И тут перед нами маячит страшная опасность, заключающаяся в том, что после этой войны процесс размывания всех человеческих норм, относящихся к правде, справедливости и человечности, будет продолжаться и продолжаться. И что время будет использовано не на то, чтобы уничтожить реальное зло, выросшее между 1933 и 1939 годами, и отрегулировать те колебания в обществе, которые породило девятнадцатое столетие и которые так и будут продолжаться, никем не сдерживаемые, а на то, чтобы найти новые источники топлива и создать новую форму зависимости, зависимости от машин.
Этот период разрушения, в котором Гитлер сыграл самую важную роль, продолжается уже тридцать пять лет. Все это время Европа шла от кризиса к кризису, от войны к войне: марокканский кризис, война в Триполи, Балканский кризис, Балканские войны, мировая война, оставившая пол-Европы в развалинах, затем революция, анархия, инфляция, путчи, затем уже войны более мелкого масштаба — турецко-греческие, Абиссинская война, Рейнский кризис, бескровные войны с Австрией, Чехословакией, в Судетах; албанская война, польская война и, наконец, теперь уже и большая война.
Если все так и будет продолжаться, то мы, в Европе, получим «китайский вариант», о чем я писал в одной аналитической записке еще в 1936 году— война скоро придет в Европу, если не преградить ей путь, говорил я тогда, и эта война либо закончится быстрой победой Германии, либо выльется в затяжную борьбу, которая затянет Европу в нечто похожее на тот хаос, который царит сейчас в Китае.
Если мы принципиально хотим пережить все это, то мы должны вернуться к стабильному и уважаемому всеми сторонами положению дел на европейском континенте. И без Германии мы этого сделать не сможем. Именно по этой причине та Германия, которая выйдет из этой войны, является, повторяю это снова и снова, определяющим моментом для всей нашей жизни. Невозможно остановить продвижение к цивилизации варварскими методами, хоть Гитлер и объявил об этом и хоть в это охотно верят многие влиятельные старцы, которые до ужаса боятся «красных», с которыми он буквально недавно обо всем договорился{62}.
Именно это и является самой серьезной опасностью в этой войне — я, по крайней мере, так полагаю. А именно то, что наши правители, пусть и не испытывая уже иллюзий в отношении Гитлера, постараются установить в Германии такой режим, представители которого будут максимально похожи на них, не принимая во внимание те стремления к лучшему, более справедливому и стабильному общественному устройству, которые живут в душе каждого человека. Если подобные надежды все время разочаровывать, то неизбежно наступает отчаяние и анархия.
Вот почему я вздрагиваю, когда вижу, как на втором плане передвигается фигура Геринга. Геринг это символ огня и меча — поджога рейхстага и нынешней войны.
Человек, привыкший думать, что Гитлер есть нечто хорошее для человечества, ну или, по крайней мере, хотя бы для представителей своего класса, теперь обращает свой взор на Геринга. Нам нужно было получше знать, кто такой Гитлер, думают они; разве он не был художником-самоучкой? А вот Геринг… о-о-о… вот это мужчина, вот это вождь. Как жаль, что он не стал фюрером. Ну, может, еще станет.
Поэтому мы и читаем 14 января 1940 года следующие слова маркиза Лондондерри. Теперь, уже зная о «неуравновешенности» Гитлера, он говорит, что «он точно и верно оценивает особенности характера Геринга». Оценка эта такова: «Геринг надежен, он заслуживает доверия во время кризиса. Он настоящий немец; он может быть жестоким и безжалостным, может быть неразборчивым в средствах, но я лучше буду иметь дело с фельдмаршалом Герингом, чем с каким-либо немцем из виденных мною до сих пор».
Точно так же обстоит дело с сэром Невилом Хендерсоном, который долго упорствовал в своих заблуждениях относительно Гитлера и его национал-социализма («этого великого социального эксперимента»). Он очень плохо знал Германию, когда был назначен сюда послом Англии. Было это за пару лет до вторжения, но и изучать эту страну он особо не торопился{63}. «Геринг может быть мерзавцем, — сказал он в январе 1940-го, — но все-таки он не законченный негодяй». Подобная градация может показаться весьма интересной людям неосведомленным. А вот для более пытливого ума в этих терминах кроется большая разница. Мерзавец — это всего лишь человек, который мог отправить на тот свет своих товарищей по службе вместе с семьями, бросить тысячи соотечественников в концлагеря, поджечь рейхстаг и т. д. — все это, возможно, и нехорошие дела, но никак не грязные. А законченный негодяй — это, по-видимому, тот человек, который заключает союз с большевиками.
И вот мы возвращаемся на круги своя — те же слова, те же мысли. Те же иллюзии или, скорее, то же желание быть обманутым. Та же угроза для Англии, угроза Европе и нашему общему будущему. Геринг, этот поджигатель рейхстага, человек, отдававший «расстрельные» приказы, палач генерала Шлейхера, фрау Шлейхер, Грегора Штрассера и бесчисленного количества беззащитных людей; автор тайного перевооружения немецкой армии; человек, который в первой своей речи после окончания войны заявил, что «если моя солдатская душа добьется своего, то я покажу этим Englander, что их можно побеждать». Он «неразборчив в средствах», но также «надежен и заслуживает доверия во время кризиса».
Il faut en finir. Но как? Мы так и будем вечно маяться с этим явлением, если такое мировоззрение будет господствовать в умах тех, кто правит Англией. Геринг так же плох для нас, для Германии, для Европы, как и Гитлер, а может, даже и хуже. Меня как человека пишущего утешает лишь то, что за девять месяцев до начала войны, на Рождество 1938 года, я опубликовал в одной американской газете статью, в которой написал, что когда начнется война, то мы еще увидим Геринга во всей красе. У меня сохранился отпечатанный на машинке экземпляр текста, который, как говорят немцы, стал сегодня aktuell, то бишь злободневным.
Я упомянул об этом потому, что хочу сказать, причем заблаговременно, что любая сделка с Герингом будет иметь для нас самые негативные последствия. Как раз именно Геринг, а не Гитлер и привел нас на тот путь, по которому мы сегодня идем. Именно он заявил в декабре 1934-го корреспонденту Рейтера: «Опасения англичан по поводу нападения с воздуха лишены всякого основания, потому что у Германии нет технической возможности, чтобы осуществить подобного рода атаку. Конечно, у нас есть несколько опытных образцов, но говорить, что у нас есть сотни боевых самолетов — просто нелепо». И тогда же, в декабре 1934-го, г-н Болдуин заявил: «Дело не в том, что Германия очень быстро идет вперед и скоро сравняется с нами. Если Германия будет продолжать выполнять свою программу без ускорения и если мы будем продолжать выполнять нашу программу в установленных ныне пределах, то, по нашим оценкам, через год разрыв между нами в Европе — только в Европе — составит примерно 50 процентов». Буквально через 12 недель, 12 марта 1935 года, Геринг, чьи тщательно скрываемые ВВС к тому моменту достигли желаемого уровня превосходства, с иронией ответил корреспонденту одного из британских изданий: «Переоснащение германских военно-воздушных сил в настоящий момент завершено, и мы создали независимое министерство авиации, которое возглавил я». Прошло еще несколько дней, и Гитлер заявил Джону Саймону и Энтони Идену, что германские ВВС так же сильны, или даже сильнее, чем британская авиация на всей территории Британской империи{64}.
Доверять человеку, который, посмеиваясь, обманывал наших лидеров, общаться с ним, исходя из того, что он якобы вменяемый и ему можно доверять, означает пригласить в свой дом катастрофу. И это только один пример насчет Геринга, который должен заставить любого британского государственного деятеля отпрянуть, подобно напуганному жеребенку, в сторону, когда ему предлагают хоть какую-то сделку с Герингом. Я вспомнил об этой истории потому, что Габсбурги и Бурбоны показали нам, что некоторые люди так ничему и не научились.
