Модель эта, как показывает история, порочна для России, причём не только во внешнем плане, о чём речь шла выше, но и во внутреннем плане. Дело в том, что общественный продукт, создававшийся в России, будь то в доиндусТриальную, аграрную эпоху или индустриальную, никогда не был значительным, он всегда был ниже — и существенно ниже — западноевропейского. Поэтому в условиях естественного русского развития у нас никогда не могли появиться западоподобные классы и слои — феодалы, буржуазия, а также бюрократия (не путать с чиновничеством). Точнее, так: их появление требует отчуждения верхами (т. е. классами и слоями такого типа) у населения не только прибавочного, но и значительной части необходимого продукта, что ведёт к социальной деградации общества — упадку низов, размыванию середины и, как это ни парадоксально на первый взгляд, разложению верхов, т. е. — к деградации и упадку системы в целом. В связи с этим одна из главных задач центральной власти (центроверха) в русской истории заключалась в том, чтобы по возможности ограничивать аппетиты верхов в эксплуатации населения, контролировать этот процесс. Естественно, не ради этого населения и не в его интересах. И даже не столько в интересах верхов — в лучшем случае, в их долгосрочном и совокупном интересе, совпадавшем с интересами центроверха (как самодержавного, так и коммунистического). Такую позицию центроверха я бы назвал «правилом русской власти № 1», и власть старалась это правило всерьёз не нарушать. Собственно, до плотного включения в мировую экономику в середине XIX в. у неё не было ни резона, ни возможности это делать, к тому же она была сильна; «модель Александра II», напомню, предполагает не просто ослабление центроверха, но его олигархизацию.

Серьёзное нарушение, когда слабеющая, олигархизирующаяся власть в союзе и совместно, «единым блоком» с господствующими классами (западоидного типа) начинала эксплуатировать, а по сути грабить народ — грабить, поскольку отнимала у него значительную часть прибавочного продукта, имело место в русской истории дважды: первый раз в 1861–1917 гг. и второй раз — с конца 1980-х годов и по наши дни. Торжество «модели Александра II», сырьевое и финансово-зависимое включение в мировую систему и не может быть ничем иным как систематическим отчуждением необходимого продукта основной массы населения. Можно смело утверждать, что «модель Александра II» означает для русского мира не прогресс, а регресс и упадок, которые 8 нынешних условиях сопровождаются демографическим кризисом, депопуляцией. Эта модель есть одновременно причина и следствие глубокого кризиса развития России, она несовместима с существованием последней. Неудивительны те результаты, к которым она привела уже в кошмарно-позорные 1990-е годы, т. е. в течение нескольких лет.

Речь идёт прежде всего об общих структурных характеристиках, но именно последние трудно сформулировать для постсоветского общества, поскольку в нём процессы социального распада, социальной дезорганизации доминируют над процессами организации или, по крайней мере, уравновешивают их. Происходит это сразу на нескольких уровнях.

Вся история последних 1990-2000-х гг. — это перманентный передел собственности, т. е. то, что называется первоначальным накоплением капитала, которое доминирует над собственно капиталистическим накоплением, подавляет, блокирует, деформирует на «первоначальный», т. е. внелегальный, криминальный лад. Происходит то, что обычно происходит на периферии капсистемы, когда ранее внешние зоны включаются в него в качестве зависимой или полузависимой периферии. В своё время на Западе собственно капиталистическому накоплению, с которого и начинается капитализм как система, предшествовало первоначальное накопление капитала — внеэкономическое, силовое перераспределение собственности. Если в ядре капсистемы два эти процесса в XVI–XVIII вв. носили диахронный характер, то на полупериферии и периферии капсистемы в XIX–XX вв. они приобрели синхронный характер, причём довольно часто первоначальное накопление душило, забивало или, по крайней мере, блокировало собственно капиталистическое накопление, т. е. развитие капитализма, который в этом случае вырождался в некапиталистические, паракапиталистические, а то и просто криминальные формы. Именно это и произошло в РФ в 1990-е годы.

Господство первоначального накопления над капиталистическим препятствует не только развитию капитализма, но и связанной с ним новой социальной структуры, а в данном случае, следовательно, социальной структуры вообще, общества как такового. На месте разрушившейся социальной организации возникло нечто вроде «социумакаши», в котором относительно оформлены верхние несколько процентов, однако их тесная связь с властью, с одной стороны, и внелегальные аспекты функционирования не позволяют им превратиться в буржуазию как класс. Середина практически отсутствует.

Постсоветский средний класс, о котором так любят писать в журнале «Эксперт», — это в большей степени миф, чем реальность. Размываются нижние этажи социальной пирамиды, русских низов, их место занимают мигранты, нередко связанные с этнокриминалом. В таких условиях место социогенеза (классогенеза) занимают внелегальные формы (само-) организации, занимают коррупция, которая уже приобрела системный характер (типа производственного отношения), — и криминализация, сопровождающиеся морально-психологическим кризисом (верхов и низов). Возникает социум, который кто-то метко окрестил «обществом либер-панка». Последнее характеризуется как воспроизводство социального разложения, т. е. как воспроизводство худших чёрт одновременно позднесоветского и западного (капиталистического) общества.

Важной чертой этого общества является то, что «тень» перестаёт знать своё место: в то время как легальный сектор общества дезорганизуется, внелегальный приобретает всё больше черт организации — экономической, социальной и даже социокультурной. В этом смысле можно сказать, что смена моделей экономического развития России в мировой системе/ которая произошла в конце XX в., для самой России обернулась господством «тени» над хозяином, создававшим материальные блага в течение советского периода, торжеством распада и его персонификаторов над организованными и здоровыми формами.

Русский интеллектуальный клуб

2010

Сфера образования в последние годы стала полем самого настоящего сражения между сторонниками его реформирования и их противниками. Противники — профессионалы, родители, общественность; сторонники — главным образом, чиновники и обслуживающие их интересы «исследовательские структуры» — продавливают «реформу», несмотря на широкие протесты. Пишу слово «реформа» в кавычках, поскольку реформа — это нечто созидательное. То, что делают с образованием в РФ — это разрушение, сознательное или по глупости, некомпетентности и непрофессионализму, но разрушение. Отсюда — кавычки.

Одной из линий противостояния «реформе» образования была и есть критика закона об образовании, других нормативных актов, выявление их слабых мест, нестыковок и т. д. Здесь уже сделано немало и с большой пользой. В то же время возможен и другой подход: рассмотрение комплекса «реформаторских» схем и документов — ЕГЭ, Федеральный государственный образовательный стандарт (далее — ФГОС), Болонская система (далее — БС) в целом как некоего общественного явления в более широком социальном и геополитическом (геокультурном) контексте, а также в плане информационно-культурной (психоисторической) безопасности страны, которая в современном мире является важнейшей составляющей национальной безопасности. Значение социального контекста понятно: любые реформы, тем более в образовании, всегда связаны с интересами тех или иных групп, учреждений, имеют социальные цели.

«Геополитический контекст образовательной реформы» — такая формулировка на первый взгляд может вызвать удивление. Однако сегодня, когда геополитические противостояния приобретают всё более выраженный информационный характер, когда политическая дестабилизация достигается с помощью сетецентричных войн, т. е. информационно-культурного воздействия на сознание и подсознание групп и индивидов (как это делается, мы могли наблюдать в ходе так называемых «твиттерных революций» в Тунисе и Египте), а результат этого воздействия во многом зависит от уровня образования объекта воздействия (чем выше уровень образования, тем труднее манипулировать человеком), состояние образования становится важнейшим фактором геополитической борьбы. Не менее важным, чем, скажем, уровень социальной поляризации, измеряемый такими показателями, как индекс Джинни и децильный коэффициент.