— Ты что, сдурела, старая? — ошарашенно переспросил Ирбис в резко наступившей тишине. — Совсем ума лишилась?!

Повариха развернулась так резко, что едва не сбила могучим торсом Стража.

— Я н-не знаю, кто это сдел-лал, — лязгнула она зубами. — Н-не знаю, какие изверги могли так страшно… но если хоть один из вас, мужланов неотесанных, приблизится к Белику, пеняйте на себя. Не посмотрю ни на возраст, ни на длину ушей. Так получите, что потом не только не сможете иметь детей, но и ни на одну девку больше не влезете!

— Тетушка… — робко подала голос Илима.

— И ты не лезь, поняла?! Давай сюда ветошь и отправляйся к отцу: ему нужна твоя помощь.

— А как же Белик?!

— Справлюсь без вас! — грубо отрезала нянька и решительно скрылась внутри.

— Все настолько плохо? — мрачно посмотрел на седовласого Ирбис.

Дядько, едва заметно кивнув, устроился возле повозки, намереваясь караулить умирающего племянника до утра, а если потребуется, то и дольше. Лишь бы оно наступило, это утро. Лишь бы малыш справился.

Он скрестил ноги, демонстративно положил на колени свой жуткий меч и застыл. Даже глаза закрыл, старательно вслушиваясь в причитания толстухи и редкие, почти неслышные стоны, если она неосторожным движением все-таки задевала Белика.

— Лита…

— Потерпи, солнышко… я сейчас, сейчас… ты только держись, ладно? — умоляюще бормотала Арва. — Ну же, не надо. Дай, я это заберу… о боги! Ну, как же ты… Господи, сколько крови… Сейчас, мой милый, я уже бегу… только не плачь, не надо…

— Лита-а-а…

— Ай! Зараза, жжется! Эту штуку нельзя убрать?!

Дядько помрачнел еще больше.

— Лиля, отнеси тетке тот отвар, что я сделал, — не открывая глаз, попросил он. — И скажи, пусть не трогает палку: с ней Белику будет полегче.

Служанка вскинула на него полные слез глаза и бегом кинулась к медленно остывающему котелку. Торопливо подхватила за еще горячую ручку и опрометью бросилась обратно, едва не упав по дороге и не расплескав драгоценное зелье.

— Что это? — с нескрываемым подозрением спросила повариха, на мгновение выглянув наружу.

— Подорожник, малина, кровяной мох, — так же ровно сообщил Страж.

— Давай! Может, удастся хоть приостановить… ты знал, что там живого места нет?! Без слез же смотреть невозможно! До живота дотронуться страшно, а уж руки и грудь…

— Знаю. На спине еще хуже. Но мне нельзя на нее смотреть.

— Дурак! — в сердцах бросила толстуха и снова исчезла за пологом.

В эту ночь не уснул никто. Люди устали, измучились ожиданием, но упорно не расходились. Сидели вокруг затухающего костра, вяло подбрасывали сухие ветки в огонь, чтобы хоть чем-то заняться. И, не глядя друг на друга, подавленно ждали, когда же все закончится.

То, что Белику не выжить, было ясно с самого начала, с того момента, как они увидели вокруг неглубокой ранки страшную метку обреченного. Но даже сейчас, когда разум все понимал и неумолимо отсчитывал оставшиеся мальчику часы, сердце не желало принимать очевидное. До самого последнего момента на что-то надеялось, ждало, страстно желало повернуть время вспять.

Кто-то из воинов нервно вышагивал под деревьями, кто-то отсел подальше, чтобы не слышать голос поварихи, в котором с каждой минутой слышалось все больше отчаяния. Кто-то нервно курил, но большинство просто ждали, когда же она выйдет на улицу и, расплакавшись, очень тихо скажет: «Мне так жаль…»

Герр Хатор тоже выбрался из душной повозки и теперь хмуро смотрел в одну точку, машинально баюкая здоровой рукой уставшую от слез Илиму. Она плакала так горько, что отец просто не мог не болеть душой — она была слишком молода для всех этих испытаний. Ивет оказалась гораздо сдержанней на эмоции, но и у нее подозрительно блестели глаза — задорный мальчишка, уберегший ее младшую сестренку от страшной смерти, не мог не вызывать сочувствия.

— Это я виновата! Это из-за меня… — хрипло шептала Илима, беспрестанно вздрагивая на отцовском плече. — Если бы он меня не закрыл, все было бы по-другому!

«Если бы он тебя не закрыл, ты сейчас лежала бы на его месте», — красноречиво отразилось на лице купца, но вслух он ничего не сказал. Только помрачнел еще больше и крепче обнял убитую горем младшую дочь.

Может, зря он согласился на этот треклятый поход? Зря подверг семью такой опасности? Может, стоило вернуться на западный путь? Да, он длиннее. Да, у них мало времени, а эльфы моментально привлекут к себе внимание. Зато там гораздо больше застав, городов, деревень и сел на пути! Там безопаснее! Стоила ли тайна перворожденных такой высокой цены, как жизнь невинного ребенка? А мир на Лиаре на следующую тысячу лет?

Купец тяжело вздохнул: конечно же он знал ответ на свой вопрос. Из двух зол всегда приходится выбирать меньшее. И Белик, как ни гадко сознавать, — просто крохотная искорка в громадном костре неизвестности, запылавшем на границе тысячелетия. Невесомая пылинка на пороге вечности. Появилась и тут же исчезла. Мало кто заметил ее присутствие, да и те вскоре забудут. Стыдно, конечно, но так оно и есть. Сегодня погибнет он, завтра не станет кого-то другого, но жизнь и тогда не остановится. Люди будут рождаться, драться и умирать до скончания веков — быстро, тихо и незаметно. А Белик погибнет ради того, чтобы выжила Илима. Да, он погибнет в муках, но поутру остальные все равно встанут, позавтракают и пойдут дальше, потому что так нужно и этого требует долг. Даже Дядько пойдет, у него не будет ни одного лишнего дня, чтобы предаться горю. Он прекрасно это понимает, как понимают и все остальные.

Может, когда-нибудь настанут времена, когда все изменится, когда придут другие люди и появятся другие ценности, когда человеческая жизнь будет значить гораздо больше, чем сейчас. Когда бесследно исчезнут ненависть, зависть, жажда власти. Когда бессмертные перестанут презирать другие расы. Когда гномы выйдут из добровольного затворничества. Когда все расы смогут, наконец, жить по-другому. Не как пауки в громадной банке, где сильный пожирает слабого. А как разумные соседи, способные на плодотворное сотрудничество. Разве для этого нужно так много?!

Купец покосился на невозмутимо жующих светлых, которые слишком уж демонстративно отстранились от чужих проблем, и невесело покачал головой: нет, жизни одного умирающего мальчишки для этого явно недостаточно.

— Господин…

Дядько стремительно обернулся, страстно надеясь, что его опасения не оправдались, но наткнулся на прячущую глаза повариху, комкающую нещадно перепачканную в крови простыню, и вдруг покрылся холодным липким потом: он больше не слышал стонов. А Арва, какая-то осунувшаяся и постаревшая сразу на несколько лет, стояла перед ним и не смела посмотреть в глаза.

— Что? — хрипло выдавил он, уже зная, что услышит в ответ.

Толстуха судорожно сглотнула и, уже не сдерживая слезы, тихонько прошептала:

— Господин… Белик не дышит.

Дядько не стал ничего уточнять и переспрашивать. Зачем? Арва не могла ошибиться. Если решилась произнести страшные слова, то наверняка ни одну минуту перед этим сидела, старательно вслушиваясь в чужое дыхание, которое вдруг прервалось, и тщетно пытаясь нащупать пульсирующую жилку на шее.

— Господин?

Страж, не поднимая глаз, кивнул:

— Да, я понял.

Повариха побледнела еще больше, но не посмела отвлечь его от безутешного горя, которое он переживал, по обыкновению, молча. Но это молчание пугало гораздо больше, чем если бы на нее, как на принесшего дурные вести гонца, незаслуженно спустили всех собак. Тем не менее Дядько не вскочил, не замахал руками, не начал метаться по поляне или рваться к неподвижному телу с отчаянным криком: «Не верю!» Он только прикрыл на миг потяжелевшие веки и… резким движением поднялся.

Герр Хатор отвернулся, чтобы не видеть его застывшего лица, но Дядько не стал задерживаться — откинув полог, осторожно присел возле племянника, до подбородка укрытого окровавленной простыней, и на несколько минут приложил пальцы к его шее. Терпеливо подождал, заставив караванщиков затаить дыхание, а потом, не изменившись в лице, опустил неподвижные веки мальчика. Медленным, до боли знакомым жестом, значение которого никому не надо было объяснять.