В передовом, элегантном Лондоне она и забыла, как просто, прямо-таки примитивно живут в Сингапуре даже состоятельные люди. Роскошь определялась по-разному, в зависимости от географической широты и долготы; но хотя бы газовое освещение на улицах Сингапура уже появилось, торжественно зажженное в честь дня рождения королевы Виктории. При первом ее возвращении она воспринимала этот контраст куда менее драматично; возможно, дело было в возрасте, теперь ей было уже тридцать три.

– Пол очень ценит жертву, которую ты тем самым приносишь, – тихо сказал отец в явном смущении. – И я тоже.

Георгина молчала.

Минувший год был самым черным для торговли из всех, пережитых Сингапуром; по сравнению с ним были мелочью даже годы, когда дело с плантациями перца и гамбира пошло на убыль, а за ним заболели и мускатные деревья.

Система, по которой в Сингапуре торговали, продавая и перепродавая импортированные товары за кредиты, десятилетиями работала бесперебойно, к выгоде всех участников. Звонкая монета находила обратный путь через единственный узловой пункт торговой цепочки. В один прекрасный день эта система рухнула почти внезапно как карточный домик.

Корыстолюбие не знало границ, рентабельность взвинчивалась все выше и выше; выплата предоставленных кредитов затягивалась, а то и вовсе не происходила. Мангровые деревья торговли в Сингапуре хотя и пустили глубокие корни, но вода со временем засолилась, поднялась слишком высоко, и воздушные корни, которые питали деревья, больше не могли дышать.

Может быть, просто торговая сеть росла слишком быстро, стала непомерно большой для этого острова, где по последней переписи населения было свыше восьмидесяти тысяч человек, из них пятьдесят тысяч китайцев. Древесина ствола и ветвей в какой-то момент оказалась слишком тяжелой для песчаного, илистого дна; дерево упало.

Как заразная тропическая лихорадка, крах распространялся среди мелких китайских торговцев, которым пришлось сотнями закрывать свои предприятия. Более крупные тауке несли из-за этого заметные убытки, и в конце концов волна крушений перекинулась и на европейские фирмы. Первые предприятия остановили работу или объявили банкротство, среди них Хосе д’Альмейда и сыновья, одна из самых крупных и уважаемых фирм в Сингапуре.

Немыслимо было, чтобы обанкротилось это старейшее местное предприятие, находящееся во владении одной семьи, предприятие, которое являлось краеугольным камнем города с тех пор, как его основатель, португальский корабельный врач одним из первых европейцев осел в Сингапуре; речь шла об обязательствах в размере головокружительного миллиона долларов. Разразилась паника, что бумажные деньги в скором времени вообще обесценятся; людские массы, желающие поменять бумажные деньги на серебро, толпами обегали четыре городских банка. На долгое время вся торговля замерла. И утром предновогоднего Дня святого Сильвестра загорелись склады Макалистер и Ко. Пожар быстро перекинулся на соседние склады; ущерб измерялся десятками тысяч.

Сингапур был в смятении.

У Финдли, Буассело и Бигелоу и перед этим было не так уж много заказов, а теперь крах торговли и неплатежеспособность партнеров грозили утянуть фирму в пропасть. Кузен Георгины Джордж Буассело в Пондишери, который после смерти дяди Этьена четыре года назад унаследовал его долю, был вне себя от такого катастрофического развития событий и грозил выйти из дела вместе со своим капиталом, что для фирмы означало бы смертельный удар.

Нежный белый хлопок был в это время единственным спасительным якорем. После того как в Гражданскую войну между Севером и Югом хлопок из рабовладельческих южных штатов перестал экспортироваться в Великобританию и Европу, там перешли на хлопок из Египта и прежде всего из Индии. Это не могло полностью возместить потери из-за блокады портов в американских южных штатах во время войны, но фирма Финдли, Буассело и Бигелоу благодаря ему еще как-то держалась.

Гордон Финдли нес эту тяготу с трудом, хотя никто не мог бы обвинить его в недальновидности: невозможно было предугадать такое развитие событий, внутри фирмы не было никаких сбоев. Ему не в чем было упрекнуть и Пола, которому он постепенно передавал все больше ответственности, все больше власти для принятия решений; всю вину он нес на своих плечах один.

Это было по нему заметно. Как будто сейчас, в шестьдесят с небольшим, его кости подвергались куда большей силе тяжести, он ходил, глубже, чем раньше, подавшись вперед, его плечи казались обвисшими. Глубокие борозды протянулись от носа вниз к угловатому подбородку. Его голубые глаза казались более светлыми, будто вылиняли от усталости и покорности судьбе, кожа под глазами была измята. Паутина тонких линий пролегла по всему лицу, ослабила его контуры, а волосы, все еще густые, серебрились сединой. Только мохнатые брови упорствовали в своей угольной черноте и отказывались предъявлять больше двух-трех седых волосков.

Даже его низкий голос, все еще сухо тонированный, стал ломким.

– Жаль, красивый был дом, – тихо сказал он.

Георгина скрепя сердце кивнула.

Боннэр был выставлен на продажу; как только найдется покупатель, вся выручка пойдет в фирму. И хотя дом уйдет ниже своей цены, но, может быть, этого хватит, чтобы залатать самые большие дыры. В другое время это означало бы невосполнимый общественный позор, в котором пришлось бы раскаиваться; но в этом году в Сингапуре Бигелоу были не одиноки в этом.

Пока дом не продастся, Пол будет продолжать в нем жить; компромисс, на который он согласился, к облегчению Георгины. Хотя и неохотно и явно с обидой.

– Это лучше, чем продать долю в Dock Company, – заявила она. – Как только они построятся в Танджонг Пагаре, пойдет кое-какая прибыль.

Гордон Финдли с гордостью улыбнулся:

– Это моя дочь!

Георгина поблагодарила его слабой улыбкой.

Если они когда и спорили с Полом, то лишь из-за фирмы. В ее письмах. Во время ее пребывания в Лондоне. Сразу после ее возвращения. Он не допускал никакого вмешательства с ее стороны, даже реплики, даже удачной мысли. И правильно делал, лишний раз подумала она, и кровь бросилась ей в лицо.

Взгляд Гордона Финдли опустился на маленькую девочку, которую он держал на коленях. С темными блестящими кудрями, она устремила взгляд синих, обрамленных густыми ресницами глаз на карманные часы деда, которые выудила из кармана его жилетки и теперь зачарованно с ними играла.

Маленькая Джо. Жозефина Эмма Бигелоу родилась два с половиной года назад в доме Гиллингемов на улице Королевского Полумесяца.

В результате приезда Пола в Англию через два года после ее отъезда из Сингапура. Эта встреча была для Георгины настоящим ударом.

Навестить ее приехал чужой человек, меньше ростом и сильнее, чем она его помнила, с первой проседью в волосах, с первыми морщинками вокруг глаз. Самоуверенный, почти заносчивый в поведении, которое ее отталкивало и под которым лишь постепенно проявились робость, осторожность в обращении с ней, как будто он хотел после двенадцати лет брака заново к ней посвататься. Но то, как он обращался с мальчиками, полный искренней, радостной любви, и то, как сердечно Гиллингемы приняли его в семейные объятия, позволило сердцу Георгины вопреки разуму повернуться к нему теплой своей стороной. Ей важно было увидеть, в каких скромных условиях он вырос в Манчестере, увидеть его с грубовато-добродушными, неуклюжими братьями, и это показало ей новые грани в том человеке, за которого она вышла – по необходимости и по принуждению обстоятельств.

В конце концов ее тело стало предателем ее воли, ее рассудка. Ее тело, которое изголодалось и тосковало по поцелуям, прикосновениям, по страсти. Однажды ночью оно ослабело и сдалось; слабость, которой ей нечего было противопоставить.

Когда Джо дала о себе знать, эта радость была отравлена некоторой горечью. Если бы не это, Георгина смогла бы вернуться в Сингапур вместе с Полом. Но теперь это возвращение отодвинулось на неопределенное время. Пока Суэцкий канал не был построен, утомительная поездка по суше, сквозь зной пустыни и в тряской повозке, которая громыхала бы по камням и ухабам, была слишком рискованной для будущей матери. Потом для новорожденной. Потом для грудного ребенка в возрасте нескольких месяцев.