Доуван оцепенел. Позабыв о вине, он с подозрением уставился на Джиро:

- А проценты?..

С видом человека, для которого оказание щедрой помощи нуждающимся в ней было самым обыденным делом, Джиро широким жестом отмел всякие сомнения:

- Никаких процентов! Я не стану наживаться на бедствиях друга. - Рассчитанно-спокойным тоном властитель Анасати добавил: - Особенно если эти напасти - дело рук моего врага.

Доуван встал и отвесил чуть ли не раболепный поклон:

- Джиро! Я призываю в свидетели всех, кто здесь присутствует! Такое благородство... такое великодушие... Твои предки взирают на тебя с гордостью! - Он снова поклонился, с некоторым запозданием осознав, что уже слишком долго испытывает терпение других просителей. И прошу прощения за то, что помешал этому достойному собранию.

Джиро встал. Подав Чимаке знак, чтобы тот следовал за ним, хозяин дома лично проводил облагодетельствованного им правителя к одной из боковых дверей и там дружески распрощался с ним, шепнув напоследок:

- Все это вздор. Тут нечего прощать. А теперь отправляйся в одну из моих купален, прими ванну и подкрепись. Оставайся до ужина или переночуй здесь, если предпочтешь вернуться домой завтра.

Польщенный и слегка одуревший Доуван удалился в сопровождении раба, получившего от господина приказание позаботиться о госте.

Когда Джиро направился обратно к помосту, в совершенстве разыгрывая роль великодушного вельможи, Чимака тихо проговорил:

- В этом есть что-то странное, господин, тебе не кажется? С чего вдруг Маре понадобилось вредить такому чурбану, как этот Доуван? Совершенно бессмысленная выдумка!

Джиро взглянул на советника, от души забавляясь:

- А она и не думала ему вредить. Я сам подстроил всю эту историю с подложной депешей. Это я послал капитану приказ-фальшивку.

Чимака низко склонился, беззвучно засмеявшись. Тихо, так чтобы его не услышал никто из просителей, он признался:

- Я преклоняюсь перед тобой, господин. Ты выказываешь незаурядное искусство не только тогда, когда играешь в шех, но и делая ходы в Игре Совета. Но как ты ухитрился свалить всю вину на Мару?

Джиро самодовольно усмехнулся:

- Наш управляющий распустил слухи... по моему приказу. И Доувану, и еще кое-кому то и дело доносили об оскорблениях и неприятностях, которые чинила нам Мара за последние годы. Я просто перенял ее методы и предоставил Доувану самому делать выводы. - Решительной поступью возвращаясь к помосту, Джиро дополнил картину: - Ах да, я ведь позаботился, чтобы Доуван услышал, будто в этом сезоне зерно с полей Акомы отправляется для продажи на рынки Лепалы.

Чимака даже раскраснелся от очевидного удовольствия:

- Превосходно, господин. Весьма умно придумано. Если бы мне первому пришла в голову подобная мысль, я гордился бы собой.

Поднимаясь на помост, оба - и правитель, и его советник - думали об одном: каждый считал, что ему повезло с соратником, ибо на пару они работали чрезвычайно успешно. Когда будет восстановлен Высший Совет, а тайну шпионской сети Мары удастся раскрыть, у этой особы появятся причины для беспокойства, ибо даже неслыханное везение Слуги Империи не спасет Акому от гибели.

Мара беспокойно расхаживала по комнате. Недели холодности между ней и ее мужем разделяли их, словно стена. Она не могла понять, почему Хокану так упорно противится ее желанию освободить Джастина от обязательств перед домом Шиндзаваи, чтобы он мог стать наследником Акомы. Хокану был искренне привязан к мальчику, словно тот был его родным сыном. Смерть Айяки еще больше укрепила в нем отцовский инстинкт защиты ребенка, но в сердце Мары ничто не могло унять боль потери.

Она ненадолго прекратила свое хождение, остановившись у перегородки, обращенной к ее личному саду. О, хоть бы один час провести со старой Накойей, чьей мудрости ей так недостает, горестно думала она. Накойя всегда умела распознать самую суть любых затруднений. Даже когда Мара отвергала полученный совет или отваживалась на риск, неприемлемый с точки зрения старой наперсницы, Накойя сохраняла ясность взгляда и глубину постижения истины. А в делах сердечных ее проницательность и вообще не знала себе равных. Мара вздохнула. Именно Накойя заметила зародившееся и крепнущее влечение госпожи к рабу-варвару Кевину - задолго до того, как сама Мара признала, что для нее еще существует возможность любви. Как она сейчас нуждалась в совете Накойи!

Толчок под сердцем прервал грустные размышления властительницы. Она ахнула, прижала руку к округлившемуся животу и улыбнулась. Ее дитя, еще не появившееся на свет, заявляло о себе с силой тигренка... а про тигра - могучего зверя из варварского мира - ей рассказывал Кевин. Конечно, Хокану будет смотреть на вещи по-другому, когда родится его собственный первенец. Гордость отцовства смягчит его непреклонность, он перестанет упрямиться и согласится с требованием Мары, чтобы Джастин был провозглашен наследником Акомы. Ее муж и сам поймет, что наследником титула властителя Шиндзаваи должен стать их общий ребенок.

Мара прислонилась к раме стенной перегородки, предвкушая, какое это будет счастье, когда все это произойдет. Она родила двух сыновей: одного - от человека, который внушал ей отвращение, и другого - от возлюбленного, заполонившего ее сердце. Оба ее мальчика внесли в жизнь Мары нечто совершенно неожиданное. Когда ей только предстояло произвести на свет Айяки, она относилась к этому как к делу чести, которое она обязана исполнить ради продолжения династии Акома. Но когда он родился, эти умозрительные чувства уступили место радостному осознанию действительности: она полюбила младенца, которому дала жизнь и которому было суждено унаследовать величие Акомы. Его детский смех наполнял ее восторгом, и с тех пор семейная честь не казалась ей чем-то отдаленным и бесплотным.

Мара с нетерпением ожидала момента, когда Хокану сам испытает могущество этой магии. Рождение общего сына сблизит их и положит конец холодному состязанию характеров. Между ними снова воцарится мир, и дети обеих семей - Акомы и Шиндзаваи - когда-нибудь достигнут величия.

Хотя Мара никогда не пылала страстью к человеку, которого любила и почитала как мужа, она привыкла находить опору в его близости. Он понимал ее, и это приносило отраду; его мудрость служила защитой, избавляя от страхов и тревог; без его нежности ей было бы трудно жить. Ей не хватало его, когда он бывал в отлучке. Его любовь стала краеугольным камнем ее счастья, и только сейчас, когда она вынуждена обходиться без его поддержки, стало ясно, насколько он ей необходим. И хотя Хокану все время находился поблизости, духовно он отдалялся от жены, и эта отчужденность нарастала с каждым часом. Раньше она и вообразить не могла, какую боль может причинить такой разлад.

Не одно, так другое напоминало о неблагополучии. На рассвете, когда она просыпалась, ладонь Хокану не касалась ее щеки ласковым мимолетным движением. Во время приемов он не посылал ей едва уловимую улыбку, когда усматривал в происходящем что-то забавное. В послеполуденные часы супруги не коротали время вместе, как у них было раньше заведено, за подносом с кувшинчиком чоки, занимаясь каждый своими делами: он - просмотром донесений военных советников, а она - изучением коммерческих сводок, ежедневно подаваемых Джайкеном. Между мужем и женой воздвигался невидимый барьер молчания и напряженности. Хокану ни словом не касался этого предмета, однако он стал больше времени уделять военным учениям, так что часы общего досуга становились все более редкими. И хотя супруги не обменивались упреками, не возникало ничего даже отдаленно похожего на горячий спор, - все происходящее между ними было отравлено их несогласием насчет того, чьим наследником станет Джастин.

Оставалось надеяться только на то, что это отчуждение кончится, когда появится на свет их общий сын.

Если не считать Накойю, то из всех людей, которых она знала, только Хокану был способен безошибочно улавливать ход ее мыслей. Между ними не должно быть недоразумений!