Мара на мгновение прикрыла глаза. Она слишком устала для таких разговоров! Одно неверное слово, один уклончивый ответ - и под угрозой окажется все, в чем ее Мастер видел свое счастье. Самая правильная тактика - это честность, но как найти единственно точные слова? У Мары ломило виски, и казалось, что ноет каждая клеточка тела; непослушные мускулы болели после тяжелого перехода... И властительница Акомы приняла решение. Все равно ей никогда не подняться до высот тактичности, которыми славится госпожа Изашани. Вполне достаточно будет и прямоты, позаимствованной у Кевина из Занна.
- Аракаси вспомнил свою семью: его близкие тоже были обречены на жалкое существование... и им тоже не было дано узнать, что такое любовь.
Глаза у Камлио расширились.
- Какую семью? Он говорил, что вся его семья - это ты и вся его честь - это тоже ты.
Мара поняла, как много значит такое признание.
- Может быть, я и стала его семьей и честью. Но Аракаси был рожден женщиной из круга Зыбкой Жизни, и хозяина у него не имелось. Он не знал имени своего отца, а его единственную сестру убил мерзкий сластолюбец.
Куртизанка молча обдумывала услышанное.
Наблюдая за ней и опасаясь, как бы не сказать лишнего, Мара уже не могла остановиться:
- Он хочет освободить тебя от прошлого, Камлио. Я достаточно хорошо его знаю, чтобы поручиться: он никогда не попросит тебя ни о чем, кроме того, что ты согласишься дать ему по доброй воле.
- И ты тоже так любишь своего мужа? - В вопросе слышался оттенок сомнения, как будто она не могла поверить в существование подобных отношений между мужчиной и женщиной.
- Да, и я тоже.
Мара помолчала. Больше всего ей сейчас хотелось уронить голову на циновку, закрыть глаза и забыть обо всем в спасительном бесчувствии сна.
Но Камлио хотела не этого. Беспокойно теребя край шкуры, она вдруг резко переменила предмет разговора:
- Госпожа, не оставляй меня среди этих турильцев, умоляю тебя! Если меня заставят стать женой здешнего дикаря, я так никогда и не узнаю, кто же я такая на самом деле. Мне так и не доведется понять смысл той свободы, которую ты мне подарила.
- Не бойся, Камлио, - сказала Мара, чувствуя, что проигрывает сражение против неимоверной усталости. - Если я вообще смогу покинуть эту страну, я уведу с собой и тебя, и всех моих людей.
И Камлио, словно вполне доверившись этому обещанию, протянула руку и погасила ночник. После этого Мара заснула крепким сном без сновидений в маленькой спальне, где пахло горными травами.
В преддверии утра девушки помогли властительнице Маре и ее прислужнице принять теплую ванну; за этим последовал завтрак, состоявший из свежего хлеба и квердидрового сыра. Камлио выглядела бледной, но собранной. Однако Мара уловила в ней какую-то необычную хрупкость, которую приписала скорей беспокойству, чем унынию. За стенами хижины, на площади, царило явное оживление - оттуда доносились крики и смех, но Мара не могла распознать причину этой сумятицы: через полупрозрачную промасленную кожу, которой были затянуты окна, ничего не было видно. Когда она попыталась расспросить окружающих, ответом ей были лишь непонимающие взгляды. Без Юкаты пленницам ничего больше не оставалось, кроме как продолжать трапезу, пока горцы-воины не подошли к дверям хижины и не потребовали, чтобы обе женщины-цурани вышли на улицу.
Камлио побелела. Мара ободряющим жестом коснулась ее руки, затем высоко вздернула подбородок и шагнула за порог.
У крыльца ожидала повозка с высокими бортами, сплетенными из ивовой лозы; в повозку были запряжены две квердидры и упрямый ослик. Его серая шкура была испещрена пятнами от плевков злобных шестиногих тварей, и он тщетно принимался лягаться в ответ. Квердидры моргали своими неправдоподобными ресницами и морщили губы, словно улыбаясь.
К повозке были привязаны воины Мары. Несмотря на ночь, проведенную в загоне для скота, от них не пахло навозом. И одежда их, и они сами выглядели чистыми, хотя и промокшими насквозь. Когда Люджан увидел свою хозяйку, спускающуюся с крыльца, он вспыхнул от радости; Сарик сдержал улыбку. Обрадованная видом своих воинов, Мара перевела взгляд дальше и обратила внимание на то, что турильские конвоиры, с важным видом расхаживающие вокруг, поглядывают на ее безоружную и связанную свиту едва ли не с уважением, о котором вчера не было и речи.
Хотя Мара и заподозрила, что эти перемены каким-то образом связаны с кутерьмой, шум которой она слышала, у нее не было возможности у кого-либо об этом спросить. Кругом толпились турильские воины; обеих женщин перекинули через грубый деревянный задок на дно повозки, устланное соломой. Высокие борта были сплетены так плотно, что Мара не могла ничего сквозь них разглядеть. Воины крепко зашнуровали полотнища заднего полога. Пленницы почувствовали толчок, когда возница взобрался на козлы и натянул поводья. Потом заскрипели борта и колеса: возница подбодрил упряжку ударами стрекала, и экипаж тронулся с места.
Тройка, составленная из осла и двух квердидр, тянула плохо. Повозка виляла и то и дело съезжала с колеи, а солома пахла скотом: как видно, ее взяли, не особо приглядываясь и принюхиваясь, из чьего-то хлева.
Камлио выглядела совсем больной от страха, и Мара попросила ее лечь на солому. Она предложила девушке свой плащ для защиты от холодного ветра, налетавшего с вершин.
- Я не брошу тебя, Камлио, - заверила она спутницу. - Ты не затем сюда явилась, чтобы стать женой какого-нибудь турильского невежи.
Но и сама Мара не могла спокойно сидеть на месте. Она прислонилась к борту, который был ближе к Люджану, и пожелала узнать, каким образом ее воины так промокли.
Как и раньше, турильскую охрану ни в малой степени не заботили разговоры пленников между собой. Никто не запрещал Люджану подойти вплотную к борту повозки и отвечать на вопросы госпожи.
- Мы им так и сказали: нам-то наплевать, что от нас будет нести навозом, когда мы войдем в вашу столицу...- ответил военачальник Акомы, с трудом подавляя желание рассмеяться. - Тогда они посовещались и разрешили нам под охраной дойти до реки и выкупаться. - Тут уж он не сдержался и прыснул от смеха. - Конечно, наши доспехи и одежда были грязными, поэтому мы разделись, чтобы их тоже отмыть и почистить. Это вызвало у горцев страшнейший переполох. Лайапа объяснил это тем, что они обнажаются только для сражения. Затем они начали тыкать в нас пальцами и бурно обмениваться мнениями. Потом кто-то на очень плохом цурани выкрикнул, что нас неинтересно дразнить, поскольку мы все равно не способны понимать их язвительные насмешки...
Люджан запнулся и замолчал.
Мара прижалась щекой к поскрипывающему плетеному борту.
- Продолжай.
Люджан откашлялся. Было очевидно, что его что-то очень забавляет и он изо всех сил старается сохранять видимую невозмутимость.
- На вызов ответил Сарик: он крикнул Лайапе, чтобы тот переводил все слово в слово, какими бы мерзкими или непристойными ни были эти слова. - Повозку тряхнуло на особенно крутой рытвине, и Люджан прервал свое повествование - вероятно, затем, чтобы перепрыгнуть через яму. - Ну вот, тут уж действительно пошло веселье. Эти турильцы изощрялись в предположениях, как именно мы получили свои боевые отметины на теле. Если их послушать, так лучшие воины нашей страны нанимают специально обученных женщин из круга Зыбкой Жизни, чтобы те как следует разодрали им кожу ногтями. Или, скажем, все наши сестры валяются в постели с собаками и джайгами, а мы яростно царапаемся между собой да еще соревнуемся, у кого будет самый устрашающий вид.
Люджан снова замолчал, на этот раз заметно нахмурившись. Мара вцепилась в прутья борта с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Оскорбления, о которых упоминал Люджан, были достаточно нестерпимыми, чтобы мужчина воспылал жаждой мести. Более того, властительница сомневалась, что военачальник пересказал ей худшие из образцов злоречия. Борясь с горечью и гневом на себя за то, что по ее милости столь доблестные воины угодили в такой скверный переплет, она хрипло проговорила:
