Следует отметить и специфическую для корейцев, занимающих высокое положение в иерархии, манеру говорить и держать себя. Традиционно в Корее считалось, что уважающий себя человек должен быть немногословен, и эти представления сохранились и до нашего времени. В особой степени это относится к тем, кто занимает высокие места на иерархической лестнице. Настоящий начальник и вообще «большой человек» в идеале говорит мало, тихим и несколько монотонным голосом, двигается неспешно и солидно. Склонность к многословию, привычку открыто выражать свое мнение и демонстрировать окружающим свои эмоции корейцы воспринимают как признак несерьезности, легкомыслия. Старая традиция требовала, чтобы человек, и в особенности представитель конфуцианской элиты, был внешне абсолютно бесстрастен, чтобы его лицо было «подобно дереву или камню»

Эта культурная особенность при отношениях с европейцами сплошь и рядом ведет к неприятным коллизиям. С одной стороны, многие европейцы (равно как и русские или американцы) из-за свойственной им общительности воспринимаются как люди «легковесные» и «несерьезные» и, вследствие этого, не слишком достойные доверия. С другой, обычные для образованного и высокопоставленного корейца старой закалки немногословие и подчеркнутое отсутствие эмоций (точнее, их внешнего выражения, ибо по сути корейцы — очень эмоциональный народ) зачастую вызывает у европейцев подозрения в «восточном коварстве» и, соответственно, инстинктивное недоверие.

Для большинства корейцев их общественный престиж не менее важен, чем материальное благосостояние, и порою для того, чтобы повысить свой общественный статус, они идут на весьма большие финансовые жертвы. Для дальневосточного массового сознания, в отличие от, например, американского, понятия «высокооплачиваемая работа» и «престижная работа» — не синонимы. Престижность и прибыльность той или иной деятельности образуют сложный комплекс, который и определяет степень ее привлекательности. Впрочем, это уже — тема иного рассказа.

Наверное, мало кто в нынешней России в состоянии хотя бы даже просто назвать имя своего прапрадеда, не говоря уж о более далеких предках. Сейчас модно рассуждать о том, что причина этого, дескать, в злокозненной политике коммунистов, которые якобы сознательно старались «прервать связь времен». Однако если обратиться к тому, что происходит в других странах Европы, то можно обнаружить, что и там со знанием своей семейной истории дела обстоят не блестяще. У рядовых французов или австрийцев представления о своем фамильном древе едва ли лучше, чем у рядовых россиян. Конечно, есть и исключения, но к ним относятся в основном уцелевшие кое-где потомки дворянских родов, да немногие пенсионеры-любители порыться в архивах. В этом, впрочем, нет ничего удивительного: увлеченные занятия собственной родословной, ее изучение (а порою — и фальсификация) всегда были привилегией элиты, немногочисленной верхушки общества. Конечно, Пушкин мог знать (и действительно знал) свою родословную вплоть до XIII века, но вот его няня Арина Родионовна едва ли могла бы назвать имя своего прадеда.

Однако Корея в этом отношении является исключением. В большинстве корейских семей вам могут показать солидную книгу в тяжелом переплете. Это «чокпо», родословная книга клана, которая начинается от какого-то далекого предка, жившего в XI, IX, а то и V веке. В ней аккуратно записаны имена его потомков, представителей 20, или 30, или даже 40 поколений рода (разумеется, в родословной упоминаются только мужчины). Любой кореец является членом обширного клана, к которому относятся все люди, имеющие одинаковую фамилию и одинаковый «пон» — географическое название, которое указывает на местность, из которой произошел реальный или мифический предок клана. Таких кланов в Корее сейчас 3349, и численность их может быть очень разной: от нескольких сотен до нескольких миллионов человек. В наши дни большинство кланов имеет специальные советы, которые, помимо всего прочего, следят за составлением, редактированием и изданием чокпо.

Иногда чокпо могут знать почти наизусть, и уж во всяком случае в любой семье родословная книга является обязательным домашним чтением. Дети, рассевшись в кружок вокруг бабушки и дедушки, внимательно слушают их объяснению о том, кто из их предков в XV веке был премьер-министром, а кто занимал пост сеульского градоправителя, кто командовал эскадрами в боях с японскими пиратами, а кто пал жертвой клеветы завистника-вельможи и сложил голову на плахе. Казалось бы, идиллическая картина семейно-патриотического воспитания…

И вот тут-то и возникает первый недоуменный вопрос: а почему, собственно, в родословных книгах всех корейских семей их предками по прямой мужской линии вдруг оказываются исключительно министры, генералы, писатели и прочие знаменитости? Куда подевались правнуки вольных землепашцев, которые в начале прошлого века составляли более половины населения страны? Что случилось с прямыми потомками еще одной четверти населения — с крепостными? Куда и почему без следа исчезло потомство ремесленников, писцов, рядовых солдат и матросов?

Отчасти этот феномен знаком и россиянам. Сейчас, когда гордиться рабочим происхождением стало странно, а считаться потомком дворянина, наоборот, престижно, мы вдруг обнаружили вокруг себе фантастическое количество представителей дворянских родов. Их сейчас так много, что, как заметила одна ехидная русская журналистка, «создается впечатление, что после 1917 г. те самые кухарки, что пришли управлять государством, вдруг прекратили размножаться, оставив это занятие исключительно князьям и графьям». Нынешнее изобилие дворян и процветание «дворянских собраний» выглядит особенно забавно, если вспомнить, что в 1870 г. потомственные дворяне составляли 0,8 % населения России (сомневающихся отсылаю к словарю Брокгауза и Ефрона).

Однако надо признать: до Кореи в этом отношении нам далеко. Хотя на дворянское происхождение сейчас и претендует определенно больше, чем 0,8 % россиян, но эти «дворяне» составляют в нашей стране все-таки явное меньшинство. В Корее же буквально каждый кореец уверен в том, что он происходит из того или иного дворянского рода.

Я лично за всю жизнь встретил только 2 корейцев, которые сказали, что их предки были крестьянами, а вот число тех, кто именует себя дворянскими отпрысками, среди моих знакомых измеряется десятками. Один из корейских историков как-то заметил, что, по его наблюдениям, из 10 студентов 9 считают, что являются потомками дворян! Замечание ироничное (историк знает, о чем говорит), но верное: когда я сам работал в корейском университете, я пару раз поговорил со студентами на эту тему — и столкнулся примерно с такой же пропорцией.

Все это становится странным, если обратиться к исторической статистике. Хотя особой надежностью она и не отличается, ясно, что корейские дворяне (их называли янбаны) составляли в начале прошлого века от 10 % до, самое большее, 20 % населения. Цифра эта все равно очень велика по русским или западноевропейским меркам, и объясняется она тем, что в Корее для дворянина было допустимо самому заниматься сельским хозяйством, так что фактически большинство корейских дворян было просто богатыми крестьянами. От обычных крестьян их отличало лишь образование, престиж, а также то, что они, по крайней мере теоретически, могли занимать чиновничьи и офицерские посты. Еще одной привилегией янбан было наличие родословной книги. До XIX века только дворянские кланы могли иметь свою родословную. Первая известная нам родословная появилась в XV веке, и она была, разумеется, дворянской (родословная клана Ю из Мунхва, 1423 г.). Что же до крепостных, которые составляли примерно четверть населения страны, то они не имели не только родословных, но даже и просто фамилий. Подобно крепостным российским, они всю жизнь обходились именами, а то и просто прозвищами.