Поэтому когда я вернулся в Англию с твердым намерением написать книгу об этой войне, о грядущем мире, Германии и Отто Штрассере, я направился к морю, на юг и остановился там в большой гостинице.

В этом здании было невероятных размеров помещение, которое называлось «Комната отдыха». Там стояли кожаные кресла, и в них всегда с самым чинным видом восседало несколько человек. Посреди комнаты стоял большой аквариум, в котором тихо плавали какие-то тропические рыбы и, судя по всему, думали, какого черта делают тут все эти люди. Время от времени какой-нибудь обитатель большого, человеческого аквариума — ибо эта комната была прохладным, заставленным всякими растениями местом, в которое то и дело заглядывали полоумные старушки да апатичные джентльмены, так что я иной раз вздрагивал, когда обнаруживал кого-нибудь из них рядом со мной — случайно подходил к этому аквариуму и рассматривал его обитателей, издавая непонятные звуки, которые могли равно знаменовать удивление или удовольствие. Мне всегда было интересно, что в таких случаях думают рыбы, находящиеся в аквариуме…

Там был один весьма престарелый джентльмен с военной выправкой, который занимался вязанием (бригадный генерал в отставке, наугад подумал я); иногда к нему приезжал сын, которому он, сопя, сообщал новости, которые прочел в газетах, и свое мнение относительно них («Избаловали этих ополченцев, даже говорить об этом не хочется». «Да, папа»). Была там еще одна старушка, которая неверной походкой перемещалась от кресла к креслу, а в перерывах питалась юмором, который журнал «Панч» черпает в неистощимом источнике — различии между классами общества. Однажды в комнату отдыха забрел чей-то ребенок, но на него нашумела старушка-голландка — ребенок начал слишком громко смеяться, в результате чего она позвала слугу и сделала ему замечание.

Через пару дней я вышел из комнаты отдыха, которая мне уже совсем не нравилась.

И тут я решил купить билет на поезд, чтобы доехать до моей затерянной деревни. Так я и сделал. Пожилая женщина со сверкающим глазом по-прежнему жила там в окружении цыплят и развалин.

— Ну вот и я, — сказал я. — Приехал к вам на пару дней.

— А я уж думала, что вы не вернетесь сюда, мистер, — ответила она.

— Почему? — спросил я. — Я же сказал, что вернусь.

— Ну… я думала, что вы не приедете, — продолжала она. — Место тут уединенное, зимой у нас холодно, да к тому ж в это время года у меня никогда не было посетителей, да и невесело вам тут будет, среди развалин-то.

— На самом деле это единственное уцелевшее место во всей Британии, — сказал я. — У вас нет радио, киношек, забегаловок, где дают рыбу с картошкой. Нет у вас и всебританских контор по сбору всякой ерунды, которую изготавливают в Нью-Йорке польские евреи; у вас нет этих шикарных девиц, парней «из центра»; у вас нет гороскопов, футбольных площадок и у вас не танцуют джиттербаг. Здесь и правда может быть холодно, но подумайте, насколько холоднее в Финляндии или даже в Лондоне на репетиции эротического ревю, а у вас таких ревю нет, и хорошо — я достаточно насмотрелся на этот бедлам в свободной Германии и знаю, что это такое. У вас здесь нет беженцев, за исключением меня, и я — единственный настоящий беженец в Англии. У вас нет антикварных лавочек, где продают латунные канделябры, тысячами изготовленные на заводах в Бирмингеме. У вас нет даже чайной лавочки и кабачка, где мне подадут теплый виски и холодный портвейн, если я, по традиции, заскочу туда, чтобы пропустить глоток. Вы даже говорите по-английски, что сегодня — настоящая редкость. У вас нет бензозаправок с непременным кафе при них. У вас нет эстрадных певцов, этих любителей свинга, и вам не приходится слушать, как ваши соотечественники и соотечественницы, забыв свое прошлое, подвывают «О, мой парекрасный, ты ваще парекрасны-ый». На ваших цыплятах нет противогазов. Так что более сохранившегося места мне лично видеть не приходилось.

— Вы так странно говорите, мистер, — с некоторым сомнением в голосе сказала женщина, но ее сверкающий глаз сиял еще более неукротимо, — здесь все в руинах. Все.

— А… — сказал я. — А вы видели Кентербери, о котором писал Чосер, и Плимут, откуда уходил Дрейк?

— И что там? — рассеянно спросила она. — Они их бомбили?

— Нет, — отвечал я. — Это мы их бомбили.

— Ну, ладно, — сказала женщина. — Вы же собираетесь здесь работать над своей книгой, мистер?

— Да, я напишу хотя бы часть, — отвечал я. — Эта книга уж слишком раззадорила меня. Когда я уезжал от вас в прошлый раз, то еще ничего толком не понимал, а вот теперь она меня захватила с головой. Я думаю, что Отто Штрассер — выдающийся человек, хороший немец, человек, который хочет мира. Так что, ведите меня, я хочу работать.

И мы вошли в дом.

Когда я уже какое-то время был знаком со Штрассером и проводил с ним много времени, обсуждая разные вопросы, в том числе беседуя о его жизни, я с удивлением обнаружил, что этот человек является автором изрядного количества книги ни одна из которых, как я полагаю, не была переведена на английский язык. Две или три книги я прочитал, еще будучи за границей, и полагал, что они уже давно в ходу в Англии. Но я не знал, сколько всего написал этот человек, как, впрочем, и сегодня не могу понять, как мог столь занятой деятель находить еще время и на писательский труд. Но, как я уже говорил, среди его качеств на первом месте стоит невероятная, практически нечеловеческая энергия, вещь, конечно, часто встречающаяся у немцев, но отнюдь не в таких масштабах. Каким-то образом он умудрился написать несколько десятков книг. И это — в перерывах между кампаниями, которые он проводил по всей Германии сначала за, а потом против Гитлера; в перерывах между антигитлеровскими акциями, которые он проводил, уже находясь за границей, переезжая с места на место, из страны в страну, спасаясь от шедшего по пятам гестапо. Штрассер говорит, что, наверное, он единственный автор, который не знает, сколько книг написал. Возможно, он прав.

О его труде «Структура немецкого социализма» (Aufbau des Deutschen Sozialismus) я уже упоминал выше. На мой взгляд, это одно из самых выдающихся эссе в конструктивной политической мысли, причем детально проработанных, которые когда-либо попадались мне в руки. Кстати, в конце этой книги приведена запись двух обширных бесед с Гитлером, которые дают понимание лживости и истеричности этого человека. Почему-то за долгие годы никто из множества читателей на этот фрагмент внимания не обратил. Книга была опубликована в 1931 году.

Другой его политический труд, «Европейская Федерация» (Europaische Foderation) увидел свет в 1935 году. Сегодня все говорят о федерации европейских государств, так что уже одна эта книга ставит Отто Штрассера в число пророков. Затем он написал «Немецкую ночь святого Варфоломея» (Die Deutsche Bartholomausnacht)^{90}, описание резни, устроенной гитлеровцами 30 июня 1934 года, в ходе которой был убит и его брат Грегор, ставший главным героем этой книги. По правде говоря, мне показалось странным, что этот труд не был переведен на английский язык. Такой кровавый день несомненно вошел в историю и мысли на сей счет человека, столь близко знакомого со всеми основными персонажами этой трагедии, в особенности с одним из них, мысли самого Отто Штрассера, вне всякого сомнения, имеют огромную ценность для историков.

В 1938 году (я не представляю тут все книги в хронологическом порядке) он выпустил в Цюрихе под псевдонимом D.G. книгу Erlebte Weltgeschichte, что примерно можно перевести как «Всемирная история моими глазами»^{91}. Это хорошо написанное и увлекательное повествование о периоде с 28 июня 1914 года, со смерти эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараево, и до триумфа Гитлера в 1933 году. Заканчивается книга словами: «Так появилась на свет гитлеровская система, которая потрясет Германию и Европу до самого основания».