Капелька воды сползла с его волос и скатилась по шее за ворот рубашки.

И Эми тоже от него уехала. Выросла, вышла замуж. Как это все случилось? Казалось, еще вчера он свинчивал у нее с велосипеда помогавшие поддерживать равновесие металлические колесики, а потом бежал рядом с ней по тротуару…

Держал ее, а потом отпустил, но его рука продолжала находиться на расстоянии дюйма от ее сиденья. Полагая, что он ее держит, Эми ехала довольно уверенно и не виляла. Можно сказать, ехала на одном к нему доверии.

– Только не отпускай меня! – кричала она.

– Держу тебя, держу! – отвечал он. Врал, конечно, но самую малость. Знал, что стоит ей только вильнуть в сторону, как он сразу же ее подхватит.

– Не отпускай меня!

А потом она неожиданно стала кричать другое. У нее даже интонации в голосе изменились, словно она в одно мгновение повзрослела:

– Отпусти меня! Я уже большая – могу ехать сама.

– Ты в этом уверена?

Он боялся отводить от нее слишком далеко руку: думал, она упадет.

– Отпусти меня!

Велосипед вырвался вперед: Эми поехала слишком быстро.

Она оторвалась от отца, сразу же испугалась и закричала:

– Папочка! Папочка!

Он припустил за ней что было сил, но она слишком далеко от него уехала. Когда Эми стала падать, он не успел до нее добежать.

Он взял дочь на руки и понес к дому. Она тихо плакала, ее светлые мягкие волосы были испачканы кровью. Кожа у нее была такая белая, такая нежная, что он видел, как надувалась и опадала у нее на виске голубая жилка.

– Почему ты отпустил меня, папочка? – всхлипывала девочка.

– Ты сама меня об этом попросила.

– Я думала, т-ты меня п-поймаешь! Ты же п-папочка…

Когда Молли увидела кровь, то стала белее дочери. Она посмотрела на него в упор – может быть, впервые за все время их совместной жизни. При этом на лице у нее проступили злость и нечто, подозрительно напоминавшее ненависть. Ничего удивительного: ведь он допустил, что пострадало самое дорогое для нее существо.

Молли предупреждала его, чтобы он не смел снимать с велосипеда дополнительные колесики. Говорила, что Эми еще не готова ездить на двухколесном велосипеде. Но он все-таки поступил по-своему. Это был своего рода заговор отца и дочери, направленный против матери.

Эми давно уже выросла. Теперь вспомогательные колесики ей не нужны. И папочка ей тоже не нужен. Теперь у нее своя собственная семья и своя собственная дочь.

А вот он остался совсем один.

Остин наклонил голову и в который уже раз всмотрелся в их с Молли фотографию. Изображение у него перед глазами стало расплываться, где-то в глубине груди зародился стон, а горло сжала невидимая, но жестокая рука. Потом у него ослабли и онемели пальцы, и фотография полетела на пол. Он наблюдал за тем, как она падала, не имея сил пошевелиться.

Минут через десять ощущение ступора прошло. Остин медленно поднялся с постели, спустился по лестнице на первый этаж и отправился во двор, чтобы насыпать корма в развешанные Молли кормушки для птиц.

Прошел год…

Молли Беннет лежала на флоридском пляже, подставив тело горячему солнцу. Прежде она никогда не носила бикини, но теперь, уйдя от мужа и перестав быть домохозяйкой, могла себе это позволить. Ходить «топлесс» Молли, правда, не отваживалась, но ее бикини тоже было достаточно смелым и больше открывало постороннему взгляду, чем скрывало. Сменив глухой черный купальник на две узкие полоски яркой материи, она заодно покрасилась. Теперь ее тусклые каштановые волосы, которые по неизвестной причине так нравились Остину, приобрели медный оттенок, и в их прядях, когда она поворачивалась головой к солнцу, то и дело вспыхивали золотистые искры.

Прикрыв глаза, Молли вслушивалась в стоявший на пляже неумолчный шум и наслаждалась теплом, подставляя солнцу то бок, то живот, то бедро.

Рокот прибоя приглушал все звуки – даже пронзительные крики чаек и гомон плескавшейся у берега детворы.

Лежа на пляже, Молли размышляла над тем, что такое семейное счастье.

По ее мнению, основой счастливого брака должно быть равенство и взаимопонимание между супругами. По-настоящему гармоничные пары никогда не разлучаются и вместе делят горе и радость.

У них с мужем этого не было. Остин уделял им с дочерью слишком мало внимания. Он, можно сказать, почти не смотрел в их сторону. А все потому, что чрезмерно был занят собой и своей работой.

Ох уж этот Остин!

Стоило ей только от него уехать и впервые ощутить себя независимой, как чувство вины – это проклятие женского пола! – стало подобно черной туче заволакивать открывавшиеся перед ней блистающие горизонты. Уже не раз и не два она задавалась вопросом: все ли у него в порядке?

Кроме того, она опасалась непродуманных действий с его стороны. Характер у Остина был взрывной и резкий, а она расставание с ним не подготовила. Во-первых, Молли его побаивалась, ну а, во-вторых, за последний год их семейной жизни они едва ли обменялись десятком фраз.

На лицо Молли упала чья-то тень.

– Надеюсь, вы намазались защитным кремом?

Этот глубокий мужской голос был ей знаком. Равным образом ей был знаком проступавший в речи этого человека австралийский акцент. Насколько она помнила, пятнадцать лет своей жизни он провел в Австралии.

– С другой стороны, – продолжал мужчина, – вы так хорошо загорели, что ожогов вам уже можно не опасаться.

Молли приподнялась на локте, прикрыла ладошкой глаза от солнца и взглянула на говорившего.

Этого человека звали Шон Кристиан. Он относился к типу мужчин «без возраста», которые и в шестьдесят лет остаются такими же привлекательными и сексуальными, как и в тридцать. Он был высок, мускулист и хорошо сложен, а его тело покрывал ровный золотистый загар. Впрочем, его делали привлекательным не только безупречное сложение и хорошо развитая мускулатура, которой позавидовал бы любой юнец. Молли нравились его улыбка и проступавшая в каждом его слове ирония: казалось, он вечно беззлобно подшучивал над собой и окружающими.

Стоя в двух шагах от нее, он смотрел на Молли сверху вниз, временами встряхивая своей роскошной седеющей гривой.

Молли знала, что Шон – вдовец и у него взрослые дети, успевшие обзавестись собственными семьями и собственными детьми. Другими словами, у Шона уже были внуки. Когда же Молли сообщила ему, что у нее тоже есть внучка, которой недавно исполнился годик, то он от удивления только развел руками.

В настоящий момент Шон, не скрывая своего восхищения, любовался ее полными грудями, плоским животом и длинными, стройными ногами. Это было ей тем более приятно, что Остин никогда восхищенными взглядами ее не награждал.

– Не возражаете, если я к вам присоединюсь?

– Сегодня, значит, вы скульптурой не занимаетесь? – спросила Молли, вспоминая созданные им чудесные произведения. Шон был поклонником моря и населявших его глубины причудливых существ, которые и являлись в основном объектом его творчества.

– Я увидел, как вы отправились к морю, и после этого сосредоточиться на работе уже не мог.

Он расстелил на песке большое махровое полотенце, скинул футболку и шорты и улегся рядом с Молли.

У него был плоский живот и широкая, с развитой мускулатурой грудь, покрытая седеющими завитками волос.

Молли не отрываясь смотрела на его тело. В следующее мгновение, однако, она устыдилась своего пристального взгляда и перевернулась на живот.

– Все-таки средство от ожогов не помешает, – сказал Шон.

Он подвинул свою пляжную сумочку и извлек оттуда тюбик с кремом. Неожиданно для Молли Шон, не спрашивая у нее согласия, стал легкими, размеренными движениями втирать крем ей в спину. Когда он расстегнул на ней бюстгальтер, она так удивилась, что не могла произнести ни слова. Между тем Шон продолжал втирать крем ей в кожу, проводя рукой у нее по спине и по бокам, словно невзначай касаясь выпуклостей грудей, которые открылись его взгляду, когда он расстегнул на ней лифчик.