— А если это так, то почему я должен убивать русских? Почему я должен драться с ними за швабов, которые хладнокровно посылают на верную смерть моих товарищей? Что хорошего принес нашей стране германский фашизм? И что нам — рабочим и крестьянам — несет наш фашизм, нилашизм, верный прислужник гитлеровцев? Кровь и кровь! Так зачем мне гибнуть в этой войне? Не лучше ли перейти на сторону русских?..

И вот ночью, — продолжал Иштван, — я вышел из блиндажа, чтобы устранить разрыв телефонной линии, а потом плюнул на все и, вместо того чтобы искать место разрыва и исправлять связь, я ушел. Это было в ночь на 20 июня. Пройдя несколько сот метров, возможно с километр, я вдруг увидел в стороне темные силуэты людей, осторожно пробиравшихся в нашу сторону. Это были русские разведчики. Я тихонько окликнул их, они остановились и дали мне подойти с поднятыми вверх руками. Потом они меня подробно расспросили обо всем, что делается у нас на позициях, где находятся огневые точки, в каких местах выставлено боевое охранение. Среди, них был парень, хорошо говоривший по-венгерски. Затем меня отвели на сборный пункт, где я увидел очень многих других венгерских солдат. Некоторые из наших высказывали опасения, что нас на другой день расстреляют — ведь этим всех стращали немцы. Но я был уверен, что это враки. Зачем русским нас убивать, если мы уже против них не воюем? Кроме того, ведь многие из нас добровольно ушли с фронта. Конечно, никто и не собирался нас расстреливать. В лагере я попросил, чтобы мне позволили работать по моей специальности радиста или линейного телефониста, так как хотел бороться против фашистов. Такую работу мне очень скоро дали. А вот теперь предоставлена возможность пойти на боевое задание, и я готов его выполнить, чем бы мне это ни грозило. Буду очень рад, господин старший лейтенант, быть вашим верным и надежным боевым помощником, — закончил свою исповедь Иштван Жарнаи.

— Что ж, Иштван, спасибо за ваш подробный и откровенный рассказ, — проговорил после небольшой паузы Деметер. — Теперь моя очередь. Вам, правда, придется запастись большим терпением — ведь я почти на одиннадцать лет старше вас, а значит, и рассказывать мне дольше, — улыбнулся Габор. Потом он закурил, пустил несколько колец дыма и начал повествование.

Рассказав о своем детстве и юных годах, безмятежно прошедших в городе Деж в семье судейского чиновника, об учебе в академии Людовика, о получении первого офицерского чина, о любви к Илонке, завершившейся вынужденным уходом в отставку, то есть обо всем том, что уже известно нашему читателю, Габор подошел к тому решающему моменту в его жизни, когда он порвал с хортистской армией и перешел на сторону русских.

— …Словом, чем больше мы увязали в войне, тем хуже шли дела и в моей автотранспортной конторе, тем больше начали свирепствовать нилашисты (впрочем, вам это все известно), тем острее и острее я чувствовал, что над моей Илонкой и нашей маленькой дочуркой Дьёрдикой нависает угроза преследований со стороны венгерских расистов. С начала 1944 года, особенно после оккупации нашей страны гитлеровцами[9], жене с дочкой приходилось все время скрываться и прятаться у знакомых.

Осенью 1944 года меня снова призвали в армию. Сначала назначили в штаб 1-й танковой дивизии, а потом перевели в отдел пропаганды генштаба.

Габор горько улыбнулся:

— По долгу службы я должен был призывать наших солдат честно сражаться, безропотно идти в бой и, если надо, отдать жизнь за Венгрию. А за какую Венгрию? За Венгрию Хорти и Салаши?![10] Ведь я же первый ненавидел в душе этих предателей нашего народа, которые раболепствовали перед Гитлером и в угоду ему посылали на смерть наших солдат! Тогда-то я и понял окончательно, что мне не по пути ни с немецкими, ни с нашими фашистами. Я с детства любил и уважал нашу родину — Венгрию, гордился ее боевой историей, ее долгой и трудной борьбой за независимость, прославившей Дьердя Дожу, Ференца Ракоци, Лайоша Кошута, Шандора Петефи… И я решил при первой же возможности перебежать на сторону русских, ибо Красная Армия несла освобождение от гитлеровцев, а значит, и от их хортистско-салашистских приспешников.

Вскоре, — продолжал Деметер, — такая возможность действительно представилась! Наступали рождественские праздники. А в эти дни, рассуждал я, и гитлеровцы и наши наверняка ослабят бдительность. Господа офицеры будут бражничать, да и солдатам не до перебежчиков. Значит, нужно уходить в сочельник, принял я решение. Так и сделал. С наступлением темноты 24 декабря я отправился в путь. Поднялся на гору Хершег, оттуда прошел лесом в Будакеси. Дальше пробирался на Пилишсентиван, затем на Жомбек и Бичке…

Габор помолчал немного, потом добавил:

— Когда все уже было позади и я был у русских, советский генерал, к которому меня доставили как офицера-перебежчика, спросил меня, после того как я подробно рассказал ему о себе: «Значит, и вы хотите свести с гитлеровцами счеты, а? Ну что ж. Поможем вам в этом. Ваши, — говорит, — желания совпадают с нашими. Будем вместе бить фашистов и добьем их. А как вас получше использовать, подумаем…» Очень хорошо, — закончил Габор, обращаясь уже не к Иштвану, а к Марии, — что наконец наступил момент действовать и мы на деле сможем доказать искренность нашего желания помочь Красной Армии добить немецких фашистов.

— Да, этот момент наступает, — ответила Мария, сделав ударение на слове «наступает», как бы желая подчеркнуть этим, что понадобится еще какое-то время, прежде чем группа приступит к выполнению задания.

Дни бежали быстро. Подготовка к выброске шла полным ходом. Радист Рудольф хорошо освоил и шифр и работу на нашей портативной рации. Габор тоже вполне овладел всеми знаниями и навыками, необходимыми ему в предстоящей работе. По совету Марии они тренировали свою память, особенно зрительную, стараясь запомнить, сколько видели эшелонов, прошедших через Кечкемет, или автомашин на шоссе, с каким они проследовали грузом, какие опознавательные знаки были на бортах машин. Вместе с инструктором — веселым молодым лейтенантом — Габор и Иштван занимались стрелковой подготовкой: стреляли из карабина, автомата и пистолета. Габор, будучи метким стрелком, быстро завоевал расположение лейтенанта, одобрительно хлопавшего его по плечу после занятий и хвалившего по-венгерски:

— Йоо стрелок, надьон йоо![11].

Тренировались они и в вождении машины. Здесь в роли инструктора выступал Павлуша. Габор, отлично водивший машину, собственно, особенно и не нуждался в этих тренировках, но, с одной стороны, он не хотел нарушать программу их подготовки, выработанную и утвержденную, как он понимал, в высшем штабе, а с другой стороны, ему доставляло большое удовольствие прокатиться с ветерком на достаточно быстроходном, хотя и видавшем виды «рено» Марии. Иштван, располагавший значительно меньшим опытом вождения автомобиля, доставлял поначалу немало хлопот Павлуше, но вскоре и он научился вполне терпимо водить машину.

Словом, к началу марта подготовка была закончена и можно было бы уже приступать к осуществлению операции «Балатон», но тут серьезно осложнилась обстановка на фронте. 6 марта немецко-фашистская группировка войск в Венгрии — группа армий «Юг», насчитывавшая в своем составе и 7 венгерских дивизий, перешла в наступление в районе озера Балатон. Гитлеровское командование намеревалось разгромить войска 3-го Украинского фронта в Задунайской равнине тремя сходящимися ударами в общем направлении на Дунафёльдвар — Пакш. Главный удар наносился из района между Секешфехерваром (оз. Веленце) и озером Балатон. Завязались упорные бои. Немцы, не считаясь с потерями, рвались вперед, стремясь выйти к Дунаю и разрезать советские войска на две изолированные и, следовательно, ослабленные группировки.