Все, кроме этого… с вертолетом. Двоякое чувство — будто я пережил один раз то, чего никогда не было.

Наверное, это один из симптомов моего прогрессировавшего вовсю безумия. Как и маниакальное желание после каждого подобного всплеска кинуться в самую глубь Асфентуса, разрывать твердую замерзшую землю когтями, выгрызать проход в замурованных дверях подземки города, но добраться до Марианны. Я понятия не имел, чтобы сделал потом, важным было увидеть ее в этот момент.

Хотя, черта с два я не имел понятия. Я знал, что и как хочу сотворить с ней. Так отчаянно презирал эту конченую суку и в то же время сам иссыхал от желания найти ее, прижать к себе и до бесконечно вдыхать ее одурманивающий разум запах. Впиваться пальцами в это нежное тело, оставляя на нем отметки клыками. Иметь ее до потери пульса. Всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Заставить сорвать голос, выкрикивая мое имя.

Только от мыслей об этом затвердевал член и становилось адски больно подавить в себе эту похоть. Похоть, которой не было с другими женщинами. Больше ни с одной из них.

Я пытался выбить из себя одержимость потаскухой, звавшейся моей женой. Моя вымышленная подруга говорила о том, что достаточно оттрахать тех пленниц, которые томились в подвале нашего замка. И я даже попытался. И даже не раз. Ни хрена. Я мог истязать сук до бесконечности, мог часами смотреть, как это делают мои подчиненные. Как имеют десятки пойманных женщин самыми грязными, самыми извращенными способами… и не чувствовал ничего, кроме откровенной скуки. Меня раздражали запахи их тел и тон кожи, меня выводил из себя цвет их волос и выражение абсолютной сломленности в глазах. Меня выворачивала их угодливость и готовность на все после нескольких часов пыток. Они подползали ко мне на истертых до мяса коленях и тянулись к ширинке брюк, а я сбрасывал их руки, понимая, что меня вырвет, если хотя бы одна из них прикоснется ко мне. Моя плоть была так же мертва, как и мое сердце. Ни проблеска желания.

Но, блядь, стоило закрыть глаза… стоило расслабиться хотя бы на долбаную секунду и представить в тишине своего кабинета эту дрянь с сиреневыми глазами… с глазами, которые ненавидел и в которых продолжал захлебываться от дичайшего желания снова всматриваться в них, когда они закатываются от страсти… стоило позволить ей ворваться в мои мысли, и меня начинало колотить от потребности взять ее. И только ее.

Гребаный импотент с остальными, я по-прежнему хотел только Марианну. Хотел и презирал самого себя за это. Ту часть себя, которая никак не могла избавиться от этой зависимости. И я раздирал собственное горло, вырезал кусочки плоти и ломал свои же пальцы, которые трясло, как у наркомана, без дозы. Боль… Моя любимая девочка с изуродованным лицом и острыми, словно лезвия кинжалов, зубами… только она помогала не потонуть в сиреневом болоте моей одержимости. Вгрызаясь в мое тело, заставляя корчиться от физической боли, она единственная давала силы, позволяя не сдохнуть. Пока.

"Делайте с ней что хотите, но она должна заговорить."

Мои собственные слова, словно неоновые вывески перед глазами. Я их не слышу… я вижу, как вспыхивают они передо мной яркими буквами… Красная тряпка, которой машет очередной безумец перед разъяренным быком. Но ведь на самом деле неважно, какого цвета лоскут ткани? Единственное, что имеет значение — наглость человека, дразнящего монстра, заставляющего его выпускать пар из ноздрей и готовиться к нападению. Единственное, что на самом деле важно — я дразнил своего зверя, решив, что смогу отдать другим то, что принадлежало ему одному. Унизительная ложь перед самим собой. Перед тварью, бившейся от злости о стены нашего с ней разума.

— Опоздал… — ее визгливый голос в ушах.

Пронестись к самому подножию горы, чтобы зло оскалиться и врезать кулаком по дереву, появившемуся передо мной. Врезать по стволу, желая придушить эту тварь в своей голове.

— Опоздал, опоздал, — мерзкое дребезжание под корой головной мозга отдается ознобом отвращения под кожей.

— Заткнись, — выдыхая сквозь зубы и пытаясь вскинуть голову и рассмотреть замок на вершине горы. Тварь не дает. Сууууука. Словно сдавила голову железными тисками, ни поднять, ни опустить.

— Опоздал… Моооорт… милый, возвращайся ко мне. Ты опоздал.

Дрянь не позволяет телепортироваться. Оправилась от первоначального шока и теперь держит своими ледяными руками. Обхватила сзади мою грудь, не позволяя сделать даже вдоха, сосредоточиться. Стиснул зубы и дернулся из стального захвата. И тут же за спиной ее смех, от которого взвыть хочется.

А потом еще одним ударом чистого животного страха, страха на грани сумасшествия. Того, от которого у смертных останавливается сердце. И дикий крик в ушах. Другой. Не этой костлявой дряни. Крик, подобный спусковому механизму, заряжающий такой долей адреналина, от которого внутри ядерный апокалипсис. Уже из моего личного страха.

Со всей дури головой по дереву, чтобы тварь заорала благим матом. Приводя самого себя в чувства. Ни секунды на то, чтобы отдышаться. Перенестись на самую вершину, за тяжелые двери. Чтобы тут же быть отброшенным к стене волной такой дикой боли, что заледенела кровь в венах. И ехидное противное "опоздаааал" пульсацией в мозгу, а я лечу вниз по лестницам, к подвалам, где допрашивают пленных. Где мои же нейтралы с моего же позволения сейчас пытались разодрать на части единственное, что действительно принадлежало мне… что имело значение для меня.

Последняя дверь, за которой и кроется та самая агония. Отзывается внутри меня порциями адской боли и ужаса. Просочиться внутрь, ощущая, как тварь беснуется внутри. Мечется из угла в угол, посылая дикие проклятья, и все же смиряется, покорно останавливаясь и ожидая моей команды. Мгновение тишины для нее и для меня. Мгновение, когда был вынесен приговор им всем. Всем ублюдкам, смиренно затаившимся в моем присутствии.

— Морт, — голос карателя, навалившегося на Марианну со спущенными штанами. Слабый. Боится однозначно.

"Конечно, боится — тварь поджимает губы, — ты себя со стороны видел? Из-за какой-то шлюхи… ", — тварь затыкается, как только видит то, что вижу я.

Затыкается, оскалившисьь и готовясь получить свою дозу. Она наестся вдосталь. Потому что нейтралы — самые сильные существа. Потому что они — высшая власть в этом мире. Потому что нейтралам можно все. Кроме одного — трогать то, что является моим. Никому. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.

Безумие хохочет. Безумие довольствуется болью моих людей, оно выворачивает наружу им кишки их же собственными руками и истерически смеется, глядя, как вспарывают они друг другу глотки когтями. Оно облизывает своим раздвоенным языком потеки их крови со стен и пола, смакуя предсмертные вопли валяющихся на холодном полу останков все еще живых тел.

А мне плевать. Пусть беснуется. Пусть получает свою долю удовольствия. Пусть наслаждается, пока я в очередной раз подыхаю. Подыхаю живьем. Глядя в ее наполненные слезами глаза и ощущая, как хочется воскресить каждого из этих мразей и убить снова за мокрые дорожки на щеках. За синяки на ключицах и по всему телу. За отпечатки укусов на белоснежной груди. И дрожь. За ту дрожь, которая колотила ее сейчас.

Оказаться возле нее и осторожно кончиками пальцев по синякам, по разбитой губе, не сдерживая рычания, рвущегося из груди, по растрепанным волосам.

Притянув ее к себе, чтобы вдохнуть воздух с ароматом ее кожи… Дьвол… ароматом, который все еще способен удержать по эту сторону, пока тварь ждет меня на другой. Поднимая с пола обрывки платья и прикрывая ее спину и грудь… и снова вдыхая… чтобы ощутить, как разрывает легкие. Как сжигает их серной кислотой ярости… Осатанеть, ощутив на ней запахи не только мертвых ублюдков, но и другой. Знакомый. Ненавистный. Так близко. На ней. В ней?