В спальне был полумрак. Лежа в высоко взбитых, пуховых подушках я с наслаждением курила кубинскую сигару держа ее левой рукой. В правой была пепельница авторской работы выполненная из большого, цельного куска синей яшмы. Уродливое нечто символизирующее по уверению скульптора любовь и вечную жизнь. В этой вещице мне нравился только цвет. Насыщенный, глубокий, синий. Вот и сейчас я с удовольствием любовалась им, на белом фоне простыней он смотрелся просто великолепно. Своими руками я любоваться давно перестала. Морщинистые и сухие, в коричневых пятнах. Но огорчали и печалили меня не они. Не аккуратный маникюр на длинных, ярко-малиновых ногтях портил мне настроение. Нет, девушка видимо совсем обнаглела. Мало того, что оттенок лака совсем не тот который я люблю, так еще ногти обработаны небрежно и криво.

Наивная она думает, что я ничего увижу. Не спорю, в свои восемьдесят три года, я далеко не свежий розан, но и не слепо-глухая развалина.

Мои внучатые племянники конечно надеются, что "Старая Акула", как они меня величают, не слышит их злобного шепота за своей спиной и совсем не замечает алчного блеска в их смиренно опущенных глазах. Но показная любовь и такая же показная, дешевая преданность не могут меня обмануть. Свое прозвище я заслужила не даром. Обвести вокруг пальца ту, кто всю свою сознательную жизнь привыкла вводить в заблуждение, соблазнять и оболванивать других, задача не из простых. А этих алчных гиен, что хищно скалясь ждут как праздника моей смерти, талантом и умом природа обделила. Представляю выражение их лиц при объявлении содержания настоящего завещания и тихо радуюсь, ведь кроме изматывающей борьбы с болью у меня не так уж много других развлечений. По настоящему завещанию все мои счета и деньги от продажи многочисленной недвижимости я оставляю трем детским приютам и трем домам престарелых. По моему убеждению, неприкаянное детство ничуть не слаже беспомощной старости. Знаменитую коллекцию редких картин, завещаю музею родного мухосранска, маленького городка на юге. Возможно с ее помощью городок расцветет и станет знаменитым.

За раздумьями не заметила как потухла сигара. С досадой положила ее в синюю пепельницу и настороженно прислушалась. Как и зрение мой слух меня еще никогда не подводил. Я услышала осторожные, крадующиеся шаги и замерла заметив две трепещущие тени на тяжелом бархате задернутых штор.

Сжала покрепче в руках пепельницу, поворачивая ее той стороной где была вмонтирована камера. Надеюсь, что служба безопасности еще на моей стороне и возмездие настигнет моих алчных родственников. Конечно они долго еще продержались изводимые моими капризами. Возможно я поразвлекалась бы еще с ними, но боль в последнее время все чаще и сильней развлекалась со мной. Поэтому именно сегодня я ждала финала затянувшегося концерта под названием жизнь.

- Андрей, Оленька, не нужно играть в прятки, я вас прекрасно слышу и вижу! - меня скрутило в проклятом кашле.

- Да мы и не прячемся, Татьяна Адамовна! - голос мужчины звучал насмешливо, в нем не было обычной покорной раболепности. Хоть и готова я была к подобному но сейчас меня это пугало. В бесконечной, долгой борьбе за призрачное счастье и лучшую жизнь, я несомненно приобрела поистине крысиное чутье на опасность. И это чутье сейчас громкой сиреной вопило о том, что наконец-то мои двоюродные племянники решились избавиться от Старой Акулы. Я усмехнулась, прислушиваясь к своему страху. Вот ведь, не думала, что еще способна чего либо бояться. Ну разве, что боли? Вспомнив про свою жестокую спутницу последних месяцев, я расслабилась. Интересно, что они выбрали яд или подушку?

"Все таки подушку." - тяжело вздохнула я, наблюдая за тем как женщина испуганно, трусливо закрывая глаза, присела в большое кресло, а мужчина взял один из многочисленных, пышных валиков и направился с ласковой улыбкой ко мне.

Нестерпимое удушье, вот и все, что почувствовала я. Затем меня окружили непроглядная темнота и мрак. "Словно лампочку выключили" - пронеслось где-то там вдалеке.

Мрачную тишину нарушил чей-то горестный крик.

- Танька, Танечка! Открой глаза! - хрипло, отчаянно молил меня ломающийся басок, который срывался на пронзительный фальцет.

Глаза я приоткрыла, тем более, что меня об этом так настойчиво просили. Худенький подросток в замызганой рубашке стоял надо мной на коленях. В углу возле деревянной лавки, испуганной стайкой жались совсем незнакомые мне дети.

Хотела спросить кто они такие и не смогла. Захрепела, надсадно закашлялась, в горле стало нестерпимо больно. Да, что же это такое! Опять эта боль! С трудом подняла руки с удивлением заметила отсутствие красно-малинового лака на ногтях изящных пальчиков. Руки явно моими не являлись, уж свои то коричневые пятнышки и морщины я наизусть знаю. Тем не менее эти чужие пальчики с гладкой, молодой кожей и обкусанными ногтями слушались именно меня. Провела пальцами по болевшей шеи ощущая прохладный атлас молодой кожи и наткнулась на нечто круглое и жесткое. Веревка! Застонала пытаясь снять петлю с шеи.

Мальчишка встрепенулся. Кричать прекратил и молча принялся мне помогать.

- Танька, Танечка! Очнулась! Еле сил у меня хватило, тебя из петли снять. Что же ты утворить решила?! Как мы без тебя зиму перезимуем?! - он зарыдал совершенно по детски, утирая слезы большой, почти мужской ладонью. Глядя на него, жалобно точно голодные кутята, заскулили остальные дети.

У меня болела голова и першило в горле. И главное было не понятно где это я оказалась.

- А ну тихо! - сипло прикрикнула я на многоголосый хор плакальщиков.

Дети даже не подумали прекратить свои жалобные вопли. Они словно по команде быстро подлетели ко мне, маленькие ручки гладили волосы и плечи. Сопливые носы громко шмыгали, через минуту их объятий я почувствовала себя замусоленной конфетой. С детьми я обращаться не умела, всегда боялась этих маленьких, загадочных человечков. Своих то у меня по жизни так и не случилось... Хотя и я поменяла пятерых мужей. Хотя, что это я? Любовницы моих мужей детками их исправно снабжали. Это я была пустоцветом... Вместо детей всю жизнь безупречно делала деньги. Вот они одни, эти самые деньги меня и любили…

Я с трудом уклонялась от цепких ладошек, уворачивалась от слюнявых поцелуев. И с удивлением чувствовала, что меня очень трогает такая искренняя любовь и неподдельная радость незнакомых мне детей. Стоп! Это я их вроде бы не знаю. Но они меня знают очень даже хорошо.

- Прекратите, перестаньте немедленно! Вот ты мальчик, - я ткнула пальчиком с обкусанными ногтями в подростка, - Ты мне можешь объяснить, что тут происходит!?

Мальчишка изумленно смотрел на меня, радость в глазах сменялась испугом.

- Танька, ты не шути! Я с детьми и так страху натерпелся пока веревку перерезал! Бессовестная ты, Танюша, в петлю полезла из-за жениха, а про нас ты подумала? - его юношеский басок опять сорвался на пронзительный фальцет.

Раннее утро. В печи громко и радостно трещат сухие дрова. Хорошо, что их внушительный запас давал надежду на то, что от холода я и мой новоявленный брат Матвейка, а также пятеро сестренок, зимой не околеем. Кузнец Антип Антонович Северин, был очень хорошим хозяином. Большой дом построил на отшибе, он был просторным и светлым. Стоял особняком, в отдалении от окраины, как и положено дому кузнеца. Просторная кузня возле дороги, была сейчас пуста. У Матвейки не хватало сил и опыта, чтобы продолжать дело отца. Все клиенты еще с лета, после исчезновения Антипа и его жены Ульяны, перешли на другой конец села к давнему сопернику в кузнечном бизнесе.

Матвей удивляясь моему неведению и беспамятству, со слезами на глазах, шмыгая носом, рассказал, что родители в середине лета отправились на ярмарку в столицу. Славный город Царьпетровск, был совсем рядом. На ежегодной ярмарке родители хотели пополнить приданое старшенькой дочке Танюше, которая собралась замуж, купить хорошую козу, гостинцев детишкам. Деньги для поездки на эту ярмарку копили два года. Рано утром запряг кузнец пару лошадей, родители поцеловали детишек, сели на телегу и уехали. Больше их никто не видел. Вначале детвора бегала каждый день на пригорок с которого было видно дорогу на Царьпетровск, просиживали там до наступления сумерек, надеясь, что вот-вот покажутся знакомые лошади Каурка с Сонькой, которыми правит отец в новой рубахе, а мама сидит рядом и приставив ладошку ко лбу выглядывает своих деток. Несколько раз они срывались и радостно орущей стайкой бежали по косогору к дороге. Но резко останавливались, понимая, что обознались, понуро брели домой.