Из того угла, где мрак был особенно непроглядным, послышался низкий голос:

- Дело сделано?

Человек, который не был торговцем и который для удобства называл себя именем Джанайо, склонил голову:

- Как ты приказал, досточтимый магистр.

Из укрытия выступил дородный человек, чья поступь была удивительно легкой для столь мощного тела.

Каждый его шаг сопровождался пощелкиванием и позвякиванием, поскольку украшения из кости, болтающиеся на кожаных ремешках, ударялись об орудия смерти, прикрепленные к поясу. Его одежда была утыкана остроконечными накладками, вырезанными из черепов жертв; сандалии скреплялись ремешками из пропитанной особым составом человеческой кожи. Он не бросил ни одного взгляда на трупы, усеявшие пол, хотя и избегал наступать в кровавые лужи. Обе-хан, Великий магистр тонга Камои, кивнул; качнулся и спадающий по спине пучок волос, растущих на темени, - остальная же часть головы была чисто выбрита.

- Хорошо. - Он поднял мускулистую руку и вынул из нагрудного кармана туники небольшой флакон. - Ты уверен, что она пила?

- Так же уверен, как и в том, что я сам тоже пил, господин. - Мнимый торговец еще раз низко поклонился. - Я подмешал отраву в шоколад, потому что из всех напитков это самый неотразимый. Ее управляющему повезло: он обжег язык. Но властительница выпила все, до последней капли. Она проглотила медленно действующий яд в таком количестве, что хватило бы на трех мужчин.

Закончив донесение, убийца облизнул пересохшие губы. Превозмогая тревогу, чувствуя, как холодный пот покрывает его тело, он не терял самообладания и ждал, что последует.

Обехан улыбнулся:

- Ты хорошо все исполнил.

Он вручил исполнителю флакон, зеленый цвет которого служил символом жизни. Человек, который называл себя Джанайо из Ламута, дрожащими руками принял флакон, усмотрев в этом отсрочку смертного приговора. Он разломал восковую пробку и выпил горькое снадобье, после чего и сам улыбнулся в ответ.

Через секунду его лицо исказилось. Острая боль пронзила его живот, словно кинжалом; страх накатил темной волной, и он невольно взглянул на опустошенный флакон. Потом его пальцы разжались. Флакон с фальшивым эликсиром жизни упал, и колени самозванного торговца подогнулись. С коротким стоном он упал на пол, сложившись пополам.

- Почему?..

Его голос звучал словно карканье вороны: спазмы смертной муки уже не оставляли сил для слов. Обехан ответил тихо и ласково:

- Потому что она видела твое лицо, Коулос, и ее советники тоже видели. И еще потому, что этого требуют нужды Камои. Ты умираешь с честью, служа общине. Туракаму радушно примет тебя в своих чертогах, примет как дорогого гостя, и ты вернешься на Колесо Судьбы в более высоком воплощении.

Обманщик, сам ставший жертвой предательства, силился удержаться от конвульсий. Обехан хладнокровно сообщил:

- Боль пройдет быстро. Жизнь уже покидает тебя.

Умирающий с трудом устремил молящий взгляд на лицо магистра. Задыхаясь, он выдавил из себя:

- Но... отец...

Обехан опустился на колени и положил выкрашенную красным ладонь на лоб своего сына.

- Ты приумножаешь славу своей семьи, Коулос. Ты делаешь мне честь.

Плоть со взмокшей от смертного пота кожей содрогнулась один раз, потом второй и наконец обмякла в неподвижности. Когда прекратилась последняя судорога, Обехан поднялся на ноги и вздохнул:

- Кроме того, у меня есть и другие сыновья.

Глава тонга Камои подал сигнал, и его приспешники собрались вокруг него. Повинуясь следующему приказу магистра, они быстро, в полном молчании выскользнули из склада, оставив мертвых лежать как лежали. Оказавшись в одиночестве на арене совершившейся бойни, Обехан - невидимый для глаз ни одного из смертных - достал из своей туники маленький клочок пергамента и подбросил его к ногам убитого сына. Золотая цепь привлечет внимание уборщиков мусора; тела будут найдены и обысканы любителями поживы; на бумагу обратят внимание при последующем дознании. Когда глава преступной общины повернулся на пятках, чтобы направиться к выходу, клочок пергамента с красно-желтым оттиском печати дома Анасати слетел на половицы, все еще липкие от недавно пролитой крови.

Первый приступ боли захватил Мару перед самым рассветом. Согнувшись в три погибели, она постаралась подавить вскрик. Хокану мгновенно стряхнул сон. Его заботливые руки сразу же коснулись жены.

- Что с тобой?

Боль отпустила. Мара приподнялась, опершись на локоть, и выждала несколько секунд. Ничего ужасного не произошло.

- Спазм какой-то, только и всего. Извини, что потревожила тебя.

В предрассветном полумраке Хокану внимательно присмотрелся к ее лицу. Он бережно отвел от лица спутанные волосы Мары. Улыбка, которой она так давно не видела, снова подняла кверху уголки его губ.

- Малыш?..

Мара засмеялась от радости и облегчения:

- Думаю, да. Он, наверное, вздумал брыкаться, когда я спала. Очень бойкий.

Хокану нежно провел ладонью по щеке, шее и плечу Мары, а потом нахмурился:

- Такое ощущение, что тебя знобит. Она пожала плечами:

- Да, немножко.

Его беспокойство усилилось.

- Но утро такое теплое! - Он снова притронулся к ее виску. - И на лбу у тебя испарина.

- Пустяки, - быстро возразила Мара. - Скоро все пройдет.

Она закрыла глаза, с неудовольствием подумав, что причиной ее недомогания могут оказаться чужеземные напитки, которые она с таким увлечением пробовала накануне.

Хокану почувствовал ее колебания:

- Позволь, я позову к тебе лекаря.

Приход домашнего целителя именно сейчас показался Маре совсем неуместным: не хотелось нарушать первые минуты сердечной близости с Хокану, которой она так долго была лишена.

- У меня уже были дети, муж мой. - Сказав это, она тут же постаралась смягчить невольную резкость тона. Я здорова.

Тем не менее завтракала она без всякого аппетита. Чувствуя на себе испытующий взгляд Хокану, она поддерживала легкую беседу и старалась не придавать значения жгучему покалыванию, которое время от времени пробегало по ноге. Она уверяла себя, что нога просто затекла от долгого сидения. Раб, служивший отведывателем, выглядел вполне здоровым, когда выносил подносы во время завтрака.

Наконец явился со своими табличками Джайкен, и Мара с головой зарылась в просмотр торговых донесений, благодарная уже за то, что ее предрассветный спазм как будто отогнал отчуждение Хокану. Он дважды заглянул к ней - в первый раз, когда надевал доспехи для воинских учений, а второй - перед тем, как принять ванну.

Через три часа боль разыгралась уже всерьез. Засуетились лекари, пытаясь хоть как-то унять мучения госпожи, когда ее, задыхающуюся, уложили в постель. Оставив на столе недописанное письмо отцу, Хокану поспешил к жене. Не отходя от нее ни на миг, он держал ее за руку. Он сохранял безупречное самообладание, чтобы его страх не усилил ее страданий. Однако ни травяные снадобья, ни массаж не приносили облегчения. Спазмы сотрясали тело Мары, взмокшее от обильного пота.

Старший лекарь, прижимавший руки к животу Мары, с озабоченным видом кивнул своему помощнику.

- Пора? - спросил Хокану.

Ответом ему был еще один кивок; лекарь продолжал свои хлопоты, а помощник вихрем помчался из комнаты, чтобы срочно отправить посыльного за повитухой.

- Но почему же так рано? - настаивал Хокану. - Ты уверен, что ничего не упущено?

Во взгляде лекаря мелькнуло раздражение.

- Всякое случается, господин консорт. А теперь сделай милость, оставь свою супругу и пришли сюда ее горничных. Они лучше тебя знают, в чем она сейчас нуждается. Если тебе трудно оставаться в бездействии или ты хочешь как-то отвлечься, то можешь попросить поваров нагреть воды.

Хокану не последовал совету лекаря. Он наклонился, поцеловал Мару в щеку и прошептал ей на ухо:

- Моя отважная повелительница, богам должно быть известно, как ты мне дорога. Они сохранят тебя в безопасности и сделают легкими твои роды, а если нет - небеса ответят мне за свой недосмотр. Моя мать всегда говорила, что дети, в чьих жилах течет кровь Шиндзаваи, очень спешат появиться на свет. И кажется, это наше с тобой дитя не хочет отставать от своих родичей.