Наука «подвела» человека к обрыву, показала глубины и неисчерпаемость процессов, которые мы называем именем «природа». Ныне люди уже не убеждены в простоте, прозрачности, гармоничной законосообразности этого мира. Все меньше оснований считать, что понимание природы в основном исчерпывается познанием законов, тогда как сфера жизни человека исторична, индивидуализирована, «заряжена» творческой активностью, игрой культурных значений и смыслов.

Сейчас, пожалуй, впервые человеческое познание обратилось к истории природы, к органике ее самодвижения, к самобытности ее индивидуализированных форм и их переплетений. Непредсказуемые и ненаблюдаемые объекты не укладываются в стандартные представления человеческого со-знания, т.е. ставят под вопрос само сознание, определяют его как культурную проблему.

Это не значит, что положен предел человеческому познанию, науке. Предел положен стандартам понимания природы и самого человека. Выявляется конкретная, культурно-историческая суть этих стандартов. Представление о машинообразности природы, о природе-часах вовсе не исчерпывает существа природного процесса: оно в большей степени отображает определенную стадию в истории и культуре общества, в развитии сил человека, в частности ту ступень, когда он стал делать машины и часы и через призму этих инструментов понимать мир.

Понимание культурно-исторической сути стандартов и инструментов науки создает предпосылки новой философии познания. Возникает возможность культурно-исторической трактовки «элементарных» познавательных форм индивидуального человека. Особенно интересным может оказаться сопоставление их с внешними «органами», т.е. с инструментами познания; их включение в реконструкцию исторически менявшихся форм общения и проблемных ситуаций, стимулировавших человеческие усилия.

1. Почему возникает вопрос о связи познания и жизни?

2. Каковы причины обособления познания от практики?

3. Как социальные взаимодействия обусловливают отделение знания от субъектов?

4. Как публичные формы – обмен, политика, театр, суд, – влияют на структуры знания?

5. Почему традиционное общество не заинтересовано в развитии науки?

6. Как связано индустриальное производство с оценками силы и полезности знания?

7. Какие стандарты развития науки влияют на развитие культуры?

8. Чем обусловлена деиндустриализация науки?

9. Как связаны постклассическая наука и интенсивная социальность?

1. Гуссерль Э. Кризис европейского человечества и философия // Вопр. философии. 1986. № 3.

2. Заблуждающийся разум. М., 1990.

3. Кун Т. Структура научных революций. М., 1975.

4. Лекторский В.А. Научное познание как феномен культуры // Культура, человек и картина мира. М., 1987.

5. Моисеев Н.Н. Современный рационализм. М., 1995. Гл.: 1, 2; 1, 3; 1, 4.

6. Мотрошилова Н.В. Наука // Общественное сознание и его формы. М., 1986.

7. Петров М.К. Социально-культурные основания развития современной науки. М., 1992.

8. Современная западная социология науки. М., 1988.

9. Степин B.C. Философская антропология и философия науки. М., 1992.

10. Современный философский словарь. Лондон, 1998; статьи: «Гносеология», «Истина», «Наука», «Познание», «Сциентизм» и «Асциентизм», «Эпистемы».

5. Мотрошилова Н. Проблема внутренней социальной детерминации познания // Философия и социология современной науки. М., 1992.

6. Прайс Д. Наука о науке // Наука о науке. М., 1966.

7. Пригожин И. Наука, цивилизация и демократия // Философия и социология науки и техники. М., 1989.

8. Социальная природа познания. М., 1979.

9. Филатов В.П. Научное познание и мир человека. М., 1989.

10. Холтон Д. Что такое «антинаука» // Вопр. философии. 1992.

1. Библер B.C. Мышление как творчество. М., 1975.

2. Кемеров В.Е. Методология обществознания: проблемы, стимулы, перспективы. Свердловск, 1990. Гл. 9 – 11.

3. Методологические проблемы историко-научных исследований. М., 1982. Разд. I. Наука – общество – культура.

4. Методологические проблемы взаимодействия общественных, естественных и технических наук. М., 1981. Разд. II. Взаимосвязь наук в их историческом развитии.

Рассматривая перспективы современного социального мира, мы вдруг обнаруживаем, что понятие «современность» оказывается проблематичным. Возникают сомнения относительно его способности прояснить наличную социальность.

Отчетливый сдвиг в отношении к этому понятию со стороны критически настроенной публики демонстрируют дискуссии о постсовременности и постмодернизме, развернувшиеся на Западе с конца 60-х годов и освоившиеся на российской почве в конце 80-х.

Сложность вопроса о современности усугубляется, когда мы пытаемся трактовать его применительно к России наших дней, к той стране, которую – как предполагается – мы знаем.

Если под реальностью страны подразумевать более или менее отчетливое ее расположение не только в пространстве, но и во времени, если реальность видеть в достаточно определенных экономических связях и в юридических формах, в общепонятных социальных значениях и культурных ориентирах, то социальная картина (или карта) России оказывается довольно условной и неконкретной, чем-то вроде контурной карты из школьной географии. Причем сохранность (и условность) этой картины оказывается в значительной степени зависимой от идеологических представлений и психологических стереотипов, традиционно используемых людьми в их обыденном поведении и мышлении. Кажущаяся естественность этих представлений лишь скрывает отсутствие практически освоенных людьми и ясно ими осмысленных форм, обеспечивающих внутреннюю связность и воспроизводимость общества. В этой ситуации общество естественно предрасположено к болезненной тоске по силовым средствам («рычагам») управления, склонно опираться на мифы искать их или создавать заново.

Разрушение привычных философско-исторических схем, опирающихся, например, на догматическое изображение истории как «лестницы» формаций, также затрудняет описание и трактовку российской современности: шкала измерений оказалась «стертой», и объект, в данном случае целая страна, стал как бы неизмеримым, ненаблюдаемым, нефиксируемым. Возникла, как принято говорить в науке XX столетия, неклассическая ситуация: чтобы зафиксировать объект или вступить с ним в контакт, необходимо создать специальный инструментарий, изменить позицию исследования, скорректировать или сформировать специальный язык описания. Если перевести это на язык повседневности, можно сказать так: люди, пытающиеся понять реальность российского общества, сталкиваются с жесткой необходимостью пересмотра своих духовно-теоретических и жизненно-практических отношений, привычек, ориентации…

Заметим: в этой неустойчивой ситуации остается одна постоянная величина или форма – форма ориентации человека в социальном мире. Другой вопрос – для всех ли?.. Во всяком случае для тех, кто хочет как-то самоопределиться в динамичной, меняющейся социальной реальности, выявить ее современные структуры.

Но тут-то и оказывается, что понятие современности находится под вопросом, под подозрением, а по некоторым версиям – современность уже кончилась, и мы живем в эпоху постсовременности и соответствующей философии, ее описывающей, т.е. постмодернизма.