— Бабуленька, родненькая, прости! — Тамара поцеловала пергаментную щеку в глубоких морщинах. — Сосиски выбросили, в магазине очередь, как в мавзолей! Женщины еще смеялись: «Мы по часу в гастрономе, чтобы поесть, а наши мужики — по два, чтобы выпить!» Я мигом, Валера у матери в аптеке выпросил новое лекарство.

Девушка поцеловала бабушку в седую макушку и убежала на кухню готовить ужин и кипятить шприцы. Как только она узнала о страшном диагнозе, сразу, без отрыва от учебы в университете, окончила курсы по уходу за онкологическими больными — у любимой бабушки был неоперабельный рак мозга. Екатерина Ивановна знала, что мучениям скоро придет конец. Она ждала смерть, как спасительницу от порой невыносимых мук и от прошлого, которое непрошенным гостем вторгалось в сознание вопросом: «За что?»

Однажды, когда обезболивающий укол возымел действие, Екатерина Ивановна начала неожиданно рассказывать о своем детстве и остановиться потом уже не могла. Словно кто-то свыше нажимал кнопку в больной голове, и язык начинал сам говорить и говорить, словно боялся не успеть за кадрами воспоминаний, которые вставали перед глазами. Она жалела потом о высказанной правде, опасаясь за судьбу любимой внучки в будущем. Любая власть — испытание, которое дает народу Господь. Она с этим убеждением жила всю жизнь и простила, и замолила грехи палачей её семьи, но Тамара обязана ли знать об этом? Вопрос мучил и не давал покоя, однако стоило морфию попасть в кровь, воля покидала тело, и старушка снова начинала рассказывать о невыносимо тяжелом и ссыльном детстве в сибирском аду. Проглатывая абсолютно безвкусные кусочки сосисок, Екатерина Ивановна решила больше ничего не рассказывать, потому что Тамара в последний раз не только внимательно слушала, но записывала её рассказ. Кто знает, не во вред ли себе?

Внучка заботливо подсовывала кусочки блеклой сосиски, приговаривая:

— Славно! Умница ты моя! Вот поправишься, я окончу на будущий год университет, и поедем мы с тобой, бабулечка, на малую родину, в родной Бакчар! В этом году там улицу Ленина заасфальтировали, а потом и все остальные тоже покроют асфальтом, как в городе, представляешь! А знаешь, откуда название пошло Бакчар?

— От слов «грязь непролазная»! Один ссыльный башкир рассказывал. — Старушка слабо улыбнулась кончиками губ.

— А вот и нет! От слова «ржавец» — болото с желтовато-бурой водой — перевод с местного диалекта селькупского. Были такие коренные народы севера в прошлом веке и жили в тех местах у речки, которая в Чаю впадает и сама цветом чая! — Девушка рассмеялась и продолжила. — Сначала Бакчар звали Селивановкой, в честь одного русского мужика, который пришел первым на эту землю, Селиванов его фамилия. Работал человек на земле, дети его работали, на пушнине деньги сделал уже его сын, который потом погиб!

Слабой рукой Екатерина Ивановна перекрестилась, чуть было не обронив тарелку, стоявшую рядом на постели. Она отчетливо увидела Селиванова, который помогал отцу валить лес. И под ударами топоров черная тайга отступала, оставляя горы выкорчеванных пней, тянущих щупальца корней к сотням людей, вспарывающим лопатами да мотыгами большое поле под будущие посевы перед этим самым Бакчаром…

Внучка убрала посуду и начала готовиться к уколу, достав из шкафа никелированный футляр со шприцами.

— Укольчик, больная, потерпите, немного пощиплет, правда. — Тома умело вводила очередную порцию лекарства, бросая взгляд в чуть приоткрытые веки. Вскоре боль отступила, а с ней картинка в сознании Екатерины Ивановны изменилась. Огонь костра выхватывает из темноты Ефросинию. Худая женщина без возраста, обмотав руки мокрыми тряпками, подняв их вверх так, чтобы стекала кровь, раскачивается из стороны в сторону и стонет. Рядом отец Кати, он поит травяным настоем брата из рукавицы, словно из соски. Обессиленный ребенок уже не плачет, а вяло сосет и тут же поносит кровью, которая грязной струйкой течет по волосатой руке отца…

Старушка поворачивается к стене, на которой возникает шалаш соседей, а дальше на просеке еще много таких же убежищ в дремучей тайге. Она слышит голоса: «Горлов погоножа в полста метров бревен не обтесал со всех сторон, а Фроська только три сотки лопатой вскопала вместо четырех, не видать им муки по норме. Помрут ребятишки, жаль мужика!» По небу катится звезда и падает за верхушки вековых сосен. Маленькая девочка, в которой Екатерина Ивановна узнает себя, поднимает глаза к ночному небу и шепчет:

— Господи, помилуй! Господи, помилуй и сохрани!

Елизавета Платоновна повернула автомобиль «Жигули» шестой модели к памятнику, облаченному в снежное покрывало. Метель прекратилась. Столбик термометра опустился почти до нуля, и веселая ребятня играла на большой перемене в снежки у школы им. Олега Кошевого. Снежный шарик попал герою военного подполья в лоб, отчего белая шапка лавиной скатилась по бронзе, обнажая чубастую голову. Женщина вздохнула и еще раз пробежала глазами по строкам, написанным ровным, красивым почерком: «Источник сообщает, что старший преподаватель кафедры истории, профессор Варенцов И.П. накануне научно-практической конференции в Томском государственном университете с участием ученых из Израиля, Германии, Франции и др. капиталистических стран, симулировал обострение хронического заболевания с целью выезда в Бакчарский район для опроса участников восстания спецпереселенцев 1931 года. Источник предполагает, что Варенцов И.П. написал рукопись о тех событиях, и в настоящее время уточняет некоторые детали на месте в селе Бакчар среди свидетелей, а также возможных участников этого восстания. Учитывая предстоящий наплыв иностранцев в город Томск, стоит предположить, что симуляция заболевания тем самым определяет мотив поступка ученого как некий план передачи рукописи на Запад. Источник присутствовала неоднократно на встречах, в которых профессор Варенцов И.П. вел с коллегами спор с изложением мыслей диссидентского содержания. Так, его позиция в полемике по случаю дня рождения В.И. Ленина сводилась к следующему: „Многочисленные обращения в защиту жертв репрессий остаются в большей степени рассчитанными на Запад, чем для тиражирования и распространения в СССР, ибо открыто и гласно говорить о роли НКВД и КГБ в истории нашей страны чрезвычайно опасно“. Также представляю данный материал под грифом „Секретно“. О способах получения копии в распоряжение профессора Варенцова И.П. и о количестве копий источник не располагает. Источник лишь может предположить о том, что И.П. Варенцов забыл данный документ на кафедре. Секретную копию резолюции Чаинского РК ВКП(б) по докладу о борьбе с восставшими спецпереселенцами, изъятую из общей тетради Варенцова И.П. при сдаче её для печати научной работы об истории края в период коллективизации, прилагаю. Подпись: Гетера. Дата: 21 ноября 1982 года».

Перечитав письмо, Меркулова запечатала его в конверт и вышла из машины, запахнув полы мутоновой шубы. Не спеша направилась мимо школы с чубастым героем в сторону соседнего величественного здания КГБ по Томской области. Серое здание в стиле «сталинского ампира», в котором она прослужила ровно двадцать пять лет, всегда влекло своей неведомой, притягательной мощью неограниченной власти. Предъявив удостоверение, Елизавета Платоновна подала конверт дежурному, а затем поднялась в буфет и наполнила большую хозяйственную сумку провизией, которой в магазинах Томска отродясь не было. Попив кофе за столиком со старым сослуживцем из хозяйственной части, Елизавета Платоновна покинула «контору». Вскоре она уже парковала «Жигули» у элитного профессорского дома в Академгородке. Мужу она решила больше ничего не говорить, а судьба историка Варенцова её не волновала.

Председатель КГБ СССР, генерал-полковник Федорчук Виталий Васильевич открыл сейф, достав наградной пистолет, погладил его и усмехнулся: «Не дождетесь!» Запрокинув початую бутылку коньяка, тут же, у сейфа, сделал приличный глоток прямо из горлышка и упал в служебное кресло, прикрыв уставшие глаза. Старый чекист понимал: «С этим креслом пора прощаться, потому что после нашумевшего ограбления в цирке на Цветном бульваре все нити идут к Галине Брежневой, а тут еще и „потекло“ в томском управлении с этим восстанием 50 лет назад! Чуть больше недели прошло, как похоронили Леонида Ильича, и новый Генеральный секретарь начал трясти правоохранителей, имея на каждого материал о связях с „семьей“. Эх, Леня, Леня, просили тебя товарищи оставить наследником „Калошу“, а нет, не успел товарищ Суслов к власти прийти, жаль!»