– Ну, сильмарри насчет Пятна любопытствуют, а бино фаата что же? И у них к пятнам интерес?

«Не только. Их главная задача – обезопасить периметр».

– Вот как? Почему?

«Экспансия в этот рукав Галактики вызвала обеспокоенность других разумных рас. Возможно активное противодействие. Для защиты Новых Миров необходим форпост. Звездная система с планетой, подходящей для обитания, с легкодоступными ресурсами, сырьем, энергией. Желательно, населенная».

– Значит, база нужна твоим симбионтам, – пробормотал сквозь зубы Литвин. – Подвесят они тут космические крепости, аннигиляторы зарядят и будут силой мериться с врагами, с червячками этими и прочим галактическим зверьем. На нашей, значит, территории… Землю – в распыл, а с нею и все остальное, от Меркурия до Плутона… Может, ничего не останется, кроме Красного Пятна… Ну, это я понимаю, мы в зоне чужих стратегических интересов – слоны дерутся, плохо траве. А трава им к чему? То есть населенная система? Выбрали бы безлюдную… Вон, Проксима Центавра рядом, и Сириус недалеко, и Альтаир… Места, что ли, не хватает?

«Места хватает, – согласился Корабль. – Но мыслящие существа, способные трудиться, – самый ценный ресурс в Галактике. Кто будет строить космические крепости? Бино фаата размножаются медленно, и их гораздо меньше, чем землян».

Эти откровения нужно было переварить.

Литвин отодрал кафф, сунул его в ранец с пайком и опустился на пол рядом с Йо. Ментальная связь с квазиразумом пока оставалась вещью в себе и требовала осторожности; возможно, Корабль мог уловить те его мысли, которыми Литвин не собирался с ним делиться. Опыт, полученный в последние часы, был слишком скуден, чтобы судить о мотивах и намерениях такого странного создания, не имевшего аналогов ни в природе, ни в привычной техносфере. На Земле уже половину века применяли устройства с искусственным интеллектом (такие, например, как АНК, управлявший «Жаворонком»), но все они программировались извне, либо людьми, либо другими машинами. Они обладали способностью к самообучению и правильно реагировали в довольно сложных ситуациях, но их поведенческие алгоритмы базировались на логике. Сфера чувств не поддавалась математическому моделированию, и все попытки описать любовь и ненависть, страх и радость кончались неудачей. Электронные мозги, не ведавшие ни колебаний, ни сомнений, всегда принимали одно-единственное решение, и степень их интеллекта определялась лишь сложностью программы и числом параметров, которые они могли учесть.

Интуитивно Литвин ощущал, что разум Корабля другой, более гибкий, динамичный и близкий к человеческому, что бы ни скрывалось за термином «квази». Похоже, Корабль мог воспринимать эмоции и даже переживать их; вероятно, проблему противоречия команд он разрешал отчасти на логическом, отчасти на эмоциональном уровне, как то бывает с желаниями человека; не исключалось, что он обладал свободой выбора, качеством, необходимым для слуги с двумя хозяевами. Вернее, размышлял Литвин, с одним симбионтом и другим, не поддающимся определению, ибо его собственная власть над Кораблем была загадкой. Но так или иначе, а это существо – или создание?.. – было не похоже на робота или компьютер, то есть на мертвый механизм, лишь имитирующий разум. В отличие от них Корабль находился на грани жизни и небытия.

Это делало его непростым противником. Литвин почти не сомневался, что между фаата и Кораблем имеется скрытое взаимодействие, выгодное той и другой стороне, и что без услуг Корабля пришельцы бессильны. Сломать этот союз? Но как? Поставить квазиразум перед неразрешимой дилеммой и тем замкнуть его казалось труднее, чем свести с ума сотню самых мощных земных компьютеров. Пожалуй, вообще невыполнимый вариант, если древние даскины предусмотрели блокировку, наделив свои творения свободой воли. Более надежно поразить Корабль физически, уничтожить мозг, оставив лишь пустую скорлупу, но как подступиться к этой задаче, Литвин не представлял. Ворваться в отсек управления, спалить тот крупный узел, что лежит под сферой с изображениями звезд? Спалить, но чем? Ни лучемета нет, ни лазера… К тому же останутся другие центры, сотни и сотни узлов паутины, наверняка способной к регенерации. Отравить их все? Опять же чем? И что за вещество слагает эти центры и нервные пути? Они, очевидно, лежат в переборках, защитных кожухах… вдруг материал горючий… добраться бы и поглядеть… Или спросить у Корабля? Как тебе, дружище, задницу припечь?

Не то чтобы сей вопрос казался Литвину неэтичным или неуместным, но он был уверен, что не получит на него ответа. Еще один довод в пользу того, что квазиразумный приятель скорее жив, чем мертв.

Постепенно Литвин задремал, и в этот раз виделись ему не кошмары, а честные простые сны: будто летит он в двухместном учебном «грифе» в пыльный марсианский шторм, как было десять лет назад во время практики, и будто на втором сиденье инструктор Серов, старый, битый космосом десантник с биомеханической рукой. Мимо проносятся ржавые вихри, неба не разглядеть, и Литвин идет в слепом полете, по приборам. Задача такая: пересечь Фарсиду, [30]вдоль двадцатой параллели, добраться до Олимпа [31]обогнуть его и выйти обратно к Мангала Вэли, [32]к городу Семь Куполов и базе ОКР. Летит Литвин хорошо, уверенно, и Серов вроде бы доволен – расслабился в своем коконе, сидит и бормочет: «Лихо, салажонок, молодец! Годика три в Поясе средь камешков потолкаешься, на Венеру сядешь – и будешь не курсант, а как есть пилот! Только на Земле берегись, первым бей, чтобы башибузуки корму не отстрелили!» И сказавши это, тянется к Литвину своей биомеханической лапой, чтобы, в нарушение всех инструкций, похлопать его по плечу. Литвин ощущает его пальцы, но, против ожидания, не холодные металлические, а теплые и нежные, и тут ему чудится, что хоть он в «грифе», а голый, без скафандра, без комбинезона и даже без ботинок. И будто не Серов с ним рядом, а некто другой, такой же теплый и нежный, как задержавшаяся на плече ладошка.

Вздрогнув, он приподнял веки. В его объятиях лежала Йо; кожа ее благоухала, дыхание было глубоким, прерывистым, щека и висок прижимались к шее Литвина, живот и бедра – к его восставшим чреслам. Словно во сне, когда позволено такое, о чем не помыслишь наяву, он обнял ее, удивляясь хрупкости и неожиданной силе женщины, приникшей к нему с отчаянной, дикой, нерассуждающей страстью. Кого-то такое могло испугать, кого-то – обрадовать и осчастливить, если бы женщина была с Земли… «Если бы!.. – стукнуло у Литвина в голове. – Если бы знать, что с ней творится!»

Но, очевидно, творившееся с ним было важнее. Разум, побежденный плотью, отступал, и мнилось Литвину, что в его обьятиях не дитя чужого мира, а самая желанная из девушек Земли. Как она была прекрасна! Его пальцы запутались в гриве темных блестящих волос, он откинул ей голову, впился в полураскрытые губы, начал целовать соски. Дыхание Йо обжигало.

Она не возвратила поцелуи – кажется, не понимала смысла ласки, любовных игр и движений, всего того, что у людей предшествует соитию. Но и себя как будто бы не предлагала, не пыталась лечь или сесть, как принято в подобных случаях, раздвинуть колени, подставить грудь жадным губам Литвина и поощрить к дальнейшему. Она лишь обнимала его, обхватив за плечи обеими руками, словно испытывала страх, что он внезапно исчезнет, оставит ее в одиночестве среди сбегавшихся к экрану стен.

Но ею тоже владело желание – трепет тела Йо, глубокие вздохи и безошибочный инстинкт подсказывали это Литвину. Какое-то время он вспоминал, лаская губами ее грудь и шею, перебирая в памяти поведанное Кораблем о сокровенных тайнах этой расы. Туахха, время эмоциональной активности, период, когда бино фаата вступают в физический контакт с целью размножения… То есть вступали прежде, а теперь это считается дикостью… Однако с природой не поспоришь!