У загона девушка почувствовала, что нервы на пределе от рева старого Генри. Встревоженные лошади метались туда-сюда, и ветер нес поднятые ими облака удушающей пыли. С мрачной решимостью она крепче сжала винтовку.

Скорее похолодает в аду, чем Бет Энн позволит проклятым грабителям отнять у нее последнюю надежду!

Зак выругался и отпрыгнул, вскрикнув, когда копыто скользнуло по его ноге. Он ударился о землю, но, страшно разъяренный, не обращая внимания на боль, вскочил, полный решимости помешать бегству скотины. Он не допустит, чтобы этот чертов осел одолел его!

Размахивая шляпой, с громким гиканьем, он доковылял до ворот и запер их, прежде чем мул снова с ревом бросился на него.

— Ни с места, проходимцы!

Пронзительный окрик, сопроводившийся звуком выстрела, заставил Зака застыть на месте. Испуганное стадо понеслось по кругу, натыкаясь на изгородь и поднимая пыль. Даже мул, забыв о воротах, вступил в эту круговерть.

— Ад кромешный! — Обезумевшее стадо, огибая угол, устремилось прямо к Заку, который сделал отчаянный прыжок к изгороди. Хромая, он взобрался на ограду, чтобы посмотреть откуда стреляли.

Посреди шума и пыли наполнявших загон, появилась черноволосая фигура в развивающемся белом халате. Пораженный Зак, открыв рот, смотрел, как сквозь тьму и пыль к нему подплывает призрак в белом. На мгновение он различил приятные округлости под просвечивающим одеянием и ангельское личико со злыми глазами. Дикая мысль пронзила его — нет ли еще и белых крылышек. Но было очевидно — видение, кто бы это ни был, стояло на пути бешеного стада!

— Смотрите!.. — Едва успел крикнуть Зак, как ангел вскинул винтовку и прицелился ему в грудь!

Чуть не ослепшая от пыли, Бет Энн, вглядываясь в темноту, заметила какого-то человека, прятавшегося у изгороди. Чувствуя, как забилось сердце, она перезарядила винтовку и крикнула:

— Стой, или не доживешь до ночи!

Среди цокота копыт и громкого ржания послышался возглас удивления, и человек исчез из поля зрения. Бет вздохнула с радостью и облегчением — она обратила врага в бегство. Но тут же она упала, сбитая косматым серым животным, и в ушах ее зазвенело от рева Генри и от ужасного грохота винтовки.

Испуганное стадо бросилось теперь в противоположный угол загона. Бет Энн, пытаясь перевести дыхание, встала на четвереньки.

— Мисс Бет Энн! Гром и молния! С вами все в порядке? — спросил дрожащим голосом, перелезая через изгородь, старый ковбой Бак, — Что случилось?

— Бак! — Задыхаясь, Бет помотала головой, чтобы прийти в себя. — Индейцы… За Нелли!..

Бак, торопливо помогая ей встать, сказал печально:

— Господь всемогущий, мисс Бет, вам следовало бы позвать меня!

Она не обратила на это внимание. Иногда она чувствовала себя старше и мудрее, чем этот пастух. Даже па соглашался, что от Бака пользы как от козла молока, но держал его, как лишнюю сторожевую собаку, чтобы, отправляясь в город, не опасаться каких-нибудь фокусов своей испорченной дочери.

— Ничего, Бак, я… Бет осеклась, разглядывая фигуру, лежащую на земле у изгороди. — О, Боже!

— Ну и ну! Вы попали в какого-то типа! — прокаркал Бак. Пораженная Бет смотрела на неподвижное тело. Она хотела только попугать и прогнать пришельца. Проклятый Генри!

— Посмотрите… — ей трудно было говорить. — Посмотрите, кто это, Бак. — Старик на своих нетвердых ногах пошел к изгороди.

— Не индеец, — заявил он, обернувшись.

— Конокрад, — проворчала Бет, ковыляя вслед за ним. От запаха пороха ей стало тошно. Когда она дошла до ограды, Бак поднял над головой лежащего зажженную спичку.

На земле лежал белый человек с бритым лицом, и кровь текла из раны в его плече. В свете спички его сюртук и белоснежная сорочка казались черными. Воротник сорочки выглядел как-то странно.

Бет Энн задохнулась в ужасе. Огонь обжег пальцы Бака, и он уронил спичку с проклятием, громко прозвучавшим в тишине:

— Что за чертовщина, мисс Бет Энн?! Вы пришили проповедника!

— Замолчи, старый хрыч!

Все мышцы у нее болели от напряжения, вызванного перетаскиванием беспомощного и неожиданно тяжелого тела проповедника в постель лучшей гостиничной комнаты. Бет откинула за плечи копну темных, растрепавшихся волос и бросила на Бака ледяной взгляд:

— Сходите за доктором Сэйерсом!

Загорелая и обветренная физиономия старика исказилась, и он пробормотал себе в усы:

— Но ваш па не разрешает мне оставлять вас одну…

— Черт побери! — Бет Энн схватила ножницы и стала разрезать одежду незнакомца, не приходившего в сознание.

Сорочка была красной от крови, но Бет больше беспокоил горевший на покрытой пылью щеке незнакомца яркий рубец от подковы. Видимо, его задела лошадь, когда он упал. У Бет все похолодело внутри, когда она поняла, что незнакомца могли и растоптать. Но и сейчас жизнь его в безопасности. Бет зашипела на Бака:

— Он еще не умер, но умрет, если я не смогу остановить кровотечение. Живо за доктором, или, если он умрет, и вас, и меня посадят!

Это убедило Бака. Он поставил фонарь так поспешно, что тени заплясали на покрывале, отразившись в потускневшем от времени зеркале орехового шкафа.

— Да, да, бегу, мисс Бет Энн.

— И скорее.

Она не увидела, убежал ли старик, — ей нельзя было отвлекаться, надо было, чтобы этот осел-проповедник остался в живых до прихода доктора. Что, интересно, вообще делал этот проповедник, притаившись в загоне рядом с их отборными лошадьми? Но черт возьми! При ее неприязни к духовенству никто не поверит, что она попала в него случайно! Бет сделала гримасу. Ну, что ж, общественное осуждение для нее дело привычное, но она не дала бы и хорьку истечь кровью.

Бормоча ругательства, Бет содрала с незнакомца остатки сорочки, и снова у нее перехватило дыхание при виде раны, из которой текла кровь. Правда, пуля прошла через мякоть на его левом плече, и, слава Богу, кажется не были задеты ни кости, ни легкое, но Бет знала, как опасны бывают сквозные ранения. Если она будет ждать, пока Бак найдет доктора, то, наверное, скоро другой церковный служитель будет читать молитву за упокой души незнакомца.

Что тогда скажут люди?

Бет Энн, сняв с подушек чистые наволочки, сделала компрессы по обе стороны раны, потом спустилась на кухню за водой, чистой тканью и медикаментами. Через минуту она снова склонилась над раненым.

Он был высокий и для проповедника слишком жилистый. У него были каштановые волосы с едва рыжеватым оттенком. Но Бет сейчас больше занимала импровизированная повязка, уже набухшая от крови. Ей пришлось ассистировать, когда доктор ампутировал ногу па. Ну, с этим и сравнивать нечего! Собравшись с духом, Бет снова принялась за работу.

Когда она завязала последний узел, закрепила перевязку и осторожно уложила, по счастью, ничего на сознающую жертву на чистые простыни, то совсем выбилась из сил. Судорожно вдыхая воздух, Бет боролась с угрожающей темнотой в глазах. Она остановила кровь, остальное в руках господа Бога. Не такая уж она неженка, чтобы упасть в обморок сейчас, когда все уже закончено!

Приведя в порядок дыхание, Бет Энн, наконец, впервые рассмотрела мужчину, лежавшего в постели. Ему было, решила она, не больше тридцати, определить возраст точнее было трудно из-за грязи на его лице. «Еще один дурацкий миссионер, — думала она, — прибыл откуда-нибудь с Востока, чтобы обращать язычников. Ну, у этого, видно, здравого смысла ни на грош, шляется в полночь по незнакомым местам, лезет куда не надо». Бет сожалела, что ранила его, и понимала, что расплачиваться за его глупость придется ей.

Ее красивые губы скривились от обиды, она взяла тряпку и нагнулась к тазику, чтобы промыть его лицо. Запах крови теперь был слабым и смешивался с терпким запахом мужчины и лошадей. Бет с тоской подумала о собственном прерванном мытье и принялась за дело.

При первом прикосновении холодной тряпки человек пошевелился и слегка приподнял голову. Его выцветшие брови оказались значительно светлее каштановых бакенбардов и волос на лбу. Лицо сморщилось от боли. Не обращая внимания на его легкий стон, Бет продолжала протирать его лицо, стараясь не потревожить кровоподтек на щеке. Лицо было продолговатым, сильная нижняя челюсть — квадратной, нос — слегка с горбинкой. Несмотря на загар, он был так бледен, что Бет могла различить мелкие веснушки. Его лицо сейчас можно было бы даже назвать красивым, но нижняя челюсть свидетельствовала, по ее мнению, об испорченности и наглости.