— Я извиняюсь, — тут я уже не выдержал, — а кто вообще свидетели? Кто присутствовал при факте передачи мне денежных средств? И какими купюрами? Знаете, и наговорить, и написать можно всякого, бумага всё стерпит. Я так думаю, кто-то решил меня оболгать из чувства личной неприязни, либо, я не знаю, по какой-то ещё причине.

— Почему же сразу оболгать? Я вот уверен, что у людей повышенное чувство гражданской ответственности, и их за это нужно не осуждать, а, напротив, благодарить. А что касается имён свидетелей, то они вам вряд ли что-то скажут, не думаю, что с кем-то из них вы лично знакомы. Достаточно того, что они знают вас. А я более чем уверен, что ваши подельники, все эти Гольцманы, Скопцевы и Кутузовы в обмен на сотрудничество сдадут вас с потрохами.

— Это мы ещё посмотрим, — пробормотал я без особой уверенности.

— Посмотрит он, — передразнила меня капитанша.

— Но, Максим Борисович, — не обращая на подельницу внимания, заговорщицким тоном добавил Лещенко, — у вас есть возможность пойти нам навстречу и тем значительно облегчить свою участь.

Мы встретились с ним взглядами, и я уловил в его глазах иезуитское выражение, которое мне очень не понравилось. Понятно, что хорошего в такой ситуации ждать не приходилось, и почему-то мне казалось, что сейчас будет предложено сдать кого-то из тех, кого я знал. Как в воду глядел!

— Максим Борисович, вам знаком этот человек?

И протягивает мне чёрно-белую фотокарточку, на которой я вижу не кого иного, как нашу тамаду.

— Узнаёте? — переспрашивает обэхээсэсник.

— Узнаю, это Виолетта Фёдоровна, фамилии её не помню, она тамадой на свадьбах работает.

— Виолетта Фёдоровна Добрякова, 47 лет, основное место деятельности — организатор массовых мероприятий при ДК имени 40 лет Октября. Официальная зарплата — 110 рублей. А в свободное время, как вы верно заметили, подрабатывает тамадой на свадьбах и юбилеях, и доход с этого имеет в несколько раз больше. А вы, молодой человек, и ваши музыканты являетесь её подельниками, так как принимаете непосредственное участие в получении нетрудовых доходов. Нетрудовых — это значит, не облагаемых налогом. Так вот, я могу вам помочь избежать серьёзной ответственности, если вы дадите письменные показания, что Добрякова получала за свои услуги деньги и часть их отдавала вам.

Похоже, собирал этот капитан на Виолетту компромат, ему нужно было во что бы то ни стало её посадить или как минимум довести дело до суда, то ли ради очередной звёздочки, то просто ради повышения раскрываемости к Новому году, до которого оставалось почти два месяца. Уверен, 99 из 100 моих ровесников, окажись в подобной ситуации, без зазрения совести, только с перепугу сдали бы эту Добрякову с потрохами. Но я-то только с виду 16-летний подросток, а потому решил — была не была, прикрою своим телом тётку.

— Ну, во-первых, я не видел, чтобы Виолетта Фёдоровна получала от кого-то деньги, а во-вторых, я от неё тоже ничего не получал. Мы работали за еду, разве что нам ещё с собой давали.

Капитан смерил меня тяжёлым взглядом, а Тарасова поджала и без того тонкие губы и прищурилась, отчего её поросячьи глазки почти окончательно скрылись за пухлыми валиками щёк.

— Значит, так? — негромко, но с угрозой в голосе произнёс Лещенко. — Это ваш окончательный ответ? Вы хорошо подумали? Или решили, что, появившись на страницах «Юности», имеете право плевать на всех и вся?

В этот момент дверь без всякого предупредительного стука распахнулась, и в кабинет ввалился товарищ лет пятидесяти, с погонами полковника. Лещенко тут же вскочил, Тарасова последовала его примеру, даже мама дёрнулась было встать, но я придержал её за руку. Мол, нечего, это не наше начальство, а о том, что это местный начальник, можно было судить по поведению обэхээсесника и толстухи из ПДН.

— А что это тут у нас происходит? — прогудел новоприбывший.

— Так вот, допрос веду, товарищ полковник, — кивнул в мою сторону капитан. — Играют на свадьбах, имеют, так сказать, нетрудовые доходы, налоги не платят. Покрывают главную преступницу, организатора всех этих мероприятий.

— Максим Варченко, если не ошибаюсь? — спросил у меня полковник, словно бы игнорируя Лещенко и тем более тётку из ПДН.

— Да, Максим Варченко, — сказал я с вызовом в голосе. — И ещё раз повторюсь, что ни на кого поклёп возводить не собираюсь. При передаче денег не присутствовал, сам денег не получал, играли за еду и… Ну и с собой кое-что давали. Не верите — спросите у директора моего училища, недавно на свадьбе у его дочери мы отыграли бесплатно.

— Но это…

— Лещенко, помолчи, — одёрнул его полковник, даже не соизволив обернуться в сторону капитана. — А я-то случайно от дежурного узнал, что у нас в РОВД гостит какой-то Максим Варченко, говорит, похож на того Максима Варченко, что на фотографии в «Юности», и журнал мне показывает. Решил сам посмотреть — и точно, похож.

Сказал, и даже улыбнулся, вполне так дружелюбно. А затем представился:

— Начальник Ленинского РОВД полковник Любушкин Александр Викторович. Я так понимаю, с мамой пришли? Вы вот что, подождите меня в коридоре, мне тут с товарищем капитаном надо парой слов перекинуться.

Мы с мамой вышли в коридор и снова сели на уже знакомые стулья. О чём точно говорили полковник и капитан, дословно было не разобрать, но то, что Любушкин говорил с подчинённым на повышенных тонах — это безусловно. И меня данный факт весьма радовал, то, что полковник покрикивает на подчинённого, значило, что он недоволен его действиями. Может быть, и не придётся звонить Сергею Борисовичу, отвлекать его от своих дел.

Наконец дверь распахнулась, и нашим глазам предстал раскрасневшийся, как после бани, Любушкин. Вытирая толстую шею носовым платком, выдохнул:

— Поговорили мы с товарищем капитаном, он понял, что перегнул палку. Мало ли музыкантов на свадьбах играют… В общем, у него к вам больше претензий не имеется. Кстати, вы сильно торопитесь?

— Да не то что бы очень?

— Может, зайдём ко мне в кабинет на чаёк? Когда ещё представится случай пообщаться с настоящим писателем!

— Вы мне льстите, — скромно улыбнулся я, — я ещё не настоящий писатель, только учусь. Но от чая мы, пожалуй, не откажемся, да, мама?

— Да-да, — кивая, пролепетала та, всё ещё, видимо, не веря, что нам удалось так легко отделаться.

Кабинет полковника был раза в два побольше, нежели у капитана Лещенко. И выглядел поприличнее. На стене позади кресла начальника РОВД красовались портреты Брежнева и Дзержинского, массивный, светлой полировки стол, стулья с мягкой обивкой… Чай нам заваривал сам Любушкин. С лимоном, как я и люблю. Маме было всё равно, она до сих пор не могла отойти от пережитого. Да и меня, если честно, ещё потряхивало.

— Вижу, всё никак в себя не придёте, — обращаясь в основном к маме, сказал полковник. — Может, валерьянки накапать?

— Что вы, не стоит!

— Тогда будем пить чай. Сахар кладите, не стесняйтесь…. Печенье вот берите… А я ведь подписан на журнал «Юность», а дома жена бурчит, что всё своими газетами и журналами заполонил, вот я их и приношу на работу. Сам прочитаю — отдаю сотрудникам, журнал многим нравится, — отхлёбывая из стакана горячий чай, сообщил полковник. — Кстати, надо посмотреть, может, как раз с вашей повестью номер завалялся.

Он выдвинул ящик стола и выудил из него несколько номеров «Юности».

— Вот! Как знал!

Он шлёпнул перед нами на стол тот самый номер, в котором вышла первая часть моего романа. Раскрыл, добрался до нужной страницы, посмотрел на маленькое фото, на меня, довольно улыбнулся.

— На фотографии-то помоложе чутка. А давайте-ка, молодой человек, автограф что ли, оставьте, когда ещё возможность представится.

Мне что, трудно, тем более для начальника РОВД? Я даже пожелание написал, мол, желаю дорасти до начальника УВД, а в перспективе до министра МВД. Будет у человека теперь стимул служить ещё более добросовестно.

— Я вот знаю, вы ещё и песни сочиняете, Максим?