Не то, чтобы я много понял, знай я все подробности; я же не нейрохирург, ни в коем случае, вытащить занозу – предел моих способностей. Но это значило, что некоторое время я не смогу стоять вахты; так я и сказал командору Фрику. Он уже и сам знал об этом из переговоров корабля с Ф.Д.П. и велел мне исключить себя из вахтенного расписания за сутки до операции, а потом быть готовым к исполнению других поручений в послеоперационный (для Пэта) период. Ему было все равно; другие телепаты продолжали действовать, да к тому же мы еще не вышли из пределов радиосвязи с Землей.

Через две недели после старта и за день до того, как Пэта должны были резать, я сидел в своей каюте и принимал важное решение – то ли явиться в центр связи, предложить свои ценные услуги и вынести мусорные корзины или микрофильмировать документы, то ли просто сидеть где сижу и ждать, пока меня позовут.

Я только что склонился в пользу последнего, вспомнив совет дяди Стива никогда не высовываться, и собирался лечь на койку, когда громкоговоритель проорал:

– Т.П. Бартлет, специальный связист, явитесь к Релятивисту.

Я поднял свою койку, задумываясь при этом, нет ли в моей каюте скрытой телекамеры – все мои попытки опустить койку в рабочие часы кончались одинаково: меня куда-то вызывали. Доктора Бэбкока не было на месте, и меня выгнали с поста управления, однако я успел там немного оглядеться. Вход на пост управления был строго воспрещен для посторонних. Нашел я нашего Релятивиста в Вычислительном центре, напротив центра связи – в том самом месте, куда я и пошел бы за ним в первую очередь, если бы не желание заглянуть на пост управления. Я доложил:

– Т.П. Бартлет, связист десятого разряда, явился по Вашему приказанию.

Доктор Бэбкок резко развернулся на своем вращающемся стуле и уставился на меня. Это был крупный, ширококостный человек, весь состоявший из рук и ног; он больше смахивал на лесоруба, чем на матфизика. Думаю, это было слегка наиграно – локти на столе, неправильный язык и все такое. Дядя Стив говорил, что у Бэбкока больше научных званий, чем у большинства людей – носок.

Так вот, он уставился на меня, потом рассмеялся.

– И где ж это ты набрался таких липовых военных манер, сынок? Садись. Ты Бартлет?

Я сел.

– Да, сэр.

– Чего это вы с братцем вышли из вахтенного расписания?

– Понимаете, сэр, мой брат в больнице. Завтра там будут что-то делать с его позвоночником.

– Так почему же ты мне этого не сказал? – Я не стал отвечать, не видел смысла; я даже не был в его отделе.

– Фрик ничего мне не рассказывает. Капитан ничего мне не рассказывает, теперь и ты вот ничего мне не рассказываешь. Мне приходится таскаться на камбуз и подбирать огрызки слухов, чтобы хоть немного быть в курсе, что у нас тут происходит. А я собрался завтра с тобой поработать, ты же знаешь об этом? Знаешь?

– Нет, сэр.

– Ясное дело, не знаешь, потому что и я тоже никому ничего не рассказываю. Ну разве могут быть на корабле такие порядки! Надо было мне остаться в Вене. Мощный город. Когда-нибудь пробовал кофе с пирожными на Ринге? – Мой ответ его не интересовал. – Как бы там ни было, я собирался завтра работать с тобой и с твоим братом. Так что теперь придется сделать это сегодня. Скажи ему, чтобы приготовился.

– А что вы хотите чтобы он делал, Доктор? Его уже увезли в больницу.

– Ты только скажи ему, чтобы приготовился. Хочу калибровать вас двоих, вот что. Измерить ваш индекс ошибки.

– Сэр?

– Ты, главное, скажи ему…

Я окликнул Пэта. Мы не разговаривали с ним после завтрака, и я не знал, как он воспримет это предложение. Но Пэт уже знал.

– Хорошо, хорошо, – сказал он устало. – Они прямо сейчас устанавливают в палате свой прибор. Мама подняла такой шум, что ее пришлось отослать.

– (Слушай, Пэт, если ты не хочешь этого делать, то что бы там ни было, я так им и скажу, что ничего не выйдет. Они слишком много хотят.)

– А какая разница, – ответил он с раздражением. – Мне все равно надо каким-то образом провести ближайшие шестнадцать часов. Да и вообще может получиться, что это последний наш сеанс.

Впервые он не удержался и показал, как все это на него действует. Я торопливо сказал:

– (Не надо так говорить, Пэт. С тобой все в порядке, все будет хорошо. Ты снова будешь ходить. Да что там, ты сможешь и на лыжах кататься, если захочешь.)

– Кончай ты с этой ободрительной чушью. Я уже наслушался этого от предков больше чем достаточно. Тошнит просто.

– (Да ты послушай, Пэт…)

– Кончай, кончай. Давай лучше займемся тем, чего они от нас хотят.

– (Ну, хорошо.) – А вслух я сказал:

– Он готов, Доктор.

– Секунду. Запускайте камеру, О'Тул. – Доктор Бэбкок нажал что-то на своем столе.

– Командор Фрик?

– Да, Доктор, – ответил голос Фрика.

– Мы готовы. Вы придете?

– Тут все в порядке, – услышал я ответ своего начальника. – Сейчас идем. – Через секунду он вошел в сопровождении Анны Хорошей. Тем временем я осмотрелся. Одну из стен вычислительного центра полностью занимал компьютер, поменьше, чем в Лос-Аламосе, но не намного. Перемигивающиеся лампочки на его панелях, наверное, что-то для кого-то значили. Под прямым углом к компьютеру за пультом сидел мистер О'Тул, над пультом висел большой экран дисплея, в центре которого примерно каждую секунду появлялась яркая вспышка.

Анна без слов кивнула мне; я понял, что она на связи. Пэт сказал:

– Том, у вас там есть девушка по имени Анна Хорошей. Ее там нет поблизости?

– (Есть. А что?)

– Передай ей привет. Я знал ее в Цюрихе. Тут находится ее сестрица Бекки. – Он чуть хихикнул, что меня обрадовало. – Симпатичная девица, правда? Моди ревнует.

Бэбкок сказал Фрику.

– Скажи, чтобы они приготовились. Первый синхронизирующий прогон, с того конца.

– Скажи им, Анна.

Она кивнула. Я не понимал, зачем потребовалась вторая телепара, если они могут переговариваться через нас с Пэтом. Скоро я понял: мы с Пэтом были слишком заняты.

Пэт выдавал тикающие звуки, как часы, а мне было ведено их повторять. При каждом моем тике на дисплее появлялась вспышка. Бэбкок наблюдал за дисплеем, потом он развернул его так, чтобы мне не было видно, и прикрепил микрофон к моей гортани.

– Снова.

Пэт сказал:

– Внимание… – и опять начал тикать. Я старался как мог, чтобы тикать с ним одновременно, но выглядело это, конечно, до крайности глупо. Я услышал, как Бэбкок тихо произнес:

– Это снимает обратную связь и задержку из-за конечности скорости звука. Жаль, что мы не можем получше измерить скорость передачи сигнала. По нервным синапсам.

Фрик сказал.

– А с Деверо ты говорил?

Я продолжал тикать.

– А теперь прогон в другую сторону, – сказал Бэбкок, надевая на меня наушники. Я сразу же услышал тиканье вроде того, какое издавал Пэт. – Вы, молодой человек, слушаете сейчас спектральный метроном, ритм которого задается монохроматическим светом. Он был синхронизирован с тем, который использует ваш брат. А теперь – тикайте ему.

Я начал тикать. Занятие это прямо гипнотизировало; легче было войти в ритм и тикать вместе с метрономом, чем выбиться из этого ритма. Не обращать на него внимания было невозможно. Меня стало клонить в сон, но я продолжал тикать; остановиться я просто не мог.

– Конец прогона, – возвестил Бэбкок. Тиканье прекратилось, я снял наушники и потер свои уши.

– Доктор Бэбкок?

– А?

– А как Вы сможете отличить один тик от другого?

– Что? Ты – конечно, не сможешь, а О'Тул – сможет. У него все снято на пленку. То же самое и на другом конце. Да ты не бери в голову, главное – старайся оставаться в ритме.

Вся эта ерунда продолжалась еще больше часа; иногда передавал Пэт, иногда – я. В конце концов О'Тул поднял глаза и сказал.

– Усталость начинает все портить, Доктор. Вторые производные быстро растут.

– О'кэй, тогда кончаем, – объявил Бэбкок. Он повернулся ко мне. – Можете поблагодарить от моего имени своего брата и объявить ему о конце связи.