Мимо них прошел Дикман. Он устало махнул им на прощание рукой и направился к выходу.

– Занимал когда-то пост бургомистра, был социал-демократом. – Штайнер посмотрел ему вслед. – Имеет пятерых детей, а жена умерла. Чудесный нищий. С достоинством. И обо всем знает… Правда, немного сентиментален, как это часто бывает у социал-демократов. Поэтому и политики они плохие.

Кафе стало заполняться посетителями. Появились люди, ночующие в кафе, чтобы занять угловые места на ночь. Штайнер выпил коньяк.

– Здешний хозяин великолепен – пускает всех спать, кто подыщет себе место. Бесплатно. Или буквально за гроши. Если бы в Париже не было таких вот ночлежек, многим пришлось бы очень тяжело.

Он поднялся.

– Ну, пойдемте, ребятки!

Они вышли из кафе. На улице было холодно и ветрено. Рут подняла енотовый воротник своего пальто и крепко прижала его руками. Потом с улыбкой посмотрела на Штайнера. Тот кивнул.

– Тепло, малютка Рут? В мире ведь все зависит от капельки тепла.

Он поманил старую цветочницу, которая брела мимо. Та сразу поспешила им навстречу мелкими шажками.

– Фиалки, – прокаркала она. – Свежие фиалки с Ривьеры.

– Какой город! Фиалки посреди улицы, в декабре! – Штайнер купил букетик и протянул его Рут.

– Бесполезное фиолетовое счастье! Но душу согревает. – Он подмигнул Керну, – Еще один жизненный урок, как сказал бы Марилл.

Они сидели в столовой всемирной выставки. В этот день им выдали жалованье. Керн разложил тонкие бумажные деньги вокруг своей тарелки.

– Двести семьдесят франков! – мечтательно произнес он. – И заработаны всего за неделю. Третий раз я уже получаю жалованье! Прямо сказка какая-то!

Мгновение Марилл с улыбкой смотрел на него. Потом поднял рюмку и повернулся к Штайнеру.

– Давайте выпьем по глотку дряни за эти бумажки, дорогой Губер! Удивительно, какая власть у них над человеком. Наши предки в древние века испытывали страх от грома и молнии, боялись тигров и землетрясений; средневековые отцы – вооруженных воинов, эпидемии и господа бога, а мы испытываем дрожь от печатной бумаги – будь то деньги или паспорт. Неандертальцев убивали дубинками, римлян – мечом, средневекового человека

– чумой, а с нами можно расправиться с помощью жалкого клочка бумаги.

– Но эти клочки бумаги могут также возвратить человека к жизни, – добавил Керн и посмотрел на банкноты французского банка, лежавшие вокруг его тарелки.

Марилл покосился на Штайнера.

– Что ты скажешь об этом ребенке? Растет, правда?

– Еще бы! Прямо расцветает под суровыми ветрами чужбины. Теперь уже в состоянии убить одним языком.

– Я знал его еще ребенком, – заметил Марилл. – Нежным и нуждающимся в утешении. Это было всего несколько месяцев назад.

Штайнер рассмеялся.

– Он живет в неустойчивом столетии, когда легко погибают, но и быстро растут.

Марилл выпил глоток легкого красного вина.

– Неустойчивое столетие! Людвиг Керн – молодой вандал времен Второго Великого переселения народов!

– Сравнение неудачное, – заявил Керн. – Я – молодой полуеврей времен второго выхода из Египта!

Марилл осуждающе взглянул на Штайнера.

– Твой ученик, Губер, – сказал он.

– Нет, афоризмам он научился от тебя, Марилл! Впрочем, надежный недельный заработок всегда делает человека остроумным. Да здравствует возвращение блудных сынов к жалованью! – Штайнер повернулся к Керну. – Спрячь деньги в карман, мальчик. Иначе они улетят. Деньги не любят света.

– Я отдам их тебе, – ответил Керн. – Вот они и улетят. И все равно я тебе еще останусь должен.

– Что-то непонятное ты говоришь, мальчик. Я еще не настолько богат, чтобы давать деньги в долг.

Керн взглянул на него. Потом сунул деньги в карман.

– До которого часа работают сегодня магазины? – спросил он.

– А зачем это тебе?

– Ведь сегодня канун Нового года.

– До семи, Керн, – ответил Марилл. – Хотите купить водки на сегодняшний вечер? Тогда здесь, в столовой, это обойдется дешевле. Есть отличный ром с Мартиники.

– Нет, речь идет не о водке…

– А-а, понимаю! В последний день года вы, наверное, захотели вступить на тропу буржуазной сентиментальности, так ведь?

– Приблизительно. – Керн поднялся. – Хочу сходить к Соломону Леви. Может быть, сегодня он тоже настроен сентиментально, и у него можно будет что-нибудь выторговать.

– В наши времена вы ничего не выторгуете, – ответил Марилл. – Но все равно, валяйте, Керн, действуйте! Привычка – ничто, импульс – все! Только не забудьте: в восемь часов – ужин старых воинов эмиграции у «Матушки Марго».

Соломон Леви был живым, вертлявым человечком с жидкой козлиной бородкой. Он хозяйничал в темном сводчатом помещении, заставленном часами, музыкальными инструментами, подержанными коврами, картинами, писанными маслом, домашней утварью, гипсовыми карликами и зверюшками из фарфора. В витрине была выставлена дешевая имитация: искусственный жемчуг, старые украшения в серебряной оправе, карманные часы и разнообразные старые медали.

Леви сразу узнал Керна. В его памяти было записано все, словно в гроссбухе. И благодаря своей памяти он уже провернул ряд выгодных сделок.

– Что у вас? – сразу же спросил он, готовый к бою. Он был уверен, что Керн опять собирается что-нибудь продать. – Вы пришли в плохое время.

– Почему? Разве вы уже продали кольцо?

– Продал ли я кольцо? Продал ли я кольцо? – сразу заголосил Леви. – Вы спросили меня, продал ли я кольцо? Или я ослышался? Ошибся?

– Нет, вы не ошиблись.

– Молодой человек, – отчетливо сказал Леви, – вы что, не читаете газет? Живете на луне и не знаете, что происходит на земле?.. Продал ли я кольцо? Кому нужен сейчас такой старый хлам! А каким тоном это было сказано! Таким тоном только Ротшильд может сказать! Вы знаете, что сейчас значит – продать? – Он специально замолчал, а потом продолжил патетически: – Это значит, приходит незнакомый человек и хочет что-нибудь купить. И вынимает из кармана свой кошелек… – Леви вытащил свое портмоне. – …открывает его… – Леви открыл портмоне. – …выкладывает чистоганом наличные… – Он вынул бумажку достоинством в десять франков. – …кладет ее на стол…

– Он разгладил бумажку и положил ее на стол. – …а затем – самое главное… – Голос Леви поднялся до фальцета. – …надолго разлучается с ней!

Леви положил деньги обратно в портмоне.

– И за что? За какую-нибудь дрянную вещицу! Это наличные-то деньги! Я сейчас лопну от смеха! Евреи этого не делают… Может быть, только какие-нибудь безумцы… Или я, несчастный, с моей страстью к сделкам… Ну, так что у вас на этот раз? Много я заплатить не смогу… Да, даже месяц тому назад было совсем другое время!

– Я ничего не продаю, господин Леви. Я хочу взять обратно кольцо.

– Что? – Леви на мгновение закрыл рот, словно овсянка, попавшая в сеть. Для Леви сетью оказалась бородка. – А-а, понимаю, вы хотите сделать обмен. Нет, молодой человек, нам это уже знакомо! Неделю назад я уже попался на этом! Отдал хорошие часы… Правда, они больше не ходили, но часы есть часы, а я обменял их на бронзовый чернильный набор и вечную ручку с золотым наконечником. И что вы думаете? Обманули меня, доверчивого дурака,

– вечная ручка не действует. Сознаюсь, часы тоже ходили самое большее четверть часа, но это же не одно и то же. Часы тем не менее остаются часами, а ручка, которая не пишет… Вы понимаете? Это же все равно, что ее вообще нет… Ну, а вы что хотите обменять?

– Абсолютно ничего, господин Леви. Я пришел купить… Купить!

– За деньги?

– Да. За наличные…

– А-а, понимаю!.. На какие-нибудь венгерские или румынские. Или на обесцененные австрийские. Или, может быть, на инфляционные билеты, кто в них разбирается! Недавно вот приходил один с густыми усами, как у Карла Великого…

Керн вынул из кармана бумажку достоинством в сто франков и положил бумажник на стол. Леви застыл, а потом даже присвистнул.