В подтверждение этого я приведу еще одну цитату, но уже из другого документа. Но на этот раз это уже будет не циркуляр Штрассера своим соратникам, а доклад о ситуации в Германии, подготовленный его соратниками, которые находились в рейхе, после чего тайно переданный Штрассеру за рубеж. Он в чем-то даже значимее предыдущего — благодаря точным прогнозам предстоящих событий и еще ряду вещей, которые там звучат. И он великолепно иллюстрирует то взаимодействие между находившимся в изгнании Штрассером и его людьми в Германии, которое продолжалось до самого начала войны, да и в настоящий момент не прекратилось.

В этом документе нет ровно никаких колебаний, напоминающих те, что в этот момент — 28 июля 1939 года, когда до начала войны оставалось всего пять недель — терзали британскую прессу и членов парламента, размышлявших, а что же такое предпримет Гитлер. Запугивает он нас или нет? Возьмет ли он Данциг или не возьмет? Остановится он на этом или не остановится? В общем, снова повторялись зады аж шестилетней давности.

В документе говорилось, что намерение Гитлера так или иначе, «по образцу Мюнхена, либо просто военными действиями», разгромить и расчленить Польшу непоколебимо. «Ни у кого, кто хоть немного знает его самого и его политику, нет ни малейшего сомнения, что в 1939 году он испол нит свое торжественное обещание включить Данциг в состав рейха^{60}. Совершенно очевидно, что он сделает это — потому что таким образом он сможет приступить к уничтожению Польши, каковое является обязательным условием его внешней политики в будущем. Конечно, методика Мюнхена максимально бы подошла ему, однако если такой ход действий окажется невозможным, он готов и к «небольшой войне» с Польшей, равно как и к «большой войне» с государствами Запада».

Далее в документе изложен удивительно точный прогноз хода польской кампании — концентрические удары четырех немецких армий, следствием которых станет истощение польских сил, в результате чего немцы смогут захватить Варшаву в течение трех недель. Это позволит Гитлеру, уже после укрепления новой границы, перекинуть основную часть немецкой армии на запад. Примерно летом 1940 года, говорит автор документа, начнется уже «большая война» — с молниеносной оккупации Румынии и Дании как источников нефти и продовольствия, а также с нападения на Голландию.

«Внутренняя обстановка в Германии, — говорится в документе, — поначалу выкажет в данный момент некоторое оживление и может быстро превратиться в нечто, что в ходе войны станет реальным фактором влияния. Нет сомнений, что немецкое общество поначалу поддержит гитлеровский режим в его войне против Польши. На это сработает не только ностальгия по Данцигу и неприязнь к полякам, но также и ожидание того, что Англия сохранит нейтралитет. Подобные ожидания могут оказаться иллюзорными, однако не следует забывать, что и слова, и поступки правительства Чемберлена до самого последнего момента именно такие иллюзии и питали. Моментальное же вступление Англии в войну в первое время только придаст новый импульс старой песне о коварном Альбионе, хотя, безусловно, это событие станет для немцев серьезным ударом. Однако произведенное потрясение будет иметь по-настоящему глубокий и продолжительный эффект только в том случае, если английские и французские ВВС начнут бомбардировки немецких городов. Совершенно справедливо, что люди с хорошей нервной системой и четким сознанием этих воздушных атак не испугаются, а, наоборот, начнут еще упорнее сопротивляться, однако точно так же справедливо утверждение, что люди с истощенной нервной системой и находящиеся в неустойчивом душевном состоянии начнут сеять семена паники. В 1939 году нервы у немцев были не в самом лучшем состоянии, в большинстве случаев над ними довлело чувство вины, поскольку им долгое время приходилось подавлять в себе лучшие поползновения и мысли из боязни государственного террора. Пока с фронта будут приходить победные реляции, все эти настроения — ненависть к Гитлеру, сочувствие его противникам, панические состояния — будут нейтрализованы. Но когда станет ясно, что наступательная война против государств Запада стоит у дверей, в Германии тут же начнет складываться революционная ситуация, которая будет лишь усугубляться при попытках удушить ее. Судьба Гитлера, исход войны, судьба мира и Европы зависят от того, как будет использована эта революционная ситуация в Германии».

В этом документе, как и в циркуляре Отто Штрассера, содержится предположение о том, что против стран Запада развернутся серьезные наступательные действия. Я в этом сомневаюсь. Если что-то и начнется, то все будет гораздо проще.

Однако во всех остальных отношениях эти два документа, написанные задолго до начала войны, кажутся мне весьма вероятными и, более того, подходящими для моего повествования. Они показывают нам зародыш революции. Младенец может появиться на свет мертвым, а может и наоборот, эдаким крепышом, но сам зародыш — вот он, и вы видите его на страницах этой книги. Мы видим, насколько верно и, в общем-то, со сколь небольшими поправками эти неизвестные нам люди смогли проникнуть в мозг Гитлера, разглядев будущее Германии, будущую войну и разработав, в соответствии со всем этим, свои планы. Именно так и работает «Черный фронт».

Именно так Немезида невидимо стала выходить из тени. И эти два документа являются живой иллюстрацией всему тому, что делали Отто Штрассер и его «Черный фронт».

Я рассказал о жизни немца Отто Штрассера вплоть до самого последнего момента и так, как он ее прожил. Она привела его в Париж, где он жил в бедности, но так и не прекратил своей борьбы, не считаясь ни с какими затратами и жертвами. Возможно, его время скоро настанет.

Солнце Гитлера начинает понемногу закатываться. Он уже становится объектом изучения для историков; в тиши последних дней они смогут вполне спокойно поизучать его. Для нас же, кто еще живет сегодня, он — уже герой вчерашнего дня, хотя и будет досаждать нам еще какое-то время.

Он был разрушителем; как говорит Отто Штрассер, его роль в наше время — роль разрушителя, и он с блеском выполнил ее до конца. Он уже уничтожил дома и погубил жизни миллионов людей, и может и впредь погубить жизни миллионов.

Но его время уже истекает, и для нас, живущих сегодня, важным становится следующий вопрос: кто придет после него; какая Германия заступит место Германии Гитлера; сможем мы, наконец, мирно сосуществовать с той Германией; сможем мы, наконец, планировать свое будущее и жить для своей страны, вместо того, чтобы по призыву кучки стареющих господ идти в атаку и умирать за них; и, самое главное, есть ли надежда на то, что после этой войны наступит более справедливый социальный строй, что надежды, с которыми шло на войну поколение 1914 года, наконец, будут оправданны. Или и поколение 1939 года тоже будет зачислено в разряд потерянных?

Надежды на лучшее общественное устройство, как я полагаю, тщетны, если на последней стадии войны не появятся новые люди и новые идеи. Однако на этих стадиях люди могут еще хуже понимать, за что они сражаются, нежели в начале войны. Г-н Чемберлен за все время своих выступлений по поводу войны (а выступал он с речами на сей счет каждую неделю) лишь однажды сказал то, под чем бы подписался любой простой человек. Это была фраза, состоящая из четырех французских слов: Il faut en finir^{61}.

И это правда; с таким утверждением может согласиться каждый; это то, что нам подсказывает наш внутренний голос; мы должны покончить с этим кошмаром. Но после этого г-н Чемберлен всегда говорил по-английски, заявляя, что, конечно же, мы не хотим передвигать «старые пограничные посты» (то есть те посты, которые поставил Гитлер после четырех вторжений — старые?), что мы не хотим «мира через отмщение», и так далее, и вот уже война в разгаре, а мы все попустительствуем агрессору.