Возле кровати сидела леди Рирдон и утирала влажной тряпкой пот с бледного лица Оливии.

– Тсс! – приказала она, не поворачивая головы. – Хвала небесам, она наконец-то потеряла сознание. Безрукий коновал, чтоб ему пусто было! – В ее голосе чувствовалось напряжение. – Я боялась, он провозится вечность.

– Что насчет лихорадки? – Леди Рирдон помотала головой:

– Оливия очень сильная, гораздо сильнее, чем я ожидала. У нее небольшой жар, но теперь, когда пулю вынули, все как рукой снимет.

Дейн опустился в кресло, придвинутое к кровати с противоположной стороны.

– Слава Богу!

Леди Рирдон метнула в него сердито-недоверчивый взгляд:

– Хм!.. Натаниель сказал мне, что вы по-прежнему держите ее родителей под замком. Вы даже не разрешили им повидаться с ней.

Дейн и бровью не повел.

– Лорд и леди Челтнем были в сговоре с опаснейшим агентом французской разведки…

– Который прижал их к стенке. – Уилла отложила в сторону тряпку и хорошенько подоткнула Оливии одеяло. – Вы когда-нибудь были в чьей-либо власти, милорд?

«Я люблю тебя, дуралей ты эдакий! Я только и мечтала о том, чтобы стать твоей женой».

– Один раз, – ответил Дейн. Голос его прозвенел, точно натянутая струна. – Всего один раз.

Леди Рирдон встала.

– Думаю, надо дать ей выспаться. Я пришлю одну из этих одинаковых с лица сестриц.

– Я останусь с ней, – тихо промолвил Дейн.

– Только если поклянетесь, что не станете ее связывать и сажать под стражу. Или делать еще какую-нибудь дурость.

Дейн медленно перевел на нее взгляд:

– Во всяком случае, не сегодня. – Леди Рирдон скрестила руки на груди:

– Вы мне не нравитесь, лорд Гринли. Натаниель, разумеется, думает, что я веду себя глупо. По правде сказать, мы впервые поссорились по-настоящему. Я считаю, что у вас нет сердца. Он считает, что вы прекрасно знаете свой долг. – Она уже было вышла из комнаты, но остановилась в дверях. – Я хочу задать вам всего один вопрос.

Дейн не повернул головы.

– И что же это за вопрос?

– Зачем вы вообще женились, если знали, что никогда не поверите женщине?

Дейн покачал головой:

– Доброй ночи, леди Рирдон.

Она вышла, и в комнате наступила тишина. Дейн придвинул кресло поближе к кровати и протянул руку к локону волос, прилипшему к влажной щеке Оливии. Она была бледная как полотно.

– Твои волосы всегда похожи на воронье гнездо, – прошептал он и разжал руку. Шелковистая прядь тотчас просочилась сквозь его пальцы и упала на подушку. – Мне снятся твои волосы.

Лекарь перебинтовал ей руки. Дейн бережно взял ее ладошку и поднес к губам.

– Как же мне с вами быть теперь, миледи? – ласково спросил он. – Рядом с вами я невольно понимаю, как мой отец мог совершить то, что совершил. – Гринли испустил вздох и закрыл глаза. – Я никогда не рассказывал тебе об отце, так ведь? Конечно, так. Я вообще ни о чем тебе не рассказывал.

Он устало откинулся на спинку кресла, по-прежнему сжимая ее перевязанную ручку в своей.

– Пойми, он строго с меня спрашивал, но я гордился этим. Мне казалось, столь высокие требования говорят об исключительно твердых принципах и глубочайшей нравственности. И когда мне удавалось угодить ему, я понимал, что не просто «неплохо справился», не просто «поработал на славу». Я понимал, что мне хоть на йоту, но удалось превзойти его ожидания. Я думал, что поднялся на ступень, откуда рукой подать до совершенства. – Дейн вздохнул, погрузившись в воспоминания. – И все же он был обыкновенным человеком. Слишком обыкновенным. – Сцена в кабинете вновь со всей отчетливостью встала у него перед глазами. – Я был невероятно горд оттого, что я – тот, кто я есть, – так непоколебимо уверен, что знаю все на свете… Я презрел его, вынес ему приговор, отрекся от него, глядя ему в лицо. В моей душе не было ни капли жалости или сочувствия. Я назначил себя судьей, присяжным и палачом.

Оливия, разумеется, никак не отозвалась на его слова, но Дейн и без того догадывался, что она могла сказать. То же самое, что и Маркус.

«Никто не заставлял твоего отца кончать жизнь самоубийством».

Гринли помотал головой, словно опровергая это утверждение.

– Я не оставил ему иного выбора, кроме самоубийства. Я был до того зол и оскорблен в своих лучших чувствах… Я сказал ему, что послал письмо премьер-министру и донес на него. Но я солгал.

Он потер лицо рукой, словно пытаясь побороть усталость.

– Я написал письмо. Оно по-прежнему лежало на моем туалетном столике, потому что у меня не хватило духу его отправить. Но я хотел уязвить его, ударить побольнее, выбить у него почву из-под ног, как он выбил у меня.

Застарелый гнев вновь напомнил о себе.

– Он обязан был пройти этот путь до конца. Он мог бы посмотреть в лицо последствиям своего злодеяния и понести наказание. – Дейн угрюмо хмыкнул, противореча самому себе. – Правда, наказанием наверняка оказалось бы повешение. Он выдал ей важнейшие планы о битвах, которые мы потом проиграли, о людях, которых мы тоже потеряли. С другой стороны, может, он застрелился не из-за меня? Может, он просто не мог жить с самим собой?

Виконт открыл глаза и посмотрел на спящую жену.

– Или жить без нее? Как раз тогда она исчезла. Как пить дать сбежала во Францию. Понимаешь, он любил ее. Любил больше всего на свете. Больше своей страны, больше своего долга и даже больше…

«Даже больше меня».

Дейн порывисто поднялся на ноги.

– М-да, это просто смешно, – пробормотал он себе под нос. – Сижу в темноте и разговариваю с пустотой.

Он направился к двери. Надо распорядиться, чтобы кто-нибудь из этой троицы из ларца сменил его у постели больной.

Под его ногой хрустнул клочок бумаги. Гринли машинально нагнулся, поднял его и продолжил путь. В конце концов, его ждут важные дела.

И он ушел, затворив дверь в спальню, где на кровати лежала женщина и смотрела ему вслед широко открытыми глазами.

Очутившись в библиотеке, виконт вдруг вспомнил о клочке бумаге, расправил его и равнодушно осмотрел со всех сторон. Оказалось, что это обрывок страницы – оторванный уголок, исписанный корявым, убористым почерком.

Нахмурившись, он подошел поближе к свечам.

Осталось всего три строчки:

«…слепоеобожание…

Чтобыононеиссякло, когдаонузнаетправду…

Удастсялимнеобманомзавладетьегосердцем?»

«Ага! – злорадно воскликнул его недоверчивый внутренний голос. – Я так и знал!»

Дейн вглядывался в оторванный клочок бумаги, заставляя себя посмотреть правде в глаза. Оливия не жертва родительских интриг, она с самого начала все знала.

«Наплевать. Она все равно мне нужна».

Неудержимый страх сдавил ему грудь, грозя задушить его.

«Она все равно мне нужна».

Чувства калейдоскопом сменяли друг друга, оставляя в душе кровавые раны. Оливия поправится. Она замешана в заговоре. Она открыла для него мир страсти. Она сказала, что любит его. Она хотела обманом завладеть его сердцем. Она попыталась задержать Самнера. Он бросил ее, раненую и беспомощную, на произвол судьбы.

Лгунья. Оливия. Вина. Страсть. Стыд. Недоверие. Долг. Оливия.

Гринли развернулся и вышел из библиотеки. Только один человек мог протянуть ему руку помощи, только одна душа могла его понять.

Дверь кабинета была заперта. Ключ исчез. Не долго думая Дейн вышиб ее ногой. Комната насквозь выстудилась. Повсюду висела паутина, мебель покрывали пыльные чехлы. Дейн сорвал их, зашвырнув в угол, а потом упал на колени на пол, некогда устланный цветастым ковром. Его сожгли, потому что он был весь заляпан кровью и мозгами.

– Отец, помоги мне! – огласил мертвую комнату его хриплый шепот. – Что мне делать?

Уже и тело его заледенело, и пыль осела на пол, и взошла луна, и комната погрузилась в темноту. А он все стоял и стоял на коленях.

Отца здесь не было. В кабинете не витал дух Генри Колуэлла, любившего и потерявшего себя. Это была обыкновенная комната, холодная и заброшенная.