– Это твоя жена-ведьма исцелила тебя, – простонал Парма. Он так испугался, что кишки его ослабели, и трус осрамил себя.

– Нет, это сделал Отец Один, – спокойно возразил Грунлиг. – Он счел меня достойным помощи, сжалился над моим народом и возвратил мне силы. Парма, ты глупец, неужели ты не видишь, где мы?

Парма огляделся по сторонам, но так и не понял, куда он попал. Вдруг он заметил Селину, женщина приближалась к ним, ее белое платье раздувалось от ветра, походка сделалась уверенной и гордой, плечи распрямились.

– Ты никуда не улетел, Парма, ты остался на том самом месте, где ты оскорбил мою жену. Отец Один просто забавлялся с тобой, он обманул тебя, потому что ты – глупец. Что ты скажешь теперь в свое оправдание?

Парма лихорадочно старался придумать хоть что-нибудь, и наконец ему показалось, будто он нашел способ спасти свою жизнь. Он сказал:

– Если ты и в самом деле великий герой, такой, что сам Отец Одни чтит и уважает тебя, тогда ты должен совершить новый подвиг и доказать свое мужество. Не пытайся сломать мне шею, это ничего тебе не даст, такой поступок достоин труса. Давай же, Грунлиг, испытай, насколько Отец Один любит тебя Садись на корабль и плыви на восток от Исландии и попробуй снова разгрести руками ледяные глыбы, да-да, попробуй сделать это еще раз, и тогда ты убедишься, вправду ли ты такой храбрец, каким воображаешь себя.

– Не слушай его, Грунлиг! – воскликнула Селина. – Язык у него раздвоенный, он лукавит, он хочет лишить тебя рассудка и здравого смысла! Не слушай его!

Но Грунлиг уже принял ногу с головы Пармы и отошел прочь от негодяя, лежавшего ничком на земле Парма словно в камень обратился, он даже пошевелиться не мог. Грунлиг возвел очи к небесам, запрокинул огромную голову и громко крикнул:

– Отец Один! Услышь меня, могучий владыка небес, повелитель воинов! Я вновь отправляюсь испытать себя, а когда я вернусь, ты даруешь мне заслуженную награду!

Внезапно небо пронзила белая вспышка молнии, и воздух возле нее обратился в пар. Вновь и вновь сверкало в небе белое пламя, и раскаленный воздух врывался в легкие троих людей. Один удар грома за другим сотрясал землю. Селина упала на колени, закрыв руками лицо Парма умирал от страха, но в душе его затеплилась надежда. Он не сводил глаз с Грунлига.

Грунлиг улыбнулся:

– Я понял твой ответ. Отец Один Я вновь совершу подвиг, и ты вновь признаешь меня!

Он повернулся, чтобы уйти, но прежде Грунлиг ухватил Парму за шею и заставил его подняться. Он тряс его до тех пор, пока Парме не показалось, что голова его вот-вот отделится от тела. Тогда Грунлиг сказал:

– Хоть раз еще дотронешься до моей жены, до моего имущества или кого-нибудь из моих людей, и я живьем сдеру мясо с твоих костей, а потом выброшу тебя на плавучую льдину, и там твоя кровь обратится в лед, и ты скончаешься в таких мучениях, каких не переживал еще ни один человек.

Затем Грунлиг подошел к жене, помог ей подняться на ноги и прижал ее к своей груди. Мгновение спустя он, развернув плечи, с гордо поднятой головой уже уходил упругой молодой походкой.

Тут Ларен приостановилась и с улыбкой посмотрела сперва вниз на свои сцепленные в волнении руки, а затем на каждого из слушателей.

– Нечего время тянуть! – заорал Эрик. – Кончай свою чертову байку. Давай же, рассказывай до конца!

Ларен отрицательно покачала головой. Стурда, богатырь из числа дружинников Эрика, заступился за нее:

– Не заставляй ее говорить, господин. Мне нравятся эти отсрочки, они заставляют меня ломать голову, гадая, что же может произойти дальше. Пусть она продолжит свою историю завтра, может быть, в следующий раз она все-таки подведет нас к самому концу рассказа.

Эрик не настаивал. Он откинулся на спинку красивого кресла, рассеянно ощупывая тонкую резьбу на подлокотниках, – господское кресло переходило из поколения в поколение вот уже двести лет Дуб, которого касалось уже столько ладоней, сделался гладким, точно шелк, но резные лики Одина, Тора и Френи по-прежнему были отчетливо видны, и даже выражение лиц этих богов угадывалось без труда.

Эрик спокойно, сыто выжидал. Он следил, как Сарла отсылает рабов, как детишки стайкой направляются в маленькую спальню, где они ночевали все вместе, следил, как укладываются на полу залы и закутываются в одеяла его люди и люди Меррика. Он не двигался, пока не стихли почти все звуки в доме Тогда Эрик решил было подняться, но внезапно замер: он увидел, что его брат направляется к тому месту, где, у самого очага устроилась, плотно завернувшись в меховую накидку, Ларен. Таби свернулся рядом, прижимаясь к сестре. Меррик присел на корточки рядом с девушкой.

Тихо, стараясь не разбудить Таби, он прошептал:

– Я слышал, слуги сегодня говорили, что ты моя наложница. Полагаю, это единственный способ избавить тебя от притязаний моего брата. Передай Таби Кливу и иди за мной. Сегодня мы будем спать в моей комнате.

Ларен уставилась на него, но ничего не могла различить в тусклом свете догорающего очага:

– Ты хочешь меня обидеть?

– Я хочу осмотреть твою ногу и твою спину, может быть, их нужно еще раз смазать целительной мазью. А дальше – поглядим.

– Я не хочу, – попыталась воспротивиться Ларен. – Я вовсе не твоя наложница, Меррик, просто я не смогла в тот момент придумать что-нибудь еще.

– Пусть так, но ты произнесла эти слова, и теперь мы должны поддержать обман, иначе сегодня же ночью Эрик овладеет тобой. Решай.

Все еще не отваживаясь поднять глаза на своего господина, Ларен почти спокойно спросила:

– Где сейчас Клив?

– Я позову его, – с улыбкой ответил Меррик

Эрик навис над Ларен, ему наплевать было и на брата, и на людей, стоявших вокруг:

– Передай кому-нибудь ребенка и иди со мной.

– Боюсь, ничего не выйдет, брат, – возразил Меррик. Обернувшись к Кливу, он приказал:

– Забери с собой на ночь Таби. Ларен останется сегодня со мной.

Клив молча подхватил заснувшего малыша, Ларен тоже не промолвила ни слова. Она сидела на полу, закутавшись в меховую накидку, и следила за обоими братьями.

– Я хочу ее, – произнес Эрик не то капризно, не то угрожающе.

– Это моя наложница, Эрик, и моя рабыня. Когда она мне надоест, я, вероятно, соглашусь уступить ее тебе. Идем, Ларен.

– Она говорила, ты сейчас не спишь с ней, потому что у лее месячные. Она сказала, ты не притронешься к ней, пока она не очистится. Я следил за тобой, Меррик, ты ни разу не спал с ней, даже не посмотрел в ее сторону с тех пор, как вернулся домой Тебя заботит только чертов мальчишка.

С трудом разжав кулаки, Меррик медленно произнес:

– Верно, я не люблю спать с ней в это время, но мне очень нужна женщина, поэтому сойдет и так. Я старался не смотреть на нее, потому что это возбуждает мою похоть, а мне не хотелось понапрасну терзать себя. Однако больше ждать я не могу. Здесь решаю я, а не ты, потому что рабыня принадлежит мне. Спокойной ночи, Эрик. Сарла давно уже ждет тебя.

– Черт набери, Меррик, я не собирался мять ее брюхо, я хотел только, чтобы она рассказала мне дальше про Грунлига Датчанина.

Ларен чуть не расхохоталась, несмотря на пережитый ею ужас.

– Завтра вечером Ларен закончит повесть. – Меррик протянул девушке руку, и Ларен без колебания вложила в нее свою. Меррик рванул Ларен к себе, и она, потеряв равновесие, рухнула ему на грудь. Меррик тихонько рассмеялся, ласково, но небрежно поглаживая ее волосы. Чуть отстранив девушку, он промолвил:

– Я же тебя предупреждал, она тощая. Если она разденется перед тобой, ты тут же отошлешь ее прочь. И волосы у нее короткие, а не такие длинные и густые, как у твоей жены и твоих наложниц.

Послышался смех, и Ларен догадалась, что смеется Кейлис.

Краем глаза Ларен различала лицо Сарлы. Почему Эрик позорит свою жену при всех? Ларен ненавидела его за это.

Меррик нагнулся к Ларен и грубо поцеловал ее.

Ларен, потрясенная до глубины души, позабыла обо всем. Меррик вновь рассмеялся, махнул брату рукой на прощание и обнял Ларен. Девушка не шевелилась, она едва переводила дыхание до той минуты, когда викинг опустил ее на большую кровать, принадлежавшую при жизни родителей его брату Комната оказалась маленькой и темной. Меррик негромко выругался, вышел и вернулся с масляной лампой, на кровати валялась груда шерстяных одеял, а сверху – шкуры выдры и оленя, купленные у лапландцев на севере. У изножья кровати стоял красивый большой ларец – сот и все убранство.