И конечно же, дело было вовсе не в том, что Алла смогла в эту ночь достичь пика наивысшего наслаждения. Скорее, наоборот. Они с Сашей, бедолаги, промучились до утра, прежде чем совершили то, что им было положено.

Произошло что-то гораздо более важное. Что именно, Алла, пожалуй, и сама не поняла. Собственно, понять — это ведь постичь разумом. А какой уж там разум! Он был вовсе ни при чем, когда все тело сладко стонало от нежности и от ощущения того, что принадлежит теперь не ей, Алле, а большому, сильному, но осторожному и нежному Саше, который назывался теперь ее мужем.

До физического блаженства было еще далеко, но Алла пока этого не знала. Ей казалось, что оно, это блаженство, уже в полной мере испытано — блаженство принадлежать не себе. Блаженство чувствовать дыхание своего повелителя. Блаженство прижиматься к красивому мужскому телу, которое тоже теперь — твое.

Она любила Сашу до изнеможения, до полного своего в нем растворения, до звона в ушах. Откуда все это взялось, Алла не знала. Возможно, в любовь переплавилась благодарность. А может, в любовь превратилась страсть, накопленная за все это время. Или это было наградой, компенсацией за все страдания послесвиридовского периода.

Но, увы, довольно скоро оказалось, что и Сашу Алла любила больше, чем он ее. Хотя как измеришь: больше, меньше? Просто Саша любил настолько, насколько умел. А этого для Аллы оказалось слишком мало. Она поняла это первый раз тогда, когда, почувствовав, что забеременела, и сообщив об этом мужу, услышала не ожидаемые возгласы восторга и ликования, а рационально-прозаическое: «Не вовремя, конечно».

Они тогда жили уже на Севере. Алла не работала. Вела, как умела, нехитрое лейтенантское хозяйство, в котором, однако, все было важно: и наличие обеденного компота, и вовремя подшитые к синему кителю белоснежные подворотнички, и чистота, до стерильности, во всей квартире, пока еще не своей, а чужой, куда пустил пожить семью Петровых на время своего дальнего похода один холостой мичман.

Услышав «не вовремя, конечно», Алла ушла в ванную. Ушла плакать. Плакать недоуменно и безутешно — но в ожидании, что сейчас придет Саша, пожалеет, успокоит и скажет все, что положено в таких случаях. Просто он, пыталась она оправдать мужа, не понял. Просто не сообразил так сразу.

Алла плакала — а Саша все не приходил. А не приходил он потому, что крепко спал.

Когда Алла, решив немного отдохнуть от плача, заглянула в комнату и увидела освещенное невыключенной настенной лампой сосредоточенное лицо спящего мужа, она села на пол, как когда-то — на чемодан посреди комнаты, и начала крепко думать.

Первое, что придумала, — развестись. Развестись завтра же. И ничего не объяснять.

Глаза Аллы горели гордым огнем, как у героини фильма про трудную любовь. Она сама вырастит своего ребенка (Алла, конечно, не могла еще знать, что ребенок у нее будет не один). Она сама его воспитает. И никто ей не нужен! Никто!

Второе, до чего додумалась Алла, — своего мальчика (в том, что будет мальчик, она нисколько не сомневалась) она назовет Виктором. Он будет победителем! Назло Саше. Назло его мамочке. Назло всем!

Потом Алле снова стало себя очень жалко, и она еще поплакала. Старалась плакать погромче, чтобы Саша услышал. Но он не услышал. И измученная Алла прилегла с краешку на диван, чтобы, не дай Бог, не касаться «бывшего» мужа.

Утром она, ни слова не говоря, приготовила Саше завтрак и на его какие-то извиняющиеся слова отреагировала холодным непонимающим взглядом.

Когда Саша пришел на обед, у Аллы от слез вместо глаз остались две маленькие щелочки, а все лицо заменял собою распухший нос. Она все окончательно решила: развод.

Но Саша вошел — и она, как когда-то, снова увидела: большой и беззащитный. Как лось. И его стало невыносимо жалко. Невыносимо. И Алла кинулась ему на шею. И просила прощения. А он тоже просил прощения. И даже стоял на коленях. И умолял не бросать его и клялся, что все будет хорошо. Просто так вчера получилось… Ну дурак… ну, черт его знает, почему он так сказал. Конечно, все здорово. У них будет сын! Сын!

— А если дочка? — спросила Алла. И снова начала плакать.

Рожала Алла в Куйбышеве. Саша в это время был в море. И узнал о появлении на свет близнецов только по возвращении на базу, с опозданием на две недели.

Из роддома Аллу встречали мама, папа, свекровь и свекор, приехавшие по этому случаю из Ленинграда, две одноклассницы и, кажется, кто-то еще из родственников. Но количество встречающих не могло компенсировать отсутствия Саши, и Алла чувствовала себя матерью-одиночкой. И снова плакала, за что все ее очень ругали.

Близнецы орали день и ночь, молока не хватало, спать приходилось в общей сложности не больше четырех часов в сутки, хотя, грех жаловаться, мама очень помогала. На маме, собственно, все и держалось.

Когда Саша приехал в отпуск, Алла весила меньше пятидесяти килограммов, и все халаты, в которых она ходила, можно было обернуть вокруг нее по два раза.

Про любовь Алла уже не думала, думала только про пеленки, молоко и подозреваемый дисбактериоз не добирающих в весе близнецов. Все по сто раз кипятилось, переглаживалось, перемывалось — было не до Саши. Вернее, он был очень нужен как лишняя пара рук, как дополнительная единица в уходе за Ромкой и Антоном, с которыми все сбились с ног и валились от усталости от постоянного недосыпания.

Когда двухмесячные дети оказались только на одних руках — руках Аллы (как Нина Александровна умоляла дочь никуда не ехать с такими крохами!), начался настоящий ад.

Но это только сначала было невыносимо, а потом каким-то совершенно удивительным образом близнецы к полугоду образумились, стали вести себя очень даже прилично. Каждый в своем манеже, самостоятельно развлекая себя всевозможными игрушками, терпеливо дожидался своей очереди на кормление, горшок или переодевание.

Алла потихоньку начала все успевать и соответственно хорошеть и набирать потерянный вес. Она никогда не была худенькой и особо к этому не стремилась. А поняв со временем, что ее привлекательность заключается именно в приятных глазу округлостях белейшего фарфорового тела, любила с удовольствием повторять: «Мужики не собаки, на кости не бросаются».

Первая измена мужу вовсе не была случайной. Сначала произошло очередное открытие: рядом с нею совсем не тот, кто нужен. Совсем не тот.

У Саши был отпуск, а уехать всем вместе было невозможно из-за школы (мальчишки учились тогда во втором классе). Поэтому Саша должен был ненадолго съездить к своим в Ленин град, потом — в Куйбышев, где, кроме тещи Нины Александровны (папа Аллы к тому времени умер), жила и его восьмидесятилетняя бабушка.

В Куйбышев Саша попадал на Восьмое марта. Алла заблаговременно приготовила подарки и дала тысячу указаний мужу: непременно купить цветы (папа Аллы всегда дарил жене букеты и букетики по любому малейшему поводу и без повода — тоже), маме — тюльпаны, бабушке — гвоздики; поехать вместе с мамой к бабушке и накрыть там стол с шампанским, фруктами и прочим (Сашина бабушка любила, чтобы все было красиво); сказать нежные слова и той и другой. Одним словом, Саша должен был устроить праздник двум одиноким женщинам. Поскольку склонности к устраиванию праздников у него не было (а вот папа Аллы… как он все это умел!), жена и расписала ему так подробно, что он должен сделать.

Саша позвонил из Куйбышева вечером злополучного Женского дня. Позвонил, чтобы поздравить Аллу. Он, конечно, знал, что она будет дотошно обо всем расспрашивать. И догадывался, какой нагоняй получит. Но не позвонить не мог. И соврать не мог: все равно бы потом все стало известно. Честно признался, что накануне с друзьями-одноклассниками хорошо посидели, слишком хорошо, домой (то есть к теще) он попал под утро, а весь день Восьмого марта пролежал, «болея», поэтому с цветами не сложилось, с шампанским и фруктами — тоже. Но подарки вручены были вовремя, попробовал оправдаться он.