Я не раз обдумывал свой первый разговор с Брежневым. Что он имел в виду, говоря о контроле? Явно не полиграф, о котором не имел никакого понятия. Тогда что? Аналитиков? Пусть попробуют поймать меня на лжи. Фактически я рассказывал всю правду, меняя лишь несколько фактов. С моей памятью меня никакой перекрестный допрос не поймает, да и не знают они толком, о чем спрашивать. Лежа под солнышком, я попробовал на всякий случай управлять сердцебиением. В небольших пределах это оказалось не проблемой даже без длительных тренировок. Этого было достаточно, потому что достоверно пойманным на лжи считался человек, у которого полиграф показывал изменение всех трех параметров.

Отдыхать в санатории было куда приятней, чем в «Сосновом», несмотря на то, что нашим номерам было далеко до палат главного корпуса, поэтому мы были расстроены, когда на пятый день после завтрака все собрались и на двух машинах выехали в Симферополь. К нашему приезду в аэропорту уже стоял личный ИЛ-18 Брежнева. Люся летела самолетом первый раз и сильно волновалась, хоть и пыталась это скрыть. Я за свою жизнь налетал сотни три часов и не испытывал ни малейшего волнения, зная, что с этим самолетом ничего не случится. В салоне на сотню пассажиров их было не больше десятка. Полет прошел буднично. Люся прилипла носом к иллюминатору и так просидела до тех пор, пока не пошли на посадку. Тогда она откинулась в кресле и вцепилась в мою руку. Вот боялся ли я лететь первый раз? Кажется, да.

Самолет приземлился, погасил скорость и ушел в сторону от ВПП. Почти тотчас же подкатил трап, и прямо на поле выехали два ЗИЛ-а. В одну машину сел сам Брежнев, который показал нам на нее рукой. Помимо нас в салон сел Рябенко. Остальные охранники заняли второй автомобиль, и мы через отдельные ворота выехали с аэродрома.

– Давай домой! – сказал Брежнев шоферу, после чего повернулся к нам. – Будете сегодня моими гостями. Квартира у меня большая, так что не стесните. И жене будет приятно познакомиться с Людмилой, а завтра уже решим, где вы будете дожидаться родителей.

Мы, как ехали вчетвером, так и зашли в лифт. Александр Яковлевич надавил на кнопку четвертого этажа и через минуту мы уже входили в просторную прихожую квартиры Брежнева. Открыла нам его жена.

– Леня! – обрадовалась она. – А ну-ка покажись! Посвежел и похорошел, вот что значит море. Шура, проходите в комнаты, я вас накормлю обедом.

– Спасибо, Виктория Петровна, но я еще не голоден, – отказался Рябенко. – Сдаю вам мужа с рук на руки.

Он повернулся к двери, и она увидела нас.

– У нас гости? Что же ты молчал? Проходите, ребята. Неужели? Вы та самая Черзарова, которая пела о матери? Леня, большего подарка ты мне не мог сделать! А Вика как обрадуется! А кто этот молодой человек? Кажется, я вас тоже где-то видела.

– Здравствуйте, Виктория Петровна! – поздоровался я. – Слава недолговечна, вот меня уже и не узнают.

– Иди в комнату, артист, – сказал Брежнев. – Берите вон там тапочки. Вика, эти молодые люди у нас сегодня переночуют.

– Пусть остаются хоть на неделю! – сказала жена. – Идите в гостиную. Вещи пока оставьте здесь, я вам потом покажу, куда их поставить. Тебя ведь Людмилой зовут?

– Лучше Люсей, – ответила подруга. – А это Гена. Мы с ним вместе выступаем, а пою я его песни.

– Вот как! – сказала она. – Действительно, вы же пели вдвоем песню о войне. Только я тогда больше смотрела на тебя. У тебя было такое одухотворенное лицо, что слезы наворачивались на глаза!

Мы вошли в гостиную и осмотрелись. Что можно было сказать о квартире генсека? Особой роскоши я в ней не увидел, но она была... просторной. Пять комнат, из которых самая маленькая была не меньше нашей большой. В то время Галина жила отдельно, а Юрий с семьей вообще был в Швеции, так что мы их точно не стеснили.

– Садитесь на диван, – сказал Брежнев. – Можете включить телевизор.

Мы послушно сели на большой диван, а Леонид Ильич ушел на кухню к жене. Почти тотчас же кто-то отпер входную дверь и зашел в прихожую.

– Куда дели тапки? – раздался девчоночий голос. – Бабушка!

Дверь кухни приоткрылась и из нее выглянула Виктория Петровна.

– Вика, у нас гости! – сказала она. – Возьми еще пару тапочек в тумбе и иди в гостиную, там тебя ждет сюрприз.

Шлепая большими тапочками, в комнату зашла симпатичная девчонка лет тринадцати.

– Ой! – сказала она, уставившись на меня широко открытыми глазами.

– Здравствуй! – сказал я ей. – Тебя Викой зовут? Я Гена, а это Люся.

– Я вас знаю, – ответила она. – Я все ваши песни слушала и книгу прочитала. Она у меня на полке стоит.

– И как книга? – спросил я.

– Не все понятно, но здорово!

– Дети, мойте руки и за стол! – позвала с кухни Виктория Петровна. – Уже все готово. Вика, проведи ребят.

Через несколько минут мы уже сидели в здоровенной кухне и ели густой и очень вкусный борщ со сметаной.

– Очень вкусно! – похвалила Люся. – У Гены мама такие же готовит. Поешь первого и уже наелся.

– У бабушки вы первым не отделаетесь, – предупредила Вика. – Второе тоже придется съесть. Вы к нам надолго?

– Погостят сегодня, а завтра куда-нибудь на время пристроим, – сказал ей Леонид Ильич. – Дней через десять в Москву переедут их родители, тогда уже будут жить дома.

– А вы нам что-нибудь споете?

– Можно и спеть, – согласился я. – Только без аккомпанемента совсем не то впечатление.

– Я сейчас возьму у соседей гитару! – вскочила Вика. – У Мишки есть.

– А ну немедленно сядь! – рассердилась бабушка. – Поешь, потом сходишь.

– Он не только песни пишет, – сказал Леонид Ильич, доедая первое. – На море меня смешил анекдотами. Я таких не слышал, и рассказывать он их мастер! Расскажи что-нибудь, что еще не рассказывал.

– Знаменитый русский певец Вертинский, уехавший еще при царе, возвращается в Советский Союз. Он выходит из вагона с двумя чемоданами, ставит их, целует землю, смотрит вокруг и говорит: «Не узнаю тебя, Русь!» Потом оглядывается – чемоданов нет! И говорит: «Узнаю тебя, Русь!»

– Да, это про нас, – сказала Виктория Петровна, постучав по спине закашлявшегося мужа. – Только давай ты нам их расскажешь после обеда, а то сейчас еще кто-нибудь подавится.

–  Виктория Петровна, может быть, не надо? – попытался я увильнуть от поедания котлет с рисом. – Честное слово, я уже наелся! И Леониду Ильичу вы не положили.

– Ему не нужно, – ответила она, – а вы растете. Если хочешь, положу меньше гарнира, но съесть надо.

После обеда мы поблагодарили хозяйку и вернулись на диван, а Вика умчалась к соседям за гитарой. Зазвонил телефон, к которому подошел Брежнев.

– Да, приехал, – сказал он. – Привез. Сегодня переночуют у меня, а завтра посмотрим. Да, конечно. Если хочешь, приезжай.

– Через полчаса подъедет Суслов, – сказал он, положив трубку на рычаг. Наверное, захочет с тобой поговорить. Может, это даже и к лучшему: не придется вас завтра возить в ЦК.

Появилась Вика с гитарой.

– Спой «Все для тебя»! – попросила она.

– А ты откуда знаешь об этой песне? – удивился я. – Белорусское телевидение ее из записи концерта не убрало, а по центральному я ее не слышал.

– Ее по «Маяку» передавали, – пояснила девчонка. – А еще уже есть магнитофонные записи. У нас и мальчишки поют, но это совсем не то.

– Вообще-то, это взрослая песня, – сказал я, – поэтому она у твоих мальчишек и не звучит.

Гитара оказалась лучше моей, и ее не пришлось настраивать. Я спел заказанную песню, а потом мы исполнили весь свой репертуар.

– Все, – сказал я, возвращая Вике гитару. – Отработали не только первое, но даже второе. А, может быть, и на ужин хватило.

– До появления Михаила Андреевича еще есть время, – сказал Брежнев, – поэтому расскажи еще один анекдот и можешь об ужине не беспокоиться.

– Политический можно? – спросил я.

– Можно, – разрешил он. – Вика, живо иди относить инструмент!