Взглянув на висевшее в спальне зеркало, он отметил про себя, что волосы у него основательно отросли. Когда, интересно знать, он в последний раз был в парикмахерской? Остин очень старался вспомнить, морщил лоб – да так и не вспомнил. Вот не брился он целую вечность – это точно. Ну и что из этого? Ведь он никуда не ходит и ни с кем не встречается.

Трудно было поверить, что заросший щетиной, неопрятный мужчина в зеркале когда-то носил элегантные костюмы, был чисто выбрит, аккуратно подстрижен и причесан волосок к волоску.

Отвернувшись от зеркала, Остин, чтобы не думать о грустном, стал вспоминать, какие вопросы задавала ему Эми, когда была маленькой. Между прочим, это были непростые вопросы. Эми никогда не спрашивала его, почему небо голубое, а вода мокрая. Нет, ее интересовали куда более серьезные вещи. Типа: с каким акцентом разговаривают живущие в Штатах австралийцы – с австралийским или американским? Будут ли жить жуки, если их спустить в унитаз? И где вообще они живут? Бывает такое, что рыбу мучает жажда? Почему выхлопной дым пахнет, как жареная креветка? Кто изобрел моральные устои?

Остин вздохнул. Все эти воспоминания – просто-напросто попытка оттянуть встречу с одиночеством. Но ведь весь день в спальне не просидишь…

Неожиданно он почувствовал аромат кофе.

Остин схватил свою трость и похромал в сторону кухни. Там он и обнаружил Молли, которая, стоя у стола, дожидалась, когда из тостера выскочит подрумяненный тост.

Оказывается, Молли не уехала. Пока, по крайней мере.

Она тоже успела принять душ, и ее волосы влажно блестели. На ней было легкое платье с короткими рукавами.

Остин задумчиво провел рукой по покрытому неопрятной щетиной подбородку.

«А ведь мы могли бы принять душ вместе…»

Эта странная мысль родилась неожиданно и, что называется, на пустом месте. Ведь раньше они с Молли никогда вместе не мылись. И теперь уж точно этого делать не станут.

– Оказывается, ты… все… еще… здесь, – сказал он.

Ее присутствие окончательно выбило его из колеи. Остин не был готов к этой встрече. Не знал, о чем говорить, что делать.

– Через несколько часов я уеду, – ответила Молли.

Остин заметил, что ее всегдашнее самообладание ей не изменило. Даже после вчерашнего Молли разговаривала с ним спокойно и ровно.

Из тостера выскочил тост. Она взяла его и положила на тарелку.

– Прежде чем уехать, мне надо кое-что сделать, – продолжала Молли. – В частности, позвонить в центр здоровья и договориться о приходящем социальном работнике. – Она сунула в тостер еще два кусочка хлеба и начала намазывать маслом те, что уже подрумянились. – Надо же кому-то ходить в магазин и готовить тебе еду.

Остину не хотелось попадать под опеку социального работника. Он терпеть не мог, когда в доме находились чужие люди. Теперь ему снова придется учиться жить одному. Молли не должна была сюда приезжать. Ни при каких условиях. Даже из-за его болезни.

Он тяжело оперся о трость и сказал:

– Помощь мне… не нужна.

– Услуги социального работника, пусть и от случая к случаю, тебе будут необходимы. Пока ты не привыкнешь к своему новому состоянию.

Подумать только, она заботится о том, как он перенесет одиночество! Лицемерка.

– Мне нужно заехать к Марку и забрать у него свою машину, – сказала между тем Молли, ставя перед Остином тарелку с тостами и чашку кофе. – Без кофеина, – предупредила она, как делала это каждое утро после своего возвращения.

Хотя упоминание о Марке было ему очень неприятно, Остин тем не менее сказал:

– Возьми… мою машину.

– Твою машину?

Он понимал, почему она так удивилась. Он никому и никогда не доверял свой автомобиль.

– У меня и в мыслях не было, что ты позволишь взять свой «Мерседес».

– О-он мне… больше… не нужен, – сказал Остин.

– Еще понадобится. В один прекрасный день…

Неужели она и вправду так думает? Остину и самому хотелось бы в это верить, но как-то не получалось. Не мог представить себя за рулем, как ни старался.

Он откусил маленький кусочек тоста и стал медленно его пережевывать. Потом проглотил, но тост отложил. Сказать по правде, он смотреть не мог на пищу и съел немного только для того, чтобы не обидеть Молли.

Она тоже взяла себе пару тостов, но ела стоя. Можно было подумать, она не хотела садиться за стол с ним рядом. Так, должно быть, оно и было, поскольку за кухонный стол Молли так и не присела, а поставила свою тарелку на сервировочный столик в дальнем углу комнаты.

То, как они в молчании пили кофе, находясь в противоположных концах кухни, наводило на мысль о смерти и похоронах. Когда кто-то из близких умирает, люди продолжают делать привычные вещи, но замыкаются в себе, поскольку размышляют о неизбежности конца, а мысли такого рода – вещь глубоко интимная.

Ни он, ни она свои тосты так и не доели. Но кофе допили весь до капли, а потом стали убирать со стола. Остин отнес в шкафчик джем и поставил в холодильник масло. Молли же, сметя крошки и сложив на тарелку остатки тостов, сказала, что их нужно отдать птицам. Потом она позвонила в центр здоровья.

Остин не хотел слушать разговоры о своем состоянии. В частности, о том, что он может делать, а что – нет. Поэтому он отправился бродить по квартире. Поправил на стене в гостиной картины, взбил подушки и снова положил их на диван. Все это время он слышал из кухни приглушенный голос говорившей по телефону Молли.

Когда Остину надоело придумывать для себя занятия и он стал бездумно смотреть в окно, в гостиную вошла Молли.

– Я обо всем договорилась, – сказала она. На плече у нее висела сумочка. Она была готова ехать к Марку. – Начиная с завтрашнего дня к тебе каждое утро будет заходить одна женщина из социальной службы.

«Как только ей удается хранить такое поразительное спокойствие? – задался вопросом Остин, стискивая в ладонях рукоять трости. – Особенно после вчерашнего? И зная о том, что она уезжает отсюда навсегда?»

– Вернусь через несколько часов, чтобы забрать свой чемодан.

Когда Молли сбежала от него в первый раз, он негодовал на нее за то, что она не захотела с ним разговаривать и вместо этого оставила на столе записку. Теперь Остин думал, что записка, пожалуй, лучше любых разговоров. Коротко и ясно. И никаких тебе бесполезных, вымученных и жалких слов.

Когда она вернется за вещами, то, возможно, не застанет его дома. Он – очень может быть – пойдет прогуляться, чтобы не видеть, как она будет выносить свой потрепанный чемодан и укладывать его в багажник автомобиля.

Между прочим, не застав его дома, Молли будет волноваться. Эта мысль пришлась Остину по сердцу, как-то по-детски его обрадовала. Потом он подумал, что ему, быть может, тоже следует оставить ей записку. Тогда она сможет уехать, не испытывая по отношению к нему чувства вины.

– Ну ты как? Один справишься?

Похоже, она и вправду о нем беспокоится. Странно. Ведь это она от него уезжает, а коли так, ей должно быть на него наплевать! Разве не потому жены уезжают от мужей, что им на них наплевать?

Он улыбнулся, хотя отлично знал, что улыбка у него теперь получается кривая.

Потому что теперь он урод.

И беспокоиться о нем Молли будет еще каких-нибудь два часа – пока не уберется отсюда. А потом она его забудет. Навсегда.

– Не волнуйся, справлюсь, – сказал Остин, а сам подумал, что, как только она уедет, он позвонит в центр здоровья и откажется от услуг социального работника.

Молли облегченно вздохнула.

– Вот и хорошо… – Она неопределенно пожала плечами. – Ну так я пойду? Увидимся часа через два-три.

Она поднялась, но не ушла. Ждала, казалось, что он скажет ей: «Поезжай». Или хотя бы кивнет.

Что ж, Остин даст ей понять, что вовсе не против того, чтобы она уехала. Притворится, что ему на это наплевать. Как говорится, дело житейское.

Он распахнул перед ней входную дверь, полагая, что увидит сейчас на подъездной дорожке вызванное по телефону такси или свой «Мерседес». Но машины не было.