Задача деавтоматизации социальных стандартов обнаруживает свое культурное значение там, т.е. в том обществе, где сложились устойчивые структуры социального бытия, где назрела потребность преодолеть инерцию действующих форм общественного воспроизводства.

Деавтоматизация стандартов предполагает их реальное, полноценное существование, т.е. включение их в деятельность людей, слитность стандартов с деятельностью, как бы естественность тех ограничений, которые они накладывают на ее ресурсы, возможности, трансформации. Поэтому их, собственно, и приходится выявлять, отделять от содержания жизни, противопоставлять надвигающимся проблемам, приспосабливать к другому режиму воспроизводства социальных связей.

Россия 90-х годов нашего столетия, вступив на путь реформации, оказывается перед своеобразным парадоксом. Она стремится включиться в постсовременный мир, отказывающийся от одномерных представлений об индустриальном, экономическом, техническом и научном развитии человечества. Вместе с тем она не может опереться на твердую почву социальных и культурных форм, воспроизводящих общественную систему, т.е. на надежную связанность ее элементов во времени и пространстве, элементарную согласуемость действий и помыслов людей в их повседневной жизни.

Именно в отношении к социальным формам обнаруживается двойственность российской реальности: на уровне обобщенного символического целого она зафиксирована в рациональных подобиях политических, юридических, моральных норм, а на уровне обыденных взаимодействий людей она представлена совсем другими схемами поведения, не поддающимися абстрактным определениям, не имеющим четкого выражения. Эти схемы не накапливаются, не синтезируются, не обретают связанного понятийного выражения. Их можно рассматривать как некий творческий «хаос» жизни, но они не обеспечивают устойчивой кооперации индивидных способностей и сил. Их можно запретить или на время разрушить, но их нельзя деавтоматизировать, т.е. деконструировать для дальнейшего включения в более широкий социально-культурный контекст.

Н. О. Лосский назвал такое положение дел «недостатком средней области культуры». «Недостаток внимания к средней области культуры, какие бы оправдывающие обстоятельства мы ни находили, есть все же отрицательная сторона русской жизни»[26]. Н.О. Лосский подразумевал под этим и недооценку материальной культуры в целом, и невыработанность образцов и образов внешней деятельности, и отсутствие личностных форм самоотчета и самоограничения, и невыявленность мерок, дисциплинирующих индивидуальный характер. Он находил связь между недооформлен-ностью индивидных качеств людей, неразвитостью средств удовлетворения элементарных житейских потребностей, неопределенной широтой ценностных ориентаций. В частности, он отмечал, что и отзывчивость русского характера, и его непредсказуемая реактивность и способность к разрушению «уже осуществленных культурных ценностей», как это было в эпоху наступления большевизма, – все это следствие недоопределенности, непроявленности, а стало быть, и нереализованности форм общественной жизни…

Россия стоит на пороге постиндустриальной эпохи, но «перешагнуть» этот порог не может потому, что индустриализм ею был пережит (и переживается) как перманентный кризис, т.е. индустриализм рассматривается не как стадия создания определенных – внешних и «внутренних» – схем деятельности, не как состояние накопления и структурирования человеческого опыта (пусть опыта во многом и деиндивидуализированного, отчужденного от личностного развития людей), а как патология, от которой важно побыстрее избавиться – то ли вновь погрузиться в национально-культурную самобытность, то ли мощным рывком присоединиться к мировой постсовременной цивилизации.

Но дилемма эта мнимая. Присоединиться к постиндустриальной цивилизации одним рывком нельзя уже потому, что Россия не представляет собой простой, или органической, цельности, которой достаточно концентрированного усилия для совершения форсированных действий или изменений (вспомним демагогическую формулу: «пропасть нельзя преодолеть в два прыжка»). Россия существует как неопределенная или недоопределенная совокупность социальных групп, региональных образований, субкультур, объединенных общим пространством, но слабо связанных временем социального воспроизводства, продуктивной деятельностью, представлениями о перспективах и т.д. Современность всех этих образований остается проблемой. Реальность их взаимодействия, тем более – единства, может быть подтверждена стандартами, предполагающими их различия, ориентирами, учитывающими их особенности. Говорить о таком единстве как само собою разумеющемся, тем более исходить из него как из некой данности при постановке практических или теоретических вопросов – значит сильно упрощать проблему.

Вместе с тем можно говорить об особого рода предопределенности вступления России в постсовременное мировое сообщество. Оно означает не отдельный шаг, а трудоемкий процесс преобразования социальных форм. И мировое сообщество предстает не законченной и отлаженной организацией, а совокупностью регионов, стран и народов, формирующих новые стандарты взаимодействий. Резкое усложнение экологической ситуации, новые политико-правовые конвенции, создание региональных союзов, «выращивание» новых связей между социальными субъектами – все это, по сути, императивы, которые России придется учитывать при определении своих реальных возможностей и перспектив.

1. Куда «уходят» абстрактные формы социальности?

2. В чем особенности «постсовременной» логики описания и конструирования социальности?

3. На какие философские модели указывают тезисы о конце истории, ослаблении социальности, исчезновении автора, гибели субъекта?

4. Каковы перспективы дальнейшего использования «расколдованных» социальных схем и теорий?

5. Какие сдвиги в социальной методологии и социальном мировоззрении продиктованы становлением «постклассической» формы человеческого сообщества?

6. Как «вписывается» проблематика России в процесс оформления социального мира на рубеже XX и XXI вв.?

1. Бауман 3. Спор о постмодернизме // Социологический журнал. 1994. № 4. С.70 – 79.

2. Белл Д. Мятеж против современности // Социол. исслед. 1989. № 5.

3. Вельш В. «Постмодерн»: генеалогия и значение одного спорного понятия // Путь. 1992. № 21.

4. Гвардини Р. Конец нового времени // Вопр. философии. 1990. № 4.

5. Гидденс Э. Последствия модернити // Новая постиндустриальная волна на Западе. М., 1999.

6. Малявин В.В. Мифология и традиции постмодернизма //Логос. Л., 1991. Кн.1.

7. Мамардашвили М.К. Классический и неклассический типы рациональности. Тбилиси, 1984.

8. Постмодернизм и культура: Материалы «круглого стола» // Вопр. философии. 1993. № 4.

9. Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопр. философии. 1990. № 3.

10. Хабермас Ю. Модерн – незавершенный проект // Вопр. философии. 1992. № 4.

11. Современная западная философия: Словарь. М., 1998; статьи: «Постиндустриальное общество», «Постмодернизм, постмодерн».

12. Современный философский словарь. Лондон, 1998. Статьи: «Виртуальная реальность», «Восток и Запад», «Гетерология», «Глобальность», «Гуманизм», «Классическое, неклассическое, постклассическое», «Мир-системный подход», «Пост».

1. Бауман 3. Философские связи и влечения постмодернистской социологии // Вопр. социологии. 1992. Т. 1. № 2.

2. Глобальные проблемы и общечеловеческие ценности, М., 1990.

3. Иноземцев В. Перспективы постиндустриальной теории в меняющемся мире // Новая постиндустриальная волна на Западе. М., 1999.

4. Кемеров В.Е., Керимов Т.Х. Грани социальности: постклассический взгляд: Исследование. Пособие. Словарь. Екатеринбург, 1999.