Когда мне было уже почти двенадцать, моя двоюродная сестра прошла обряд и надела одежды из некрашеного полотна. По этому поводу наша семья устроила пышное празднество, раздарив при этом множество самых различных вещей, о существовании которых я даже и не подозревала. На следующий год наступил мой черед, и мы снова устроили большой праздник, хотя подарки были не такими щедрыми, потому что теперь у нас осталось уже не так много. Я вступила в Общество Крови как раз перед Танцем Луны, а праздник в мою честь был устроен во время Летних Танцев. В самом его конце обычно бывали скачки и всякие игры на лошадях, потому что на эти Танцы к нам прибывали люди из Чукулмаса.

До этого я никогда даже не сидела на лошади. Те юноши и девушки, что участвовали в конных играх и скачках на стороне Телины, привели для меня спокойную кобылу и подсадили меня к ней на спину, вложив в руки поводья, а потом лошадь тронулась с места. Я чувствовала себя диким лебедем! То была радость в чистом виде, и я могла разделить ее со всеми остальными всадниками; нас всех объединяло замечательное ощущение праздника, общего возбуждения, вызванного играми и скачками, красотой и страстной силой лошадей, которые, наверное, считали, что праздник устроен специально для них. Та кобыла, например, за один день научила меня ездить верхом. И даже во сне мне снилось, как я сижу у нее на спине, а на следующий день я снова ездила верхом и на третий день уже участвовала в скачках на годовалом жеребчике, принадлежавшем какому-то семейству из Чукулмаса. Мой жеребчик пришел вторым в том заезде, когда на нем ехала я, и первым, когда на нем был мальчик, что его вырастил. В течение всего этого шумного и яркого празднества, возбужденная скачками и окруженная друзьями, я как никогда радостно ощущала свое детство, но я уже покидала свой Дом, да и чересчур растерялась от того, что мне было сразу дано так много. Я отдала свое сердце тому рыжему жеребчику, на котором участвовала в скачках, и тому мальчику из Чукулмаса, который его вырастил и был мне братом по Дому Змеевика.

Все это было очень давно, и здесь совсем нет никакой его вины; он об этом даже и не узнал никогда. То, что пишу я, принадлежит мне одной; для себя одной я вспоминаю все это.

Итак, Летние игры в нашем городе закончились, и всадники умчались вниз по течению Реки в Мадидину и Унмалин, а я осталась – тринадцатилетняя, считающаяся теперь взрослой, но без коня.

Я стала носить одежду из некрашеного полотна, которую готовила для себя весь предшествующий год, и часто ходила в Общество Крови, разучивала там вместе с другими разные песни и мистерии. Те юноши, что так дружески отнеслись ко мне во время Летних игр, остались моими добрыми приятелями, и когда видели, что мне до смерти хочется покататься верхом, они давали мне какую-нибудь лошадку из своего хозяйства. Я научилась играть в ветулу[16] и помогала ухаживать за лошадьми в конюшне и на Пастбище Полукопыта, которое находилось на северном склоне у Лунного Ручья, а еще одно пастбище было на холме под названием Толстая Бочка. Как-то раз я сказала в Обществе Целителей, что мне очень хотелось бы уметь лечить лошадей, и они послали меня учиться этому искусству у одного старика по имени Спорщик, который был великим ветеринаром, лечившим и лошадей, и всякий домашний скот. С животными он разговаривал, и они его понимали. Так что ничего удивительного, что он умел их лечить. Я все время прислушивалась к нему. Он произносил какие-то древние слова, похожие на слова старинных песен, и еще он знал множество способов молчания и дыхания; то же самое за ним вслед делали и животные; но я никогда так и не смогла разобрать, что же они говорили.

Спорщик сказал мне однажды:

– Я на будущий год умру, примерно к Танцу Травы.

И я спросила:

– Откуда ты знаешь?

– Один бык мне сказал, – ответил он, – когда заметил вот это. Видишь? – И он вытянул перед собой обе руки, держа их неподвижно: по внешней их стороне то и дело пробегала едва заметная дрожь или слабые судороги, свойственные севаи.[17]

– Чем позже это начинается, тем дольше можно с этим прожить, – сказала я со знанием дела, поскольку училась в Обществе Целителей, но он мне ответил:

– Еще один Танец Вселенной, еще один Танец Вина – так мне сказал тот бык.

В другой раз я спросила Спорщика:

– Как же мне лечить лошадей, если я не умею с ними разговаривать? – Мне казалось, что я мало чему успела от него научиться.

– Ты и не сможешь, – ответил он. – По крайней мере так, как это делаю я. Да и зачем ты вообще здесь?

Я засмеялась и выкрикнула, как тот человек из пьесы:

Я чуть с ума тогда не сошла. Я совершенно растерялась, я ничего не понимала, и все остальные занятия мне были безразличны.

Однажды, когда я явилась в хейимас Обсидиана на очередное песнопение Общества Крови, одна женщина по имени Молоко – я тогда считала ее старухой – встретила меня в дверях, посмотрела на меня своими одновременно острыми и какими-то подслеповатыми, как у змеи, глазами и сказала:

– А ты зачем сюда явилась?

Я ответила ей:

– Чтобы петь вместе со всеми, – и поспешила пройти мимо, но понимала, что спросила-то она вовсе не об этом.

Летом я отправилась вместе с танцорами и наездниками Телины в Чукулмас. Там я встретила того юношу, теперь уже молодого мужчину. Мы поговорили о рыжем жеребчике и о той белой лошадке, на которой я ездила во время игры в ветулу. Когда он погладил своего чалого по боку, я сделала то же самое, и наши руки ненадолго соприкоснулись.

Потом прошел еще год, и снова наступила пора Летних игр. Вот так оно и пошло: я ни о чем не думала и не заботилась, кроме Танца Лета и этих игр.

Старый лошадиный доктор умер в первую ночь Танца Травы. Я тогда ходила в Дом Воссоединения и учила песни Ухода На Запад и потом спела их для него. После кремации я совершенно забросила все занятия. Я не могла разговаривать с животными или какими-нибудь другими существами. Я ничего не видела ясно в своем будущем и никого не слушалась. Я снова стала работать вместе с отцом, как прежде, а еще ездила верхом, ухаживала за лошадьми и тренировалась в игре в ветулу, чтобы иметь возможность участвовать в Летних играх. Моя двоюродная сестра была окружена целой толпой подружек, которые болтали, играли в кости на миндаль и печенье, а иногда – на колечки и сережки, и я тоже старалась быть с ними вместе почти каждый вечер, но не видела вокруг себя ни одного настоящего человека. Все комнаты казались мне совершенно пустыми. Никого не встречала я ни на площадях, ни в садах Телины. Никто, печалясь о чем-то, не брел вверх по течению Реки…

Когда солнце повернуло к югу и в Телину снова съехались и сошлись танцоры и наездники из Чукулмаса, я участвовала в игрищах и скачках, проводя целые дни в полях. Люди говорили: «Эта девушка прямо-таки влюблена в рыжего жеребца из Чукулмаса» – и поддразнивали меня, но не очень обидно, всем ведь известно, как подростки порой влюбляются в лошадей, даже песен немало сложено о такой любви. Но этот жеребец понял, что здесь что-то не так, и больше не позволял мне командовать собой.

Через несколько дней всадники поехали дальше, в Мадидину, а я осталась.

Вещи порой бывают очень упрямыми и непокорными, однако в них одновременно заключена и некая сладостная готовность служить; они понимают, как ты к ним относишься, и отвечают тебе тем же. Электричество очень похоже на лошадей: безрассудное и своевольное, но одновременно полное готовности подчиниться и стать надежным помощником. Если ты чересчур небрежен или тороплив, лошадь или обнаженный электрический провод может стать твоим врагом, и весьма опасным. В тот год я несколько раз сильно обожглась и получила удар током, а однажды даже устроила пожар в доме, плохо соединив провода и не заземлив их. Люди учуяли запах дыма и погасили огонь, прежде чем он успел наделать бед, но мой отец, который и привел меня в свой Цех, был так встревожен и рассержен, что запретил мне работать с электричеством до следующего сезона дождей.