Это вполне в духе Дункана: его привлекало все новое и неизвестное, он постоянно пускался к чужим берегам. К приключениям.

Дэвид откинулся назад, опираясь на локоть, и вытянул ноги.

– Как туристы?

Улыбка блеснула на лице Дункана, еще сильнее потемневшем от солнца во время его последнего плавания.

– Туристы сюда не забредают. Они ротозействуют в порту. Осматривают колониальную архитектуру и толкотню в Чайна-тауне. Ну разве что еще в индийском квартале.

Его голова повернулась туда, где остров пересекала Серангун-роуд.

Так же, как из двух мальчиков Бигелоу, которые когда-то бегали по саду Л’Эспуара и учились плавать по другую сторону Бич-роуд, получились мужчины, повзрослел и город их детства.

Южный берег реки Сингапур был полностью в китайских руках, с маленьким индийским анклавом и европейской сердцевиной города, со складами на улочках вокруг площади Раффлза, неутомимо гребущими деньги лопатой.

Чайна-таун был городом в себе с его шумными переулками, лавчонками и будками, уличными торговцами, паутинообразными надписями и фонариками на фасадах. Кусочек Китая, который разрастался в сторону моря; как только земля, которую человеческие руки по ту сторону Телок Айер вырвали у океана, была застроена, храм Тиан Хок Кенг, посвященный богине моря и морякам, уже не находился вплотную у воды.

На северном берегу реки Сингапур был утонченный город. Сияющий белизной, уставленный колоннами, элегантный, пронизанный насыщенными зелеными скверами и затененный тщательно обрезанными деревьями. С широкими торговыми улицами, по которым бегали китайские рикши; с каждым днем их становилось все больше.

Позади теснились пестрые дома и храмы индийцев и тамильцев, а ближе к побережью город становился похож на яркий лоскутный ковер из малайских, арабских и явайских районов, где жили и работали люди с Цейлона и Бали, а муэдзины мечетей заунывным пением призывали к молитве.

Вчера Дункан таскал Дэвида туда, водил между стендами с пряностями, мимо китайских каменотесов, мимо корзинщиков и столяров и мимо лавок, где продавались ткани всех цветов радуги. Они ели там сатэй, мясо на шампуре, и среди сплошь темнокожих мужчин пили в кофейне кофе, который заставлял их сердце работать, как паровая машина.

Сингапур вырос в большой, оживленный, пульсирующий город, куда Дункана и Дэвида постоянно тянуло, как перелетных птиц, которые всегда возвращаются на то место, где они вылупились из яиц.

После нескольких лет, когда они курсировали между Лондоном и Сингапуром, Дэвид в восемнадцать все-таки вернулся в лоно семьи и свил себе гнездо в доме Боннэр, пару лет назад выкупленном Полом Бигелоу и отремонтированном.

Подарок родителей Дэвиду к свадьбе.

– Я все еще не могу поверить, – сказал Дункан с широкой улыбкой, – что мой младший брат женатый мужчина и скоро станет отцом!

Дэвид искоса взглянул на него:

– Ты что-то имеешь против Лизы?

Дункан сделал презрительное лицо и пожал плечами:

– Что мне сказать? Я ее мало знаю. Она хорошенькая и, кажется, очень милая. – Он ухмыльнулся: – И она связалась с тобой и последовала за тобой сюда. Поэтому она, наверное, отважная. Это говорит в ее пользу.

Дэвид шутя лягнул его босой ногой в колено:

– А как обстоит у тебя с этим, капитан Бигелоу?

– Все по-старому, – ответил Дункан с непроницаемой миной.

– То есть в каждом порту по невесте… Или по две?

Дункан лишь пожал плечами, однако губы его дрогнули в улыбке, и Дэвид тоже ухмыльнулся.

Так же было и в Англии. Дэвид со своими русыми волосами и глазами, сверкающими, как море, атлетического сложения – благодаря регби, верховой езде и крикету – в сочетании с легким характером легко нравился девушкам. Но Дункану они просто падали под ноги. Его четко вырезанные черты, его темные, сильные краски и замкнутость действовали на женщин подобно магниту. Как будто они чуяли в нем мрачную тайну, которая только того и ждет, чтобы они ее разгадали.

Привлекательность, которой Дэвид ни в коем случае не завидовал. Ибо Дункан оказался разборчивым, и отвергнутые им дамы бывали благодарны, находя утешение у его более доступного и столь же приглядного брата.

Он оглядел Дункана, который без видимых усилий греб жилистыми руками, продвигая лодку вверх по течению, в свободной, как и он, рубашке, поношенных штанах и босиком. По нему было видно, как ему привольно на воде; его лицо с угловатой линией челюсти и выраженными скулами, с полными, изогнутыми губами казалось расслабленным.

Дэвид невольно погладил свою бороду, которую отпустил на время обручения с Лизой и которая делала его облик более зрелым. Хотя солнце на палубе выжгло первые линии в коже под глазами Дункана, он казался моложе своих тридцати – может быть, потому, что, несмотря на ответственность, которую нес как капитан, он вел такую вольную, независимую жизнь.

Иногда Дэвид представлял себе, каково было бы ему, живи он как Дункан. Большее время года проводить в море. Объездить всю Азию, Австралию и Новую Зеландию, Север и Юг Америки; даже в Африке Дункан побывал не раз. Не владея никаким имуществом, кроме того, что помещалось в сундуке и вещмешке моряка.

Но для такой жизни Дэвид не был создан. Его тянуло к порядку, постоянству, надежности; к умению оценивать риски и все взвешивать. В этом он походил на отца, тогда как Дункан больше пошел в мать, которая никогда не была такой, как другие матери.

Она редко задумывалась о своем внешнем облике и не заботилась о том, что скажут люди о ней или ее детях. Красавица-фея — так называл ее иногда отец; еще мальчиком Дэвид понимал почему. Она была полна фантазии, иногда бывала мечтательной, и в тридцать, и даже после сорока все еще сохраняла в себе что-то девическое. Нежная, но не удушающая детей своей любовью. Сдержанная, почти осторожная в общении с другими людьми, она давала им обоим много свободы, не боясь, что они, лазая на деревья, сломают себе шею или в драке убьют друг друга. Он надеялся, что Лиза обеспечит их потомству такое же счастливое детство.

Элизабет Стентон, дочь лондонского судовладельца, была веселой и приветливой, а не просто хорошенькой милашкой. От природы смышленая и к тому же еще образованная и много поездившая, она заставляла сильнее биться не только его мужское сердце. Она без трения вошла в семью так, как будто всегда была ее частью, и с ее разумным, умелым обхождением была для него подходящей женщиной для того, чтобы повести фирму Финдли и Бигелоу в следующий век.

– Отец все еще мечтает о том, чтобы ты тоже подключился к фирме.

Дункан бросил на него быстрый взгляд ураганных глаз:

– Я знаю.

Они молча покачивались на речных волнах, наблюдая за искристыми стрекозами, которые с шорохом пролетали мимо.

– Смотри, – голос Дункана, низкий и слегка шероховатый, был чуть громче выдоха. – Там.

Взгляд Дэвида проследил за указательным пальцем брата. Он невольно задержал дыхание, когда зимородок с кобальтово-синим и оранжевым оперением молнией метнулся в реку и тут же снова воспрянул из воды, скрывшись в зарослях.

Братья с улыбкой переглянулись. Дэвид сел:

– Дай мне погрести.

– Тебе, сухопутной крысе? – Глаза Дункана посветлели, переливаясь перламутром. – Ты даже не знаешь, как управляться с уключинами.

– Только не задавайся, что ты родился на свет с перепонками водоплавающего.

Дункан, запрокинув голову, рассмеялся.

Если Дункана и обижало, что в Англии он становился предметом насмешек из-за своих сросшихся пальцев, виду он не показывал. Задрав повыше подбородок, с безучастным лицом он настаивал на том, что благословлен морскими богами и потому может плавать быстрее всех. А если слов было недостаточно, он действовал кулаками, нередко с поддержкой Дэвида, что не раз навлекало на них обвинения.

Дэвид подался вперед, схватил Дункана за руку и лягнул его в ногу:

– Освободи место, слышь!

– Даже не думай!

Смеясь и поддразнивая друг друга, они затеяли возню, борясь за место на веслах. Лодка закачалась, потом накренилась, но они и не потрудились ее выровнять. С довольными воплями упали за борт и продолжали потасовку в прохладной воде.