За что идет эта война? Почему политики, еще вчера бывшие вполне нормальными, сегодня уже бесстыдно врут, превращаясь в обычных мерзавцев? И станут ли наши сегодняшние враги нашими завтрашними друзьями? Куда же мы идем?
Я никогда не мог забыть вот этой разницы между британскими солдатами и британскими политиками и никогда не мог понять, почему приличные люди не могут прорваться к рычагам власти, чтобы управлять жизнью общества. Я думал: неужели и это поколение по окончании войны тоже будет отодвинуто на задний план? Из всего правительства, заявил кто-то в Парламенте, на войну, которую они же и развязали, ушли только лишь двое из числа лиц призывного возраста. Мне кажется нелепым, когда такую нацию возглавляют какие-то старцы, берущие с собой в самолет зонтик, чтобы не промокнуть, если пойдет дождь. Да и новые министерства, институты, советы и прочие структуры были заполнены всякими «нужными людьми», чужестранными «специалистами» и тому подобными элементами. И эти два плана не могут звучать в унисон. Отвратительное жульничество и спекуляция образца 1914–1918 годов начинались снова…
Но тут с неба, все еще затянутого облаками, на меня упада два солнечных лучика. Первый — это ответ Империи, который, как я полагаю, которые не могли предполагать того, что предполагал я. Думаю, что только те, кто был во Франции в 1914-м и 1915 годах, смогут понять чувства, охватившие меня при виде австралийских, канадских, южноафриканских, новозеландских солдат в 1939 году. Это были не те солдаты, которых мы видели в Первую мировую. И радость от их появления была сродни веселящему опьянению от бокала шампанского.
Другим порождающим оптимизм моментом было то, что мы не совершили одной ошибки, которая могла привести нас к поражению. Призраки Соммы и Ипра, где миллионы британских солдат были брошены без всякого смысла, взаимодействия и надежды на победу против неприступных укреплений немцев, все еще бродили вдоль Западного вала. Меня охватывало кошмарное предчувствие, что желание воротил с Уолл-стрит «повоевать» или «оказать дружескую помощь» или одержимость некоторых выучившихся по книжкам командиров вновь приведут нас к этому. Никто не может сказать, как мы сможем выиграть эту войну, но мы точно проиграем, если поступим, как в прошлый раз. Но, слава Богу, этого не случилось, и надеюсь, что не случится в будущем.
Потому что в этой войне удача (или что-то иное) отвела от нас опасность поражения; сегодня мы можем лишь сами лишить себя жизни, напоровшись на выставленный меч или позволив нашему врагу найти могущественного союзника, хотя, что касается последнего вопроса, то даже Россия после фантастического поражения в Финляндии, кажется в таковом качестве менее грозной.
Наш враг не может победить нас — но его мощная армия и воздушный флот по-прежнему в целости и сохранности и находятся за неприступным Западным валом. Ему ничего не надо — только бы мы напали на него. И это даст ему последний шанс на победу. Он не будет нападать на нас всей своей мощью. Не верьте людям, которые говорили вам, что он сделает это осенью 1939-го; тем, кто сегодня говорит вам, что он сделает это весной 1940-го, равно как и тем, кто будет говорить вам (в случае, если он не нападет весной), что он обязательно сделает это осенью 1940 года{82}. Эти мнения крайне подозрительны; это голоса оружейных баронов, которых интересуют только деньги. Они хотят, чтобы вы прониклись мыслью, что массовое убийство обязательно должно состояться тогда-то и там-то. Оно, возможно, и состоится, тем более что вокруг носится столько упырей, но никому, кроме этих кровососов, пользы оно не принесет.
Потому что для нас в этой войне лучшей формой нападения будет оборона. Еще задолго до начала войны капитан Лиддел Гарт говорил об этом. Пролить много крови отнюдь не означает выиграть войну. Кровопролитие только увеличивает чьи-то прибыли. Существует только надежда на то, что войну можно закончить (но не выиграть), без обильных жертв. Потому что наш лучший союзник, наша самая большая надежда на победу — это враг, живущий рядом с Гитлером: тиски голода, противники его режима, население оккупированных территорий и, наконец, эффект от воздушных рейдов, которые мы не должны откладывать, по возможности, ни на день.
Гитлер не нападет на нас со всеми своими силами. Еще со времени жизни в Германии я знаю, что стратегия нацистов, сформулированная еще задолго до войны, предполагала использование мощи всех вооруженных сил только в том случае, если 1) Франция и Англия не выступят единым фронтом, но этого, как мы знаем, не случилось; и 2) если Германия сможет найти такого сильного союзника, который поможет ей победить и Англию, и Францию одновременно. Но этого также не произошло.
С учетом того, что ни первый, ни второй сценарий не сработал, нацистским стратегам теперь приходится отсиживаться за Западным валом и ждать, пока враги Германии пойдут в наступление, чтобы отобрать у нее награбленное Гитлером и решить заодно всякие побочные вопросы, которые могут случайно возникнуть. В этом и заключается смысл существования Западного вала, для этого он и был построен, именно поэтому Гитлер и называет его Западным валом, а не «линией Зигфрида».
За этим Западным валом размещена сильная армия, военно-воздушный флот и все еще сильный и единый народ. Я не знаю, можно ли приручить этих людей с помощью тяжкого поражения, но, полагаю, что такая возможность все-таки есть — просто на это понадобится время и массированные бомбардировки.
Я не понимаю, каким образом Германии можно нанести военное поражение, даже если пройдет достаточное количество времени. Они же знают, что не смогут победить нас, и для них самих это было очевидно с самого начала войны. Но они думают, что мы не сможем победить их. Я думаю, что лучшая надежда на окончание войны, поскольку наши лишения, в любом случае, будут все-таки меньше, чем у них, это окружить их, зажать и долбить и бомбить их, пока они не сдадутся.
Вот такое завершение войны может стать настоящей победой, победой ради мира. В 1918 году мы добились победы военной, но не завоевали мир. Ошибочно думать, что чем более жестоки и кровопролитны сражения, тем лучшим и более выгодным будет окончание войны. Это сугубо армейский взгляд на вещи, который проповедуют люди, так или иначе связанные с армией.
Если бы немецко-советское соглашение предусматривало ряд совместных, периодических, направленных на запад ударов, которые должны были быть нанесены в определенный момент, то в случае с провалом русских в Финляндии становится совершенно очевидно, что такая тактика потерпела неудачу. Хотя, с другой стороны, сегодня мы видим, что Румыния была разделена между Германией и большевиками, причем немцы забрали себе нефть, так что если бы большевики вдруг победили в финской кампании, то к этой схеме вполне могли бы и вернуться. Это означало бы новые завоевания в Юго-Восточной Европе. Но после финского разгрома даже совместное германо-советское наступление против Британии вряд ли возможно. И если Гитлер прикажет своим генералам начать его, то они явно задумаются над целесообразностью этого шага.
Впрочем, двое победителей в этой войне мне уже известны — это оружейное лобби Соединенных Штатов и Италия. Римская империя устроила мастерское представление — еще никому не удавалось с большей выгодой сидеть на двух стульях сразу, чем Муссолини. Он участвовал во всех военных предприятиях, если они обходились малой кровью, но зато давали хорошие территориальные приобретения. Эти войны были не настолько затратны, чтобы уничтожить его популярность среди народа; когда же они грозили превратиться в затяжные и весьма опасные кампании, он тут же превращался в голубя мира.
Во время войны 1914–1918 годов в соглашении между Италией и ее союзницей, Австро-Венгрией, был один тайный пункт, согласно которому, Италия не вступала в войну, если в ней участвовала Британия. Подобное условие давало ей возможность в случае конфликта постоять в сторонке, но, как только исход войны становился более-менее ясен, она вполне могла примкнуть к победителю и в полной мере пожать плоды победы, удовлетворив свои территориальные претензии.
