— Это невозможно!

— Еще как возможно, ваше превосходительство!

— Но реляции…

— Как выяснилось, любезнейший Оскар Викторович, теперь имеют значение не только реляции, но и газетные публикации. Простите за каламбур!

— Простите, не понимаю.

— Я сам не очень понимаю, но мне тут друзья приватно сообщили следующее: некий журналист Ножин отправил в столичные газеты статью, в коей в красках живописал геройство нашего великого князя и… скажем так, скудоумие высшего командования, сиречь нас с вами. Каково?

— Но как подобные вещи пропустили в печать?

— Хитер собака! Как разъяснили мне друзья, цензоры увидели, что члена императорской фамилии превозносят, то читать до конца и не стали. А теперь в полном недоумении находятся, ведь не запретишь. Так что наш Алексей Михайлович в петербургских салонах теперь весьма популярен. Как же, герой! Кстати, а вы не знаете кто этот Ножин?

— Не имею ни малейшего представления.

— Ну, ничего сыщем. У нас теперь, слава богу, и жандармы свои имеются, найдут!

— Говорил я вам, ваше высокопревосходительство, — удрученно проговорил Старк, — не надобно великого князя на «Боярина» назначать…

— А ведь он теперь на крейсере самый старший в чине… — сообразил наместник, — и в правду неладно получилось.

— Мне доложили, что «Новик» заканчивает ремонт. Кого ставим следующим?

— Пожалуй, «Палладу»!

— Все же, для противодействия вражеским миноносцам предпочтительнее легкие крейсера…

— «Паллада» крейсер первого ранга, так что приказываю первой ремонтировать ее.

Пока их превосходительства раздумали над кознями неведомого журналиста, наш герой осматривал японский брандер, выкинувшийся на берег минувшей ночью. Судьба его недавно вновь описала невероятный кульбит и вернула из порта на боевой корабль. Ну, или почти вернула, ибо крейсер «Боярин», к которому он был прикомандирован, был сильно поврежден. Разумеется, будь свободен док починка его не заняла бы много времени, но, увы, в нем стояла поврежденная во время вероломной атаки японцев «Паллада». Чинили ее не шатко не валко, так что док обещал освободиться не ранее чем через пару месяцев. Пока же многомудрое начальство рассудило за благо снять с поврежденного крейсера орудия для устройства, так называемой, кинжальной батареи. Будь у «Боярина» командир он, возможно, сумел бы отстоять свой корабль, но невезучий крейсер находился в совершенно невероятном для Российского Императорского флота состоянии. Командир его бывший капитан второго ранга Сарычев был осужден по делу: «о преждевременном оставлении судна едва не приведшим к его гибели». Суд довольно сурово обошелся с ним, приговорив к расстрелянию, замененному по военному времени разжалованию в нижние чины. Подобная строгость произвела в офицерском сообществе небывалый резонанс, и охотников возглавить оставшийся без командира корабль не находилась. Возможно, полагали его проклятым. Назначенный из Петербурга новый старший офицер лейтенант Семенов еще не прибыл, и должность его исправлял минный офицер лейтенант Никитин. Алеша же, получил под свою команду артиллеристов и четыре снятых с крейсера 120 мм пушки, из которых и была составлена «кинжальная» батарея. Именно ее орудия сыграли главную роль в отражении японской атаки, и теперь хотел посмотреть на дело своих рук.

Брандер представлял собой обычный пароход груженый балластом. Если бы японцам удалось затопить его на проходе, русская эскадра была бы совершенно заперта на внутреннем рейде. Однако правильно организованная оборона из превращенного в непотопляемый форт «Ретвизана», береговых батарей, канонерок и миноносцев, не оставила противнику не единого шанса. До брандера великого князя и десяток вооруженных матросов доставил моторный катер с «Боярина» называемого по артурской традиции «Боярчиком». Поднявшись на борт, Алеша приступил к осмотру повреждений, а его матросы рассыпались по судну в надежде найти что-нибудь интересное. Как ни странно урон понесенный брандером от артиллерийского огня был крайне не велик. Русские снаряды оставили в его бортах аккуратные отверстия, по размерам которых было нетрудно определить автора попаданий. Чуть побольше от шестидюймовок «Ретвизана», чуть поменьше от пушек снятых с «Боярина», одно самое большое, несомненно, принадлежало десятидюймовкам «Электрического Утеса». Общим у них было одно — совершенно ничтожное воздействие на вражеский пароход. Но если в отношении береговых орудий стрелявших практическими[26] снарядами это было понятно, то слабость морской артиллерии вызывало недоумение. Осмотрев все найденные им повреждения и некоторые из них зарисовав, лейтенант приказал своим архаровцам собираться. Те, как по команде, потащили неизвестно где найденные на вражеском корабле имущество: посуду, постельные принадлежности, фонари, стальные перлини и бог знает что еще.

— Вашбродь, а давайте пушку снимем, — обратился к Алеше один из подчиненных.

— Что за пушку, — заинтересовался тот.

— Да вот же, — показал матрос на стоявшее на мостике автоматическое орудие Норденфельдта. — Давайте снимем, да на «Боярчика» поставим.

Пройти мимо такой диковины ни один нормальный артиллерист не смог бы, и лейтенант тут же согласился. Матросы бросили таскать свою добычу и все вместе навалились на диковинную пушку. Быстро открутив гайки с анкеров, крепящих тумбу орудия к палубе, они сняли и поволокли свою добычу к катеру. Наконец все было погружено и можно было отчаливать, но внимательный Алеша обнаружил отсутствие одного из подчиненных.

— А где Никодимов?

— Где-то тут был… да вот же он!

— Вашбродь, — обратился к офицеру, пропавший было матрос, — так что, там японец в трюме!

— Живой?

— Ага, так точно, живой еще. Офицер ихний.

— Тогда тащите его сюда, смотри, если и впрямь офицер представлю к кресту!

— Рад стараться! Как будет угодно вашему императорскому высочеству!

— Да я-то тут при чем, — поморщился не любивший официального титулования лейтенант, — так в статусе знака отличия военного ордена написано: взял в плен офицера — достоин креста. А ты его считай что в плен взял, так что если не получишь креста, можешь даже в суд обратиться.

Матросы, возможно впервые в жизни услышавшие, что закон выше воли начальства недоверчиво переглянулись и кинулись за японцем. Не прошло и нескольких минут, как они вернулись, таща на себе раненого находящегося в бессознательном состоянии. Как только его переправили на борт, мотор катера заурчал и тот шустро побежал на внутренний рейд, к родному крейсеру.

— Доброе утро, Алексей Михайлович, — поприветствовал великого князя лейтенант Никитин с борта «Боярина», — я смотрю удачно сходили?

— Более чем, Дмитрий Васильевич, — довольно отвечал ему Алеша, — и японца нашли и пушку сняли, и матросы наши всяким барахлом разжились. Я боялся, что они мне катер потопят.

— Японца?

— Да, раненого. Надо бы ему помощь оказать, да в госпиталь отправить.

— Ну, за этим дело не станет.

— Что с «Новика» слышно? — обратился великий князь к минеру, когда закончилась выгрузка.

— С «Новиком» все хорошо, — пожал плечами лейтенант, — вот только после него в док поставят «Палладу».

— Как это возможно?

— Ничего не поделаешь, приказ наместника, плетью обуха не перешибёшь, — философски заметил Никитин.

— Это, смотря какой, — не согласился с ним Алеша.

— Как прошла ночь? — попытался перевести разговор на другую тему минер.

— Сами, небось, слышали нашу стрельбу.

— Спать хотите?

— Если честно, — сделал мечтательное лицо великий князь, — ужасно!

— Так и отправляйтесь, на батарее днем Берг и один справится.

Однако отправится спать, Алеше не судилось. К борту крейсера подошел «Силач» и стоящий на мостике Балк дурашливо проорал в его сторону:

— Здравия желаю вашему высокоблагородию!

— Что за шутки, Сережа? — удивился коротко сошедшийся с командиром буксира после их последней авантюры великий князь.