«АБГ!.. АБГ!.. АБГ!..»

Она начинает передавать. Она понимает: и эта радиограмма интересна для штаба. Но как отвратительно посылать дезинформацию, заведомую ложь! Ну погодите же!.. Текст передан. Подпись: Омар. Она стучит по ключу:

«Омар. Повторяю: Омар, Омар! Перехожу на прием!»

«АБГ!.. АБГ!.. Вас понял…»

Она слоняется по территории отделения. За ней неотступно вышагивает солдат. «Ну уж в уборную-то он со мной не пойдет?»

Кабинка уборной в самом углу двора. Задняя стенка выходит в переулок. Ольга запирается. Осматривает доски: «Если выдернуть эти гвозди, планки можно раздвинуть…» Солдат топчется за дверью. Часовой и по другую сторону забора, в переулке.

В радиорубке она отыскивает плоскогубцы, незаметно припрятывает их. Но она постарается бежать не с пустыми руками. «Куда кладут операторы свои шифры, которыми они передают распоряжения гитлеровским агентам за линией фронта? Ага, в этот окованный железный ящик…»

Операторы работают по сменам. Весь день.

Ночью, лежа в чулане, она не спит, прислушивается. За стеной, в радиорубке, голоса, писк морзянки.

Но вот шаги, хлопает дверь. Голоса замолкли где-то во дворе. Да, но за дверью солдат… Ольга встает с лежанки, осторожно, чтобы не скрипнула половица, прокрадывается к двери. Тишина. Равномерный прерывистый сип, вроде бы насос качает воду. Это же храп!.. Она приоткрывает дверь. Коридор залит голубым светом. Какая яркая луна! Как в ту ночь, когда они прыгали с парашютами. Часовой спит, уронив голову на руки. Автомат под руками, на коленях.

Ольга крадется к двери радиорубки. Не закрыта! Она входит. Комната ярко освещена луной. Светятся глазки индикаторных ламп. Мерцают рукоятки и рычажки на панелях радиостанций. Вдоль стены — штабель «Север- ков». Она подходит к окованному железом ящику. Конечно же, закрыт. Удастся ли взломать замок?

Луч света из угла комнаты прорезает темноту и падает на Ольгу. Как выстрел, голос из угла:

— Вы что тут делаете?

«Отман!» Она цепенеет. Заместитель начальника контрразведки подходит к ней:

— Не делайте глупостей. Возвращайтесь к себе. — Голос его, прозвучавший в первое мгновение ударом грома, теперь опускается до шепота: — Поговорим завтра утром. Идите. Идите спать!

Мимо храпящего часового она возвращается в свой чулан, бросается на постель. «Что происходит? Почему Отман не поднял тревогу, не приказал арестовать, расстрелять? Кто он такой, этот гитлеровский контрразведчик?»

Утром Отман через вестового вызвал Ольгу в свой кабинет. Оглядел ее с ног до головы. Она была в легком платьице без рукавов и босиком: такую ее схватили у татуся.

— Поедете со мной на хутор, где мы вас задержали, — холодно сказал контрразведчик. — Возможно, что- либо осталось из ваших вещей. И нам надо кое-что проверить.

Легковая машина. На переднем сиденье Отман, на заднем, меж солдат, она. За легковой пылит еще и бронетранспортер охраны.

«Зачем мы едем? Что это все значит?» — кругом идет голова у Ольги.

Они останавливаются на обочине, пешком идут к хутору. Дом татуся стоит разоренный, как птичье гнездо, в котором побывал зверь. Двери на оборванных петлях, разбитые стекла окон.

Солдаты оцепляют дом. Отман и Ольга проходят во двор.

— Посмотрите свои вещи, — приказывает он, а сам поднимается на чердак.

Ольга находит туфли, кофту. Удивительно, как это они уцелели после грабежа. Уж очень обтрепанные.

— Поднимитесь сюда, — зовет сверху Отман.

«Что ему там надо от меня?» — с невольным страхом думает Ольга. По этим ступенькам она взбегала каждое утро, чтобы в пахучей, настоянной на сене тишине ловить голос своих…

Отман стоит у затянутого паутиной окошка, смотрит на солдат, окруживших дом. Поворачивается:

— Наконец-то мы можем без опасения поговорить. Здесь нам никто не помешает.

— Кто вы? — вырывается у Ольги замучивший ее вопрос. — Вы наш?

— Вчера ночью вы вели себя очень глупо, — назидательно говорит Отман. — Ваш поступок можно объяснить только порывом отчаяния… Но он окончательно убедил меня в том, что я могу быть с вами откровенным.

— Кто вы? — повторила Ольга.

— Нет, совсем не тот, за кого вы меня можете принять, — устало проговорил Отман. — Я сотрудник германской контрразведки, член национал-социалистской партии. Я присягал фюреру.

Ольга отступила к лестнице.

— Не бойтесь меня. Вам будет трудно понять. Вы еще очень молоды и воспитывались в ином духе. Понимаете ли… Я родился в России и до семнадцатого года жил в Петербурге. Мой отец имел там фабрику. Он вовремя перевел ее в Германию, и теперь владельцем предприятия являюсь я. Я чистокровный немец. Но Россия как бы моя вторая родина. И я всегда считал, и прежде и теперь, что Германии не следовало воевать с Россией. Еще, как известно, Бисмарк… Но дело не только в этом. Я никогда душой не поддерживал национал-социализм, но теперь он вызывает у меня лишь отвращение… Я разочаровался во всех идеалах, в самом фюрере! И еще… Я любил одну молодую русскую женщину. Она оказалась коммунисткой. Ее бросили в концлагерь. Она не выдала, что была связана со мной. Она погибла… Вы очень похожи на нее. Вы такая же отважная, отчаянная, дерзкая… Как только я вас увидел там, в этом дворе, как только вы стали смеяться над солдатами, я решил, что обязательно помогу вам вырваться на свободу… Я думаю, если я помогу вам, то в недалеком будущем вы сможете помочь и мне…

Ольга слушала сбивчивую исповедь Отмана, смотрела на его покрывшееся испариной лицо, на беспокойно перебегающие с нее на окно глаза и на нервно стучащие пальцы и вдруг поняла: он чувствует, знает, что расплата близка, что в нору, подобно крысе, не забиться, и ищет способ спасти свою шкуру. Может быть, все правда: и о русской женщине, и о Петербурге; но больше всего он дрожит за свою шкуру. И она почувствовала себя неизмеримо сильнее этого пожилого нациста. Не удержалась:

— А за что у вас крест?

— За Белоруссию… — Отман спохватился. — За одну операцию, в которой я даже не участвовал…

Она, вспомнила штабеля «Северков» в радиорубке. «Не участвовал так же, как и в поимке меня, в аресте татуся, Стефы и Розы? Как в допросах в гестапо…»

Они замолчали.

— Как же вы поможете мне вырваться на свободу? Отпустите сейчас?

— Нет, что вы! Это было бы неосмотрительно.

Отман задумался. Потом стал излагать свой план:

— Прежде всего, вы совершите побег, когда меня не будет в расположении отделения… Часть охраны я сниму, направив солдат якобы на проведение операции. О шифрах и не мечтайте: они заперты в сейфе, к которому подведена сигнализация. Кроме того, каждую минуту вас могут захватить врасплох. И, наконец, я отвлеку погоню в другую сторону. В каком направлении вы собираетесь бежать?

Она не ответила.

— Вы все еще не верите?

— В сторону села Морг, через лес.

— Чтобы вам лучше было ориентироваться, я дам свой компас. — Он заколебался. — Если вас все же схватят, скажете: украла.

«Трусит! Как трусит! Куда ни кинь — все клин… Нет, милый, так легко ты не отделаешься!»

— Теперь мои условия, — деловито проговорила она. — Мое освобождение еще недостаточный залог для вас в будущем.

— А что же? — невольно выдал себя Отман.

— Вы сами должны работать на нас.

— Я? Нет!.. — Он замолчал. — Я подумаю об этом… Сейчас нам пора идти.

На следующий день к вечеру Отман украдкой передал ей компас. Спросил:

— Как я смогу встретиться с вашими людьми, если… если соглашусь?

Ольга опять засомневалась: «Не провокация ли?» Но чересчур велик был соблазн заполучить в качестве осведомителя самого заместителя начальника военной контрразведки. Она назвала адрес Игнаца Торговского. Тут же придумала пароль.

— Спросите: «Не продает ли пан сливы?» Он ответит вам: «Нет, продаю груши». Тогда вы скажете, что хотите увидеть Ольгу.

К вечеру Отман и капитан уехали. В бронетранспортерах вслед за ними укатили и почти все солдаты. Остались только охрана у ворот, у домов и гитлеровец, приставленный непосредственно к Ольге.