Джилли смотрела телевизор. Рядом стоял привычный с некоторых пор бокал виски. Посреди большой комнаты она выглядела какой-то потерянной. На полу, прямо у ног, стоял телефон, и Филип подумал, что она ждет звонка, каковой, впрочем, решил он, последует только, когда он уедет в аэропорт. Джилли не выказывала никакого интереса к его предстоящему отъезду. Но ясно было, что и происходящее на экране ее не интересовало.

«Джилли, Джилли, — подумал он, — к чему же мы пришли?»

Тем не менее он совершил весь обряд, положенный члену добропорядочной семьи.

— Так не забудешь, Джилли? Во вторник?

— Во вторник? Что во вторник?

— Придет мастер проверить, как работает насос в бассейне. Потом еще эти страховочные дела — запомнишь?

— Запомню.

На этом разговор мужа с женой закончился. Раньше, отправляясь по делам, Филип спрашивал: «Ну а ты что собираешься делать, пока меня не будет? « Но теперь он не отваживался задавать такой вопрос, потому что знал ответ. По множеству мельчайших, но безошибочных примет он догадывался, что у Джилли очередной роман, И по тому, как безнадежно она в нем застряла, как была постоянно напряжена, впадая то и дело в глубокую меланхолию, — ибо он знал, о ком идет речь, — он догадывался, что ей плохо. И помочь ей он ничем не мог.

Раньше Филип не просто терпел ее измены. Любил ее, сильно любил, и потому помогал ей выбраться из очередной истории и был, как нянька, после того как история завершалась. Не так уж много было этих историй, и не так уж серьезны они были и унизительны, чтобы бросить тень на его достоинство, и он даже испытывал некое грустное мужское удовлетворение от того, что всякий раз Джилли возвращалась к нему. Но все изменилось после того, как Джилли вернулась из Эдема и сказала, что умерла Стефани. Он не знал, да и не хотел знать, что там именно произошло, но чисто интуитивно он ощущал, что на сей раз она пересекла какую-то черту. Это был конец. В результате он оказался, ясно отдавая себе в том отчет, в странном положении человека, который оплакивает утрату жены, продолжая с ней в то же время жить в одном доме. Боль его была настоящей, а повседневное присутствие Джилли напоминало о потере. Но время траура подходило к концу, и он уже был готов сменить одеяние. Отчасти для этого требовалось установить физическую дистанцию. Он чаще и чаще бывал в Нью-Йорке, а оставаясь в Сиднее, предпочитал обедать и даже ночевать в клубе, как можно реже наведываясь в пустой дом. Но, главным образом, он постепенно расширял эмоциональную трещину между собою и Джилли, так чтобы заделать ее было нельзя. Когда подойдет время расставания, получится, что брак распался просто потому, что оказался на голодном пайке.

Филип все еще достаточно был прежним Филипом, чтобы понимать, что ему не следует делать первого шага к разрыву. Как эмоциональная реальность их брак распался. Но он все еще играл немаловажную роль как прибежище для Джилли. В конце концов, куда ей деться, если они разведутся? Как жить? Повседневными заботами она никогда себя не обременяла. Выгнать ее означало бы то же самое, что потребовать от инвалида вдруг подняться с коляски и пойти своими ногами. А Джилли в этой жизни была и впрямь, как настоящий инвалид. Может, поэтому она так и зависит от Марсдена, подумал он, только мне тут нечем ей помочь.

Снаружи раздался сигнал такси, которое повезет его в аэропорт.

— Ладно, Джилли, пока, — сказал он, пересек холл, поднял сумки, открыл дверь и, не дожидаясь ответа, вышел.

Джилли вряд ли даже заметила, что его уже нет, хотя другие шаги, голос другого мужчины она улавливает с чуткостью летучей мыши. Но сейчас улавливать было нечего — всю ночь она просидела около телефона, который ни разу не зазвонил.

Той же самой ночью, в обшарпанной гостинице, Тара сидела на жесткой узкой кровати и изо всех сил сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Подходил к концу совсем не замечательный день. Возвращение в Сидней, в тот город, который всегда был «ее» городом, только в новом обличье и с весьма неопределенными видами на будущее, было настоящим приключением. В памяти сохранилось все, и радостное, и горькое. Она чувствовала связь с родными местами, но всячески противилась соблазну вернуться — оттого и выбрала Рокс, а не старые знакомые пенаты. Но было нелегко.

Даже простейшие, рутинные вещи требовали огромного напряжения сил. Будучи владелицей двух огромных домов, за которыми присматривали другие, она никогда не бывала в супермаркете. Купить себе что-нибудь на прожитие в течение ближайших нескольких дней было сущим испытанием, и неприветливая нетерпеливая кассирша вовсе не облегчила его.

Но худшее было впереди. Войдя с покупками в кухню, она заметила, что по столу что-то бегает. К своему ужасу, она обнаружила, что едва не поставила сумку как раз на то место, где вроде расположилось целое семейство тараканов. Она так и отпрянула, но тут ее выручила злость — она резким движением смахнула насекомых на пол, решив попутно, что в следующий раз в список покупок надо первым делом внести порошок против тараканов. Доконало ее то, что она опрокинула коробку с молоком. Пакеты были открыты, и молоко залило всю кухню. В полном изнеможении она опустилась на кровать и едва не разрыдалась во весь голос.

Но тут ее взгляд упал на целую кучу разных кухонных принадлежностей, которые она, войдя в комнату, не заметила. Сэнди не обманул, обещая помощь, и притащил моющие и дезинфицирующие средства, щетку, кастрюлю и швабру. Она — прямо набросилась на все это Мыть полы — этого Стефани Харпер то же никогда не приходилось. Но Тара Уэллс принялась за дело со всей энергией и уснула этой ночью сном человека, который хорошо и не без пользы потрудился.

С течением времени жизнь Тары в гостинице все более приходила в норму. Вычищенная и выскобленная комната приобрела куда более жилой вид. Сэнди принес новые занавески для окон и кухонного проема и еще много чего, так что все стало выглядеть по-домашнему и уюта прибавилось. Но главное — нашелся некто, сделавший комнату по-настоящему домом, некто, к кому можно было возвращаться домой.

Он привлек внимание в первое же утро, когда она вынесла мусор в баки на задний двор гостиницы. Тара услышала слабое «мяу» и, глянув на землю, увидела котенка, прижавшегося к одному из баков. Подняв его, она почувствовала, как он весь дрожит у нее в руках.

— Ах ты, бедняжка, — мягко сказала она. — Потерялся? Да ты же, видно, бездомный и, должно быть, не ел, бог знает сколько времени.

Котенок доверчиво прижался к ней и сидел на руках неподвижно.

— Хочешь перекусить? — продолжала она. — Пойдем, милый.

Она пошла наверх и по тому, с какой жадностью набросился он на еду, а также по замурзанному виду поняла, что не ошиблась в своих предположениях: котенок был бездомный.

— Но все это в прошлом. Теперь ты мой, и зовут тебя — Макс! — Она усмехнулась: не дико ли называть этот дрожащий комочек именем магната-промышленника, ее отца? И только тут она поняла, что раньше никогда не осмелилась бы посмеяться над этим человеком. — Похоже, я прихожу в себя, — решила она. Тара соорудила Максу постель из старых газет и накормила его до отвала; ублаженный, он заснул у нее на коленях, довольно урча. Ясно, что это не просто котенок. Это амулет, хоть и абсолютно черного цвета. Этот беззащитный комок, этот объект забот — ясное подтверждение того, что началась новая жизнь.

— О, Макси, — вздохнула она. — Как хорошо, что мы нашли друг друга. Никто не знает, как мне нужен был собеседник.

В общем, Грег был равнодушен к бильярду. Человеку, привыкшему к смешам, укороткам и подкрученным ударам тенниса высшего класса, решительно не хватало в бильярде динамики. Но в особняке Харперов был отличный, красного дерева, обитый серо-синим сукном бильярдный стол профессиональных размеров. К тому же сама бильярдная была обставлена наилучшим образом. Так что, когда появлялся подходящий партнер, и игра шла по крупной, Грег был не прочь сыграть несколько партий.