А Ранд все играл и играл эту одну-единственную мелодию. Она наводила его на мысли об Эгвейн. Когда-то он думал, что женится на Эгвейн. Казалось, это было так давно. А теперь с этим покончено. И тем не менее она явилась в сны Ранду. Это могла быть она. Ее лицо. Это было ее лицо.

Только вот там было столько лиц — знакомых ему лиц. Тэм, и мама, и Мэт, и Перрин. И все пытались его убить. На самом деле, конечно, это были не они. Только их лица — на Отродьях Тени. Он считал, что на самом-то деле это не они. Даже во сне казалось, что это бродят Исчадия Тени. А были ли они всего лишь снами? Ранд знал: некоторые сны — реальность. А другие — только сны, дарящие мучительные кошмары или надежды. Но в чем разница? Как узнать? Однажды ночью в его сны явилась Мин — и попыталась всадить ему в спину нож. Эта попытка причинила Ранду такую боль, что он до сих пор не переставал удивляться. Он оказался беспечен, подпустил ее так близко, ослабил бдительность. Рядом с Мин он так долго не испытывал необходимости держаться настороже, несмотря на все то, что понимала девушка, глядя на него. Когда она была рядом, на его раны будто проливался целительный бальзам, умеряющий и успокаивающий боль.

И она пыталась меня убить! Музыка сорвалась на резкий противный визг, но юноша обуздал свои чувства и опять чуть слышно заиграл. Нет, не она. Выродок. Тени с ее лицом. Мин меньше всех желала бы мне зла. Ранд не мог понять, почему он так думает, но был уверен — это правда.

Так много лиц возникало в снах. Являлась Селин, холодная, загадочная и такая прекрасная, что у Ранда во рту вмиг пересыхало при одной лишь мысли о ней. Когда-то — теперь казалось, давным-давно — Селин искушала его славой, но сейчас она говорила, что Ранд должен принять меч. И с мечом прийти к ней. Калландор. Этот меч всегда был в его снах. Всегда. И зло смеющиеся лица. Руки, толкающие Эгвейн, и Найнив, и Илэйн в клетки, ловящие их в сети, причиняющие им боль и мучения. Почему он должен больше терзаться и плакать из-за Илэйн, чем из-за двух других?

У Ранда кружилась голова. Сильно ныло сердце, не меньше болел бок, и пот катился по лицу, а он тихонько играл «Утреннюю розу». Играл всю ночь, боясь уснуть. Боясь увидеть сны.

Сидя в седле, Перрин хмуро взирал на плоский камень у дороги, наполовину скрытый травой. Дорога, укатанная и натоптанная, которая теперь называлась Лугардской Дорогой и по которой отряд приближался к реке Манетерендрелле и к границе Лугарда, некогда, в незапамятные времена, была вымощена каменными плитами. Так два дня назад сказала Морейн. Кое-где на белый свет все еще проглядывали остатки дорожного покрытия. Но на этом камне были странные отметины.

Если б собаки могли оставлять на камне отпечатки своих лап, Перрин бы сказал, что это след крупной гончей. Но на голой земле он не видел отпечатков собачьих лап, хотя на мягкой почве обочины следы должны были остаться, и не чуял запаха пробежавшей собаки. В воздухе витал только слабый намек на запах гари, почти что серный запах, какой остается после фейерверков. Впереди, там, где дорога пересекала реку, находился городок, — может, местные ребятишки играли тут, ухитрившись стянуть у Иллюминаторов какой-нибудь огненный припас.

Только вот ребятишкам далековато сюда что-то таскать. Но Перрин видел в округе и фермы. Это могли бы оказаться и мальчишки с окрестных ферм. Что бы это ни было, но никак не связано с отметинами на плите. Лошади не летают, и собаки не оставляют следов на камнях. Я так устал, что и думать нормально не могу.

Зевнув, Перрин ткнул Ходока пятками в ребра, и мышастый галопом поскакал вслед за другими лошадьми. С тех пор как отряд покинул Джарру, Морейн упорно подгоняла всех, и никого, кто останавливался хоть на миг, не ждали. Когда Айз Седай задавалась какой-то целью, то она делалась тверже холодного кованого железа. Шесть дней назад Лойал перестал читать на скаку — после того как поднял взор от книги и обнаружил, что отстал на целую милю, а его спутники почти скрылись из виду за холмом.

Подле здоровенной лошади огир, позади белой кобылы Морейн, Перрин придержал Ходока и опять зевнул. Лан ускакал вперед, на разведку. Еще час, и солнце за спинами путников закроют вершины деревьев, но Страж заявил, что до наступления темноты они доберутся до городка под названием Ремен, на берегу Манетерендрелле. Что ждало их там, Перрин ведать не ведал. Он даже не знал, что их может ждать, но дни, минувшие после отъезда из Джарры, заставляли его быть настороже.

— Мне не понять, почему тебе не спится, — сказал юноше Лойал. — Я так выматываюсь к тому времени, когда она разрешает остановиться на ночь, что засыпаю, не успев лечь.

Перрин только головой качал. Ну как объяснить Лойалу, что он не осмеливается спать крепко, что даже сон вполглаза полон тревожных видений. Подобных тому странному сну с Эгвейн и Прыгуном. Что ж, ничего удивительного, что она мне снится. Свет, знать бы, как она, что с ней. Сейчас, наверное, в безопасности, в Башне, учится на Айз Седай. Верин за ней присмотрит. И за Мэтом. Перрину и в голову не приходило, что нужно присмотреть за Найнив. Сам-то он полагал, что в присмотре нуждаются те, кто рядом с Найнив.

Думать о Прыгуне Перрину не хотелось. Ему удалось не впускать в свои мысли живых волков, хотя он и заплатил за достигнутое ощущением, будто его торопливой рукой то молотом плющат, то протягивают через волоку. А уж думать, что в его мысли пробрался мертвый волк... Он тряхнул головой и заставил себя держать глаза широко открытыми. Даже Прыгуна он не впустит в свой разум.

Кроме дурных снов, спать мешало и другое. Отряду встречались и прочие знаки, указывающие на то, что здесь прошел Ранд. Между Джаррой и рекой Эльдар о Ранде ничего не напоминало, по крайней мере Перрин не заметил никаких следов. Но когда путники пересекли Эльдар по каменному мосту, дугой перекинутому с одного пятидесятифутового утеса на другой, позади них остался обращенный в пепел городок. Он назывался Сидон, и все дома в нем пожрало пламя. Только остатки каменных стен и редкие печные трубы все еще стояли среди руин.

Всклокоченные и закопченные горожане говорили, что пожар занялся от упавшего в амбаре фонаря, а потом огонь будто взбесился, и все пошло наперекосяк. Половина ведер, что сумели сыскать, оказались дырявыми. Объятые пламенем стены падали наружу, а не внутрь, и огонь перекидывался на соседние дома. Горящие бревна постоялого двора, обрушившись, каким-то образом докатились до колодца на площади, а ведь из него черпали воду для борьбы с огнем, и к колодцу стало не подступиться. И на крыши трех других колодцев завалились стоящие рядом дома. Казалось, сам ветер кружил, менял направление, раздувая пламя и гоня его во все стороны.

Спрашивать у Морейн, не появление ли Ранда стало причиной пожара, не приходилось — ответом было ее лицо, похожее на холодное железо. Сам Узор обретает форму вокруг Ранда, и сплелось все в дикий, будто взбесившийся, клубок.

После Сидона маленький отряд проскакал еще через четыре городка, где только мастерство Лана-следопыта подсказывало, что Ранд по-прежнему впереди. Теперь Ранд шел пешком, причем уже довольно давно. За Джаррой преследователи нашли его лошадь, дохлую; выглядела она будто ее терзали волки или взбесившиеся собаки. Перрин с трудом сдержался и не обратился с вопросом к братьям-волкам, особенно туго ему пришлось, когда Морейн перевела хмурый взор с лошади на него. К счастью, Лан обнаружил отпечатки сапог Ранда, убегающих от мертвой лошади. След Ранда ни с каким другим не спутать — на каблуке сапога была треугольная вмятина от острого камня. Но, пеший или верхом, он, как казалось, все время оставался впереди.

В четырех деревеньках за Сидоном наибольшое волнение вызывал въезжающий в поселение Лойал, тамошним жителям западало в память, что перед ними представал настоящий огир. Их настолько захватывало это зрелище, что они почти не обращали внимания на глаза Перрина, а если и подмечали... Что ж, коли огир были реальностью, почему бы не ходить по свету людям с глазами какого угодно цвета.