– Не понял смысла твоих слов, – сказал я, пропуская Люсю в ванную комнату.

– Чего тут непонятного! Ты что, не видел, как он ест? У меня мать себя в еде не ограничивает, а он страшно боится переесть. А я из-за этого страдаю.

– Я тебе отдам свой кусок, страдалица, – пообещал я, в свою очередь моя руки.

– Торта хватит, – сказала она. – Но разве им надолго наешься? Идите на кухню, а я пойду отнесу книгу.

После чаепития с действительно прекрасным тортом Леонид Ильич увел меня в комнату, которая, видимо, по совместительству выполняла функции кабинета.

– Садись, – сказал он. – Нужно поговорить. Слышал я твои ответы. У нас по поводу арабской войны возникли разногласия. Косыгин и сейчас считает, что нельзя допустить уничтожения Израиля, а некоторым твое предложение показалось заманчивым. Предполагалось, что ты своими ответами будешь только дополнять те сведения, которые записал раньше. А теперь я думаю, что будет небесполезно по некоторым вопросам выяснить мнение того, кто все это пережил.

– Не уничтожат они его, Леонид Ильич, – сказал я. – По крайней мере, сейчас. У арабов больше техники, но у израильтян она малость получше, а главное, они ею умеют лучше пользоваться. И так по-глупому, как арабы, они не подставятся. Но и блицкрига у них не будет. Передерутся, уничтожат друг у друга большую часть техники, а потом мы со Штатами постучим кулаком по столу. Нельзя допустить слишком большого усиления Израиля. Беда ваших аналитиков, что они за дровами не видят леса. Чтобы иметь полное представление о том, что и к чему приведет, нужно не мои записи читать, а все это пережить. Или мне писать многотомный роман истории своей жизни с описанием всего того важного, что я видел и слышал. Я ведь после пятнадцатого года вообще писал больше о природных катастрофах, поэтому вам трудно увидеть, к чему все придет.

– Да, я заметил, – сказал он, – а с чем это связано?

– Я тогда сильно устал от писанины и не был уверен в том, что все это попадет по назначению и будет использовано. И ценность дальнейших записей была невелика. Все равно большинства того, о чем написано, теперь не произойдет. Разве что можно посмотреть, к чему все катилось. А после двадцатого года я уже многим и не интересовался, а кое о чем не упомянул специально.

– А почему? Какие могут быть причины?

– Есть очень опасные знания, – пояснил я. – И не менее опасные идеи. Когда ими пользуемся мы – это одно, если они начинают расползаться по всему миру... Для примера можно взять ядерное оружие. Представьте, что случится, если оно будет у всех стран.

– По твоим записям в семидесятом году заключат договор.

– Заключат, – согласился я. – А кто его подпишет? В большинстве это те, для кого иметь ядерные арсеналы – неподъемная задача, или те, у кого они уже есть. Я вам приведу только один пример. Сейчас темнокожие американцы борются с расизмом белых. Мартин Кинг организует свои компании гражданского неповиновения, а впереди еще бунты в гетто и «черные пантеры». Но я вас уверяю, что расизм темнокожих ничуть не лучше расизма белых, и американцам со временем придется с ним столкнуться. Одно время рождаемость в темнокожих семьях сильно упала, но потом опять пошла вверх. Усилилась и эмиграция из стран Африки. Незадолго до моего ухода темнокожим был каждый третий житель США. Нашлись люди, которым такое положение категорически не понравилось. К тому времени генетика добилась огромных успехов. Был полностью расшифрован геном людей всех рас, а разработанные методики позволили ученым создавать микроорганизмы с почти любыми свойствами. Когда люди приобретают такую власть над природой, да еще при отсутствии должного контроля, это очень опасно. А игры с геномом микроорганизмов опасны еще и тем, что искусственные организмы не обладают стабильностью тех, над которыми природа работала тысячелетиями. Поэтому, если они самопроизвольно меняются, могут очень неприятно удивить своих творцов. Но сейчас я вам расскажу не об этом. Печально известная организация ку-клукс-клан сделала крупной частной фирме заказ на изготовление лекарства от засилья черных. Наверное, их кто-то хорошо финансировал, потому что деньги были затрачены сумасшедшие. Фирма сконструировала микроорганизм, который мог размножаться только в организме негроидной расы. Это было несложно сделать, используя различие в наших геномах. Обычные средства на него не действовали. Он не убивал, а всего лишь вырабатывал вещества, снижающие вероятность зачатия в десятки раз. Разработчики заложили ограничения на скорость размножения микроорганизма, поэтому зараженный практически ничего не чувствовал. Людей начали массово заражать через продукты питания, главным образом напитки. А дальше заражение могло передаваться самыми разными способами.

– Они снизили рождаемость? – спросил Брежнев.

– Если бы снизили, они ее фактически ликвидировали. Что произошло, когда все открылось... Белая Америка умылась кровью. Там и так последнее десятилетие черт-те что творилось, а тут еще это.

– Судя по твоим записям, черт-те что творилось не только у них, а почти по всему миру, – заметил он.

– Что вы хотите? – пожал я плечами. – Вся беда в перенаселении. И наиболее актуально это там, где людей и без того много. Американцы со своим лекарством опоздали.

– Не понял? – сказал Брежнев. – Ты считаешь допустимым такие приемы?

– Нужно ограничить рождаемость, – ответил я. – Не так радикально, но ограничить. Лучше насильно избавиться от лишних ртов сейчас, чем потом гибнуть всем. Для чего рождались дети в той Африке, если в мое время выживал и становился взрослым в лучшем случае только каждый пятый ребенок? Во многих странах Азии было ничуть не лучше, а ведь и у монголоидной расы свой геном. Земля не так велика, как думают некоторые, и ее ресурсы не бесконечны, а уходить нам будет некуда. Есть, правда, другие реальности, но мы вряд ли сможем в них попасть, просто не успеем.

– Но ведь ты что-то имел в виду, когда говорил о спасении мира? Пусть наша страна не развалится и вырвется вперед, вряд ли мы сможем управлять остальными.

– Можно будет попробовать, – сказал я. – Есть способы. В крайнем случае попытаемся спасти только своих. Сейчас об этом еще рано говорить. Боюсь, что такие люди, как Суслов, не только не захотят меня слушать, но сделают все, чтобы не услышали другие.

– Зря у тебя сложилось такое мнение о Михаиле Андреевиче, – сказал Брежнев. – Он замечательный человек и к тебе прекрасно относится.

– Я в его человеческих качествах не сомневаюсь, – сказал я. – Просто такие люди, как вы, часто переносят свои личные отношения с людьми и на то дело, которым занимаются, а вот такие, как он, четко разграничивают, что для домашнего употребления, а что для работы. Ваша позиция более приятная, его – более жизненная. Только на многие вещи мы с ним смотрим по-разному.

– Ваш последний разговор на него сильно подействовал, – заметил Брежнев. – Он мне сказал, что никогда не думал, что останется в памяти людей держимордой.

– Главное это не намерения, а дела, – возразил я. – В чем-то он был прав, в чем-то – нет. Я ему рассказал, что знал, захочет – сделает выводы. Только меняться в таком возрасте...

– Ты просил насчет экстерната, – сказал Брежнев. – Я поговорил с Елютиным, он не возражает.

Еще бы он возражал!

– Зря вы, Леонид Ильич, вышли на министра, – высказался я. – Мы уже с визитами к вам засветились по полной программе. Сплетен будет... Наверняка еще и Вика всем знакомым растрезвонила. И машина эта...

– Машина отвезла, высадила и все. Не вы одни такие. Думаешь, что привлечешь меньше внимания с толпой телохранителей? А без охраны вас никто пока отпускать не станет. Есть намерение тобой заняться всерьез. Если получится, опеку можно будет уменьшить, но присматривать теперь за вами будут долго. А слухи... Вы в тени все равно не останетесь. Пусть это считают моей слабостью к молодым талантам. Ты, кстати, после школы чем думаешь заниматься?

– Мы оба хотим поступить на актерский факультет ВГИКа.