Создается такое впечатление, что Хайдеггер в ранний период как бы сознательно подчеркивал свою приверженность западному мышлению. Это видно не только из его исключительного внимания к грекам, особенно изречениям досократиков, «мыслящему диалогу между мыслящими» западными философами, но из неоднократных оговорок, что он имеет дело только с западной мыслью. «Западная послеаристотелевская метафизика (курсив наш – М.К.)[313], «логос и рацио в соответствии с их значением в западной метафизике»[314] и т.д. Итак, судя по текстам раннего Хайдеггера, вроде бы его совсем не интересовала востоковедная тематика и что в них нельзя найти мыслей, которые были бы созвучны определенным идеям восточной философии. В работе «Кант и проблема метафизики» он обходит стороной рассуждения Канта о ламаизме и манихействе, Зороастре, о неспособности некоторых восточных народов к спекулятивному применению разума[315]. И все же он не был безразличен к Востоку и в ранний период, скажем мы.
В чем восточные мотивы в творчестве раннего и позднего Хайдеггера? Подход к проблеме. Несколько слов об обоснованности или необоснованности разделения творчества Хайдеггера на ранний и поздний периоды. Это разделение на рубеже 30-х гг. реальное, хотя и весьма условное. Хайдеггер сам в «Письме о гуманизме» (1947), фиксируя суть уже ранее совершившегося поворота от Dasein к «языку – дому бытия» как главному предмету его размышлений, подчеркивает, что уже в «Бытии и времени», работах 1929–30-х гг. он осмысливал существо языка. На этот момент указывается и в трудах исследователей творчества Хайдеггера[316]. Поскольку в ходе последующего изучения в рамках готовящейся нами коллективной монографии взглядов раннего и позднего Хайдеггера со взглядами ряда выдающихся восточных мыслителей прошлого и современности вопрос о восточных мотивах в творчестве Хайдеггера будет основным предметом исследования, то в предварительном порядке изложим эскизно лишь основные моменты нашего понимания данного вопроса.
Первое. Хотя, как мы отмечали выше, прямого обращения Хайдеггера к восточной философии в его трудах раннего периода мы не обнаружили, все же у нас есть некоторые основания полагать, что, наряду с концептуальным оформлением своих мыслей относительно фундаментальной онтологии, учения о Dasein, происходили как бы стихийное, а не с заданной целью, приобщение к востоковедной интенции в немецкой мысли, своеобразная скрытая аккумуляция восточной мысли. Нельзя себе представить, чтобы, штудируя Лейбница, Канта, Фихте, Шеллинга, особенно Гегеля, он мог быть совершенно безразличным к тому, как и почему они обращались к восточной мысли при построении своих философских систем. Но это наше допущение, гипотетическое суждение. Второе. Хайдеггер уже к периоду завершения работы над «Бытием и временем» имел длительный контакт с японскими стажерами, с которыми он вел занятия в течение нескольких лет! Хайдеггер сам свидетельствует это. Приведем то место «Из диалога о языке между японцем и спрашивающим», где Хайдеггер вспоминает о своем «ученике» графе Шюцо из Японии: «В моих беседах с Куки мне всегда лишь отдаленно удавалось догадываться, о чем говорит это слово» (речь идет о слове ики – М.К.)[317]. Хайдеггер, имея в виду начало двадцатых годов, констатирует: «В те годы я как ассистент при Гуссерле регулярно читал каждую неделю с господами из Японии первое большое произведение Гуссерля „Логические исследования“.[318]. А было это в 1921 г. Современные японские исследователи творчества Хайдеггера подтверждают факт пребывания принца Куки в Германии с начала двадцатых годов, а точнее, с 1921 г. по 1929 г. в качестве исследователя. Он слушал лекции Риккерта, Гуссерля и Хайдеггера, но наибольший интерес он проявлял к Хайдеггеру[319]. Куки проявлял интерес также к французской философии, и по приезде в Париж под руководством Анри Бергсона занимался ее изучением. Причем здесь он встретился с молодым Ж.-П. Сартром, который также занимался под руководством Бергсона! И что самое интересное: это Куки вызвал у Сартра интерес к хайдеггеровской философии[320]. В двадцатые годы ряд других молодых японцев учился и стажировался в Германии. Среди них Хадзимэ Танабэ, слушавший в 1922 г. во Фрейбургском университете лекции Гуссерля и Хайдеггера. Киёси Мики тоже учился в Германии, в 1922 г. он слушал лекции Риккерта в Гейдельбергском университете, а затем в течение года занимался под руководством Хайдеггера в Марбургском университете. Мики, вспоминая об этом периоде своей жизни, пишет, что под влиянием Хайдеггера у него появилась глубокая симпатия к Гёльдерлину, Ницше, Кьеркегору и Достоевскому[321]. Японцы в этот период считали Германию философской Меккой. Японский философ Т. Вацудзи, одногодок Хайдеггера, посетил в 1927 г. Германию, в Берлине прочитал ранней осенью этого же года только что вышедшее «Бытие и время» Хайдеггера. Он понял, что это труд в основном о Dasein, и хотя нашел некоторые ограниченности в «Бытие и время» в контексте своего понимания древней японской культуры и буддизма, все же с воодушевлением принял хайдеггеровскую философию[322]. Кроме японцев в 20–30-е гг. Хайдеггер не имел профессиональных контактов с представителями других восточных философских культур.
В сравнительном философском хайдеггероведении отмечаются сходства, аналогии и параллели между взглядами не только позднего, но уже и раннего Хайдеггера. Сначала коснемся раннего Хайдеггера в интерпретации ряда зарубежных философов по проблемам, рассматриваемым Хайдеггером в «Бытие и время». Это, прежде всего, проблема бытия и ничто. Например, Чарльз Вэй-сюн Фу в своем эссе «Хайдеггер и Дзэн о бытии и ничто: критический очерк в трансметафизической диалектике»[323] пишет, что традиционно полагают центральной темой западной метафизики бытие, а восточной – небытие, особенно в даосизме и буддизме махаяны. Автор условно различает Хайдеггера раннего (Daseinanalytik) и Хайдеггера позднего (Seinsdenken). В «Бытии и времени» Хайдеггера он обнаруживает двойной лейтмотив: это вопрос о бытии и вопрос об истине. Небытие у Хайдеггера не есть анти-бытие, которое онто-тео-логически противопоставлено Бытию; оно, наоборот, помогает экзистенциальному и онтологическому прояснению бытия. Он повторяет мысль Хайдеггера о том, что подлинное герменевтическое понимание Dasein невозможно без предварительного прояснения вопроса о значении самого бытия. После ряда экскурсов в работы позднего Хайдеггера, где проблема бытия и ничто неоднократно рассматривалась, он вновь возвращается к «Бытию и времени», к вопросу об истине бытия, выдвинутому Хайдеггером через лингвистический (грамматический и этимологический) анализ самого слова «бытие», о временно-исторических характеристиках бытия. И, наконец, указав, что хайдеггеровская трактовка бытия и небытия уходит корнями к Пармениду и Экхарту Мейстеру, он ведет сопоставительный анализ понимания Бытия и Небытия в философии Хайдеггера и в философии буддизма махаяны. В литературе также отмечается определенное сходство хайдеггеровского Dasein с конфуцианской категорией «жизнь», равно как с некоторыми категориями даосизма и буддизма: в даосизме – с Дао, в буддизме – с дхармой и шуньятой. В мышлении как раннего, так и позднего Хайдеггера находят некоторые сходства с пониманием вещей в И-цзине. Далее сравнение ведется уже по работам позднего Хайдеггера. Отмечается акцент последнего на трактовку сути мышления через поэзию, язык, речь и молчание[324].
