С торжествующим криком чудовище вернулось к башне и принялось отрывать куски, пока изящная постройка не превратилась в гору сияющего льда. Тогда птица взмыла в небо, лениво покружилась над замком и уставилась своим красным глазом на Валлин.

Прогнав оцепенение, вызванное зрелищем, я перебежал на другую сторону стены.

— За тобой придут, мальчик! — крикнул я через плечо. — Выздоравливай и спасай товарищей. — А ты, светлая Валлин, живи вечно! Не останавливаясь, я перепрыгнул через заграждение и устремился в ревущий воздух, вынимая из ножен меч и расправляя золотистые крылья. Вызвав мелидду из своей крови и костей, я приказал ветру служить мне и поспешил навстречу монстру.

Острый край впился мне в руку, угрожая разрезать мясо до кости, и я ослабил хватку. Какой глупец сделал рукоять меча такой острой? Вонь паленых перьев и разлагающейся плоти сменилась запахом роз и сырой травы, вместо криков умирающих демонов я слышал мягкий шорох дождя и невольно посмотрел на свою раскрытую ладонь. Черный всадник… обсидиановая фигурка.

— Я еще не все сделал. Надо запечатать вход в подземелья… и вытащить оттуда двух Смотрителей… — Я осторожно поставил обсидиановую фигурку на игровое поле, прилагая все силы, чтобы рука не задрожала, моя обычная рука со всеми ее шрамами. Кости ломило. Плечи горели огнем, из левого бедра сочилась кровь. Правый бок болел так, будто в него воткнули копье и продвинули вверх, чтобы оно впилось в легкое. Но по крайней мере я вновь оказался одет. Общие ощущения были такие, будто добрая часть жизни покинула мое тело.

— Твой спящий, наверное, снова заснул, — сказал Ниель, сидевший напротив меня. — Невозможно оставаться с человеком, если он снова засыпает и начинает видеть другой сон.

Я не мог оторвать глаз от игрового поля. В его клетках я видел вспышки серебряного света, разрезающие темные облака, дающие мне силы все долгие часы битвы, когда я в своем золотистом теле сражался с чудовищной птицей и уничтожил ее, в то время как уже думал, что вот-вот проиграю.

— Сон можно обрастить плотью.

— Виетто редкое заклятие, даже среди мадонеев. Оно передается от мастера к ученику, если у ученика достаточно силы. Если ученик достаточно великодушен. Если душа ученика достаточно развита, чтобы он мог мудро использовать это заклятие.

— Пойду к себе. — Каспариан с шумом отодвинул стул от стола. — Я вам больше не нужен. — Эхо его тяжелых шагов разнеслось по всему дому. Вошли безмолвные слуги, они развели огонь и закрыли двери в сад, чтобы в комнату не проникали брызги дождя и холодный ночной воздух. Ночь. Я пробыл в Кир-Вагоноте целый день.

— Виетто. Вот, значит, как ты путешествовал по миру людей. — Я посмотрел на своего собеседника. — Ты и твой друг Хидрон, который не захотел стать богом.

Ниель откинулся на спинку кресла, неторопливо потягивая вино.

— Прошло немало времени, прежде чем я осознал, что я часть этого мира, а не сон, что в этом мире мои поступки действительно имеют место, а не являются очередным видением. Кто бы мог подумать? Я твердил себе, что вмешиваться опасно, глупо позволять себе участвовать в жизни таких эфемерных существ. Но я не мог уйти от лесного народа. Они жили в прекрасном мире, как и мы здесь, и я не понимал, как они могут переносить такие страдания — голод, болезни, скорую смерть — и сохранять в себе любовь к жизни. Я пытался заботиться о них, учить их всему, что знал, чтобы облегчить их существование. Когда прошло некоторое время, я решил выбрать только одного из них, чтобы ходить по снам. Когда ты касаешься многих умов, все становится слишком странным. И разумеется, ты оказываешься несколько… привязанным… к тому, кто ведет тебя через сон. Например, ты мог заметить, что в твоем случае тебе не хотелось уходить далеко от молодого человека. Ты чувствовал связь с ним, и не только потому, что прошел через те же испытания.

Правда. Все это правда.

— Почему я излучал там золотое сияние? Откуда взялся меч? И почему я не сумел принять тот вид, который хотел?

Ниель встал и подошел к столу в центре комнаты, на котором стояли кувшины с вином и элем. Он заново наполнит свой стакан, потом налил второй и принес его мне. Несколько ярких капель упали на игровое поле и исчезли в тот же миг, когда прикоснулись к нему.

— Заклятие происходит от мадонеев, а не от рекконарре. Когда имеешь дело с виетто, создающий заклинание становится физическим воплощением своей силы. Любая его форма лишь отражение силы. Значит, это было твое настоящее воплощение мадонея, облик воина, и он проявил себя. Он всегда будет воплощением твой огромной силы, хотя ты, без сомнения, мог бы превращаться во что угодно, если бы понимал, как это делается. Но ты привязан к человеческому телу, поэтому твое превращение было неполным. — Ниель опустился в кресло и провел пальцем по гладкой поверхности игрового поля. — Боль и слабость, которые ты ощущаешь сейчас, вызваны твоей человеческой природой, как и то, что ты не способен путешествовать сам. Я нужен тебе, чтобы создавать заклинание… и тебе, без сомнения, не обойтись без Каспариана, потому что тот, кто похитил мое имя, также лишил меня возможности начинать создание заклятия и выходить из него.

Еще один кусочек мозаики встал на место.

— Ты можешь говорить в снах и менять их по своему усмотрению, но ты больше не можешь путешествовать по ним сам.

— Именно. Я смог пойти за тобой и наблюдать твой триумф. Но я не смог бы прийти к тебе на помощь, если бы ты в ней нуждался. Мой тюремщик оставил мне лишь возможность наблюдать. — Усмешка появилась на его лице вместе с горестным выражением. — И он был бы весьма разгневан, если бы узнал, что я научился влиять на сны и разговаривать в них.

Так вот почему Каспариан позволил заключить себя в крепость вместе с ним. Без своего воспитанника, который начинал создание заклятия, Ниель был бы лишен даже той малой радости, которую ему оставили. Его тюремщик… его сын, если истории о богах не лгали. Логичное объяснение его горечи.

— А Каспариан? Ему же позволили сохранить его имя — Я должен был разобраться с именами.

— Каспариан, он… достаточно ограничен, чтобы не возникло необходимости калечить его. У него нет силы, не связанной со снами. Прости его. Он добрый. Правда часто оказывается больнее пытки.

Я встал и отошел от стола, чувствуя, что нахожусь на пороге открытия, но слишком устал, чтобы сделать последний шаг к нему.

— Благодарю тебя за подарок, Ниель. Молодой человек, которого я спас, мой собственный воспитанник. Теперь он хотя бы спасся от пыток, у него есть шанс добраться до дома, он находится в сравнительной безопасности, как и все остальные, и люди, и рей-киррахи. — Геннод погиб. Я не мог не радоваться этому, хотя и считал, что Ниель — главная причина всех проблем.

Хотел ли он просто продемонстрировать силу мадонеев? Если так, цель достигнута. За стеной усталости и слабости я ощущал свою небывало разросшуюся мелидду и ясно осознавал свою никчемность. Во мне было столько силы, сколько я не смог бы накопить за всю жизнь, но моя человеческая рука могла схватить только часть ее. Может, именно это он и хотел мне доказать? Был ли тот голод, который я ощущал теперь в душе, наказанием за деяния моих предков? Правда часто оказывается больнее пытки.

Я распахнул дверь в сад, которую закрыл слуга, и позволил ветру с дождем омыть мне лицо, в надежде, что это разбудит мой разум. Ниель стоял у меня за плечом. Мы были почти одного роста.

— Ты думаешь, эта малость и была тем, что я хочу тебе подарить? — спросил он. — Разве ты не слышал, что я тебе говорил? Я не позвал бы тебя сюда, чтобы дразнить вещами, которые ты не можешь получить.

Что он сказал, когда я глядел в его глаза? И это только начало, мальчик…

— Ты сказал, что я привязан к земле и плоти, но ты можешь меня освободить. — Старик смотрел на меня в упор. — Что ты имел в виду? — Живот от ужаса свело судорогой.