– Да-да, конечно. Я, растяпа, никогда не закрываю за собой двери.

– Я уже заметил.

– Эта дверь все равно закрываться не желает, хоть ты тресни. Весь дом, можно сказать, разваливается на части. Здесь жили родители Джонни, со средствами у них, бедненьких, было туго, и они в него не вкладывали ни гроша. А когда сюда после Индии переехали мы, тоже было не до него – других расходов хватало. Зато детям, когда приезжают на каникулы, здесь раздолье, бесись сколько влезет, дом большой, огород с садом и все такое. Мы гостей для того и пускаем, чтобы на ремонт деньги были, хотя, говоря по правде, кое с кем из них мы хлебнули лиха.

– Сейчас, кроме меня, у вас никто не живет?

– Еще старушка наверху. Как въехала, так и забралась в постель и с тех пор из нее не вылезает. Нет-нет, она вполне здорова. Но лежит себе, и точка, а я знай четыре раза в день поднимайся к ней с подносом. Аппетит у нее чудовищный. Но завтра она уезжает – кажется, к племяннице.

Миссис Саммерхейз помедлила, потом продолжила слегка искусственным голосом:

– Сейчас придет торговец рыбой. Вот я и подумала, если вы не против, заплатите мне за неделю вперед. Вы ведь неделю у нас проживете?

– Может, и больше.

– Мне неудобно вас беспокоить. Но у меня сейчас совсем нет денег, а вы сами знаете, что это за публика – им вынь да положь, а остальное их не волнует.

– Пожалуйста, мадам, не надо извиняться.

Пуаро извлек из бумажника семь фунтовых банкнот и добавил к ним семь шиллингов. Миссис Саммерхейз не без алчности приняла деньги.

– Большое спасибо.

– Мадам, пожалуй, я расскажу вам о себе чуть подробнее. Я – Эркюль Пуаро.

Эти слова не произвели на миссис Саммерхейз никакого впечатления.

– Какое милое имя, – вежливо сказала она. – Случайно не греческое?

– Я, как вам, наверное, известно, – продолжал Пуаро, – детектив. Знаменитый, может быть, даже самый знаменитый.

Миссис Саммерхейз обрадованно вскрикнула:

– Я вижу, месье Пуаро, вы настоящий шутник. И что же вы расследуете? Пепел от сигарет и следы ног?

– Я расследую обстоятельства убийства миссис Макгинти, – ответил Пуаро. – И вовсе не шучу.

– Ой! – воскликнула миссис Саммерхейз. – Палец порезала.

Подняв палец, она внимательно его оглядела. Потом уставилась на Пуаро.

– Подождите, – сказала она. – Вы это серьезно? Ведь дело-то закрыто, все кончено. Арестовали этого несчастного полоумного, что у нее квартировал, предали суду, вынесли приговор и все такое. Его небось уже повесили.

– Нет, мадам, – возразил Пуаро. – Его еще не повесили. И дело миссис Макгинти еще не кончено. Хочу напомнить строку, сочиненную одним из ваших поэтов: «Вопрос считаем мы решенным, лишь если верно он решен».

– О-о, – протянула миссис Саммерхейз, уже переключив внимание с Пуаро на кастрюлю, стоявшую у нее на коленях. – Вот черт, я кровью фасоль закапала. А ведь хотела ее на обед приготовить. Вообще-то ничего страшного, ее все равно в кипяченой воде варить. А в кипятке все микробы подыхают, верно? Даже если они завелись в консервах.

– К сожалению, – спокойно сообщил Пуаро, – во время обеда меня здесь не будет.

– Говорю вам, ничего про это не знаю, – сказала миссис Берч.

Она повторила эти слова уже в третий раз. Не так-то просто преодолеть врожденное недоверие к иностранцам с черными усами, в длинных пальто с меховой оторочкой.

– Об этом и вспоминать неприятно, – продолжала она. – Про то, что тетушку убили, про полицию и все такое. Пришли и давай тут расхаживать, вынюхивать да вопросы задавать. А у соседей, ясное дело, ушки на макушке. Я сперва думала, мы вообще этого не переживем. А матушка моего мужа – та вообще распоясалась. В ее семье, мол, ничего подобного никогда не случалось, она мне этим дырку в голове просверлила. Ах, ах, мой бедненький Джо, и все такое. А я, я не бедненькая? Она ведь, между прочим, была мне тетушкой! Но сейчас, слава богу, все вроде бы улеглось.

– А вдруг Джеймс Бентли все-таки невиновен?

– Чушь, – отрезала миссис Берч. – Еще как виновен. Пристукнул старушку за милую душу, и не сомневаюсь. Он мне никогда не нравился. Все ходит, бродит да чего-то про себя бормочет. Я тетушке так и сказала: «Нечего такого человека в доме держать. В любую минуту может отколоть невесть что». А она: ничего, мол, он человек тихий, смирный, никаких от него хлопот. Не пьет, даже не курит. Теперь она, бедняжка, такого бы не сказала, да что толку.

Пуаро задумчиво посмотрел на нее. Эдакая пышка со здоровым цветом лица, рот то и дело расплывается в улыбке. В небольшом домике прибрано и чисто, пахнет лаком для мебели. Какие-то будоражащие аппетит запахи доносятся из кухни.

Что ж, примерная жена, содержит дом в чистоте, кухарит для мужа. Молодец, да и только. Да, не без предрассудков и упряма, но что с того? Во всяком случае, она не из тех, кто может рубануть секачом родную тетку или подговорить на такое дело мужа. Так считал Спенс, и Эркюль Пуаро, пусть с неохотой, был вынужден с ним согласиться. Спенс проверял, как у Берчей обстоит с деньгами, и мотивов для убийства не нашел, а человек он дотошный.

Великий сыщик вздохнул – как все-таки рассеять у миссис Берч недоверие к иностранцам? С убийства он перевел разговор на жертву. Стал спрашивать о «бедной тетушке», ее здоровье, привычках, любимых кушаньях и напитках, политических взглядах, покойном муже, отношении к жизни, сексу, грехам, религии, детям, животным. Он понятия не имел, пригодятся ему эти побочные сведения или нет. Просто искал иголку в стоге сена. Но между делом узнавал кое-что и о самой Бесси Берч.

Оказалось, Бесси знала родную тетку не так уж хорошо. Их связывали семейные узы как таковые, но особой близости не было. Изредка, примерно раз в месяц, она и Джо по воскресеньям приезжали к тетушке отобедать, еще реже тетушка навещала их. Под Рождество обменивались подарками. Они знали, что у тетушки кое-что отложено и, когда она умрет, наследство достанется им.

– Но в ее деньгах мы вовсе не нуждались, – объяснила миссис Берч, слегка покраснев. – У нас и самих кое-что отложено. А похоронили мы ее как полагается. Красивые вышли похороны. С цветами и все прочее.

Тетушка любила вязать. Собаки ей были не по душе, от них в доме столько грязи, а вот кота она одно время держала, рыжей масти. Он заблудился и пропал, другого она не взяла, хотя женщина с почты предлагала ей взять котеночка. В доме у нее всегда было чисто – ни соринки, ни пылинки. Медные вазочки да дверные рукоятки всегда надраены, пол в кухне мыла каждый день. Зарабатывала она более чем сносно. За час брала шиллинг и десять пенсов, а мистер Карпентер из Холмли платил ей даже два шиллинга. У этих Карпентеров денег куры не клюют. Они хотели, чтобы тетушка убиралась у них почаще, но она не могла отказать другим своим дамам, к ним она ходила еще до мистера Карпентера, за что же их обижать?

Пуаро напомнил о миссис Саммерхейз в Лонг-Медоуз.

– Да, верно, тетушка к ней ходила – два раза в неделю. Эти Саммерхейзы вернулись из Индии, у них там было полно местной прислуги, и миссис Саммерхейз в домашнем хозяйстве ни уха ни рыла. Взялись было выращивать овощи и фрукты на продажу, но и в этом ничего не смыслят. Когда на каникулы приезжают дети, в доме стоит тарарам, хоть святых выноси. Но миссис Саммерхейз – женщина милая, тетушка ее любила.

Портрет миссис Макгинти выплывал из тумана, становился все отчетливее. Она вязала, скребла полы, драила до блеска вазочки и дверные ручки, любила котов и не любила собак. Детей любила, но в меру.

По воскресеньям ходила в церковь, но во всяких церковных начинаниях не участвовала. Иногда, довольно редко, ходила в кино. Нравов была пуританских – как-то отказалась работать у одного художника и его жены, когда узнала, что брак их не зарегистрирован. Книг не читала, но с удовольствием просматривала воскресную газету, любила полистать старые журналы, которыми ее снабжали ее дамы. Хотя в кино она почти не ходила, разговоры про кинозвед и их жизнь слушала с интересом. Политики сторонилась, но голосовала за консерваторов, как это всегда делал ее муж. На одежду почти не тратилась, носила в основном то, что ей отдавали ее дамы, была слегка прижимиста.