Капитан медленно сказал:

– Я не уверен, что необходимо личное согласие. Я наделен широкой властью определять обязанности каждого на борту этого корабля. Я пойму это так, что Вы отказываетесь от исполнения своих обязанностей.

– Не совсем так, Капитан. Я не говорил, что не подчинюсь приказу, я только сказал, что не вызываюсь добровольцем. Я бы попросил Вас отдать мне этот приказ в письменном виде, я напишу под ним «Подчиняюсь с возражениями» и попрошу, чтобы текст передали в фонд. Одним словом, я не вызываюсь добровольцем.

– Но… Какого черта? Вы же вызывались добровольцем вместе со всеми остальными. И сейчас Вы пришли ко мне по этому самому поводу. Вот я и выбрал Вас.

Дядя покачал головой.

– Не совсем так. Капитан. Мы вызвались группой. И как группа, получили отказ. Извините, ради Бога, если в результате создалось впечатление, что я вызываюсь добровольцем каким-либо иным образом. А теперь, если Вы мне позволите, я пойду к своим ребятам и скажу им, что Вы отказались от наших услуг.

Капитан снова покраснел. Затем он вдруг оглушительно расхохотался. Он вскочил со стула и обнял узкие плечи Дяди.

– Старый паршивец! Ты же и вправду старый паршивец, негодяй с черным сердцем старого пирата. Глядя на тебя, начинаешь тосковать по старым добрым временам, по хлебу и воде, плетке и виселице. А теперь давай сядем и договоримся по-хорошему. Бартлет, вы можете идти.

Я удалился, с большой неохотой, а потом постарался не попадаться на глаза остальным психам; отвечать на расспросы мне не хотелось. Но Дядя не забыл обо мне: сразу по выходе из капитанской каюты он окликнул меня и вкратце рассказал, чем все кончилось. Был достигнут компромисс. Он, я, Руп и Сэм будем меняться; первый выход, сочтенный наиболее опасным, отдавался ему. Девушки будут стоять вахту на корабле, Дасти, по причине своего возраста, – с ними. Но и им кинули косточку: как только медики и исследователи решат, что планета безопасна, им будет разрешаться выходить наружу по одному за раз.

– Для этого мне пришлось повыламывать ему руки, – признался Дядя, – но в конце концов он согласился.

Затем наступил антиклимакс. Опасностей на Конни оказалось не больше, чем в Канзасе. Прежде, чем хоть одному человеку было позволено выйти за пределы корабля без защитного скафандра, воздействие атмосферы было опробовано на крысах, канарейках и хомяках. Им понравилось. Когда на поверхность отправилась первая группа, все еще в скафандрах, но уже используя местный воздух, правда, очищенный электростатическими фильтрами, с ними отправились еще двое подопытных животных – Бернард ван Хоутен и Персиваль Свинья. Ван так и оставался мрачным с того самого времени, как лишился брата; думаю, это Доктор Деверо посоветовал Капитану отпустить его погулять. Кто-то должен быть первым; можно делать сколько угодно анализов, но в конце концов наступает день, когда живой человек впервые незащищенной кожей соприкасается с чужой атмосферой, чтобы посмотреть, насколько она дружественна. Как говаривал доктор Бэбкок, в конце концов приходится лезть на дерево. Вот так Ван и отправился наружу в шортах, рубашке и кедах, видом своим напоминая вожатого скаутов. Персиваль Свинья не вызвался на это дело добровольцем, он просто думал, что это такая прогулка. Ему сделали загон в кустах и позволили есть любые на его взгляд съедобные продукты местного производства. В качестве подопытного животного свинья имеет много преимуществ: она, подобно крысам и человеку, ест все, у нее, насколько я понимаю, очень близкий к человеческому обмен веществ – даже многие болезни у нас общие. Хорошее состояние Персиваля почти наверняка обозначало бы, что и нам бояться нечего, особенно, если принять во внимание, что ему не сделали всех тех прививок, которые сделали нам. Ему даже не сделали укола сывороткой Дж. A. P., обладавшей широким спектром и, предположительно, способной защитить даже от таких болезней, с которыми люди никогда не сталкивались.

Перси толстел на местных харчах и воде из ручья. Ван сперва обгорел на солнце, а затем покрылся хорошим загаром. Вид у обоих был здоровый, так что исследовательская группа поснимала свои скафандры. Затем вдруг все (и даже Перси) слегли с трехдневной лихорадкой, сопровождавшейся легким поносом, но все выздоровели, и ни у кого болезнь не повторялась.

После этого стали устраивать ротацию членов исследовательской группы; все, кроме дяди Стива, Гарри и нескольких еще, отобранных ими, менялись местами с оставшимися на корабле. Половине второй группы была сделана прививка сывороткой, полученной из крови оправившихся от трехдневной лихорадки; почти никто из привитых не заболел. Возвращающихся не сразу пускали на корабль, сначала они проходили карантин на временной палубе, пристроенной на самом верху «Л.К.».

Не надо только делать из моих слов вывода, что Конни была совсем как городской парк – нарваться на неприятности можно где угодно, даже в Канзасе. Вот, например, тамошний здоровый хищный ящерицеобразный зверь, так он был совсем не подарок. Один из них прикончил Лефти Гомеса в тот раз, когда люди впервые встретились с этой тварью. Будь Лефти из тех, которые очень хотят жить вечно, зверюга добралась бы по крайней мере еще до двоих. Никак не подумал бы, что Лефти – герой; на корабле он был помощником кондитера и заведовал одной из кладовых, но дядя Стив говорит, что храбрость в критических условиях – самое рядовое для людей качество, и семеро из десяти могут заслужить медаль «За отвагу». Если попадут в подходящие обстоятельства.

Не знаю, может, и так. Наверное, я из тех троих. Не думаю, что я бы не убежал, а вместо этого стал тыкать в глаза твари единственным своим оружием – шомпуром.

Но этот самый Tyzanosaurus Ceti не был настолько опасен, чтобы из-за него браковать планету. Ничего страшного, когда знаешь, что он есть и на что он похож. Гораздо опаснее была бы любая крупная кошка; кошки – хитрые, а эта тварь была глупой. Конечно, надо было выстрелить первым, но, получив разрывную пулю, он лежал тихо, на манер половика. Вообще-то, он был беззащитен против людей, и когда-нибудь люди его уничтожат.

Десантная группа расположилась лагерем так, чтобы был виден корабль на берегу очень красивого залива Бэбкока, в котором корабль и стоял на якоре. Ежедневно окрестности патрулировались двумя вертолетами; они всегда летали вместе, чтобы второй подобрал команду первого, если с ним что-нибудь случится. Их не отпускали дальше, чем на несколько сотен миль от базы. Пешие патрули не удалялись от базы дальше, чем на десять миль; мы не ставили себе задачу покорения этой планеты, мы просто пытались выяснить, смогут ли люди покорить ее и затем удержать. Получалось, что смогут, по крайней мере что касается окрестностей залива Бэбкока. А обычно, если уж человек сумеет уцепиться, значит, сумеет и удержаться.

Моя очередь подошла только в четвертый выход, когда все страхи уже окончились, и начали выпускать даже женщин.

Удивительнее всего было давно забытое ощущение погоды. За два года в помещении с кондиционированным воздухом я совсем забыл, что это такое – ощущать на лице дождь, ветер и солнце. На борту «Л.К.» вахтенный техник менял по случайной программе температуру, влажность и содержание озона в воздухе; считалось, что это полезно для нашего обмена веществ. Только это было не погодой, а вроде того, когда целуешься с сестрой.

Первая капля дождя поразила меня. Я не понял, что это такое. А затем носился, как оглашенный, плясал под дождем, как ребенок, и ловил капли ртом. Это же дождь, настоящий дождь, это прекрасно.

Ночью я не спал. Мне не давали уснуть легкий ветер на лице, звуки, издаваемые во сне другими членами нашей команды, лежавшими неподалеку, отдаленные звуки жизни, доносившиеся из-за забора, окружавшего лагерь, неполная темнота. Корабль тоже живет, у него есть свои звуки, но они совсем не такие, как в природе; планета живет совсем по-другому.

Я тихо встал и на цыпочках вышел. Футах в пятидесяти от себя я увидел вахтенного охранника. Голова его склонилась над приборами и дисплеями, регистрировавшими состояние внутренней и внешней оград, а также экрана, прикрывавшего нас сверху; он меня не заметил. Говорить мне не хотелось, так что я зашел за дом, туда, откуда не было видно ни его, ни даже тусклого свечения приборов. Там я остановился и посмотрел вверх.