе, развернул спиной к черным гнилозубым скалам.

Пару секунд Ольга ничего не чувствовала. Только раздраженно хлопала глазами, внутренне сетуя на ненужную остановку. И вдруг…

Это было дикое, ни с чем не сравнимое ощущение. Сзади, на уровне поясницы, словно образовалась мощнейшая бесшумная воронка, присосавшаяся к телу нестерпимо холодным, вымораживающим конусом. И в ее ненасытное чрево втягивалось неумолимо и безжалостно Ольгино тепло, кровь, жизнь. В глазах, перекрывая свет, замельтешили красные пузыри, воздух исчез, словно на голову натянули плотный полиэтиленовый мешок.

— Ну? — отец Павел резко отдернул ее от скалы.

— Что это? — отдышавшись, прошептала девушка.

— Арктида, — коротко бросил спутник. — Сейды.

Девушка с силой потерла глаза, разгоняя красные пузыри, виновато взглянула на священника и поразилась. Борода, скрученная жгутом, плотно засунута под куртку.

Глаза, минуту назад добрые и теплые, стали жесткими и настороженными. Нос заострился, обозначились глубокие морщины, очертив темные подглазья и побледневшие скулы.

— Все, — бросил отец Павел незнакомым жестким голосом. — Мы рядом. Чувствуешь дым?

— Нет… — Ольга покрутила носом и тут же уловила горчаще-кисловатый вкус, который вдруг заполонил влажный тяжелый воздух. — Да…

Спешной рысью спутники обошли страшные черные останцы, поднялись на небольшое ровное плато.

На противоположном краю площадки у серой, мрачно-громоздкой громадины сейда живым вихляющимся великаном набирал силу черный столб дыма. Снизу, словно подсвечивая зловещую колышущуюся колонну, ровным окружием пламенели огненные горячие языки.

— Дым как будто на сковородке жарится, — сама себе шепнула Ольга.

Второй раз наблюдала она это жуткое зрелище — активацию Сейда — и второй раз не могла поверить собственным глазам. Столб над костром строго соблюдал геометрию трубы. Ни один клочок дыма, ни крупинка уголька не вылетали за высокую ровную колонну. Все, что происходило с костром, происходило внутри нее. Словно отгороженное от остального пространства полупрозрачной, плотной и чрезвычайно прочной упаковкой. Там, в глубине, смутно различимая за черной оберткой, сотканной из мельчайших антрацитовых крупинок сажи, шла своя сложная жизнь. Взметались вверх, кружились в слаженном танце и опадали вниз мириады оранжевой мошкары, бликовали, сменяя багровый на голубой, трассирующие отсверки света, то и дело закручиваясь в гигантскую, от основания до вершины, спираль, вспыхивала и гасла полноцветная радуга.