И ещё одно ожидание, в котором я обманулся: никто не стал отрывать нас от ставших привычными отрядов – в отличие от «первого набора», ребята из которого помогали нам освоиться здесь в первый день. Как и раньше, мы жили в «лагерях», в палатках - надо полагать, осенью вместе со всеми переберёмся в спальни главного корпуса. Как и раньше, первую половину дня вкалывали на производстве - а вот после обеда отправлялись в «особый корпус» - и оставались там до ужина. Потом наступало свободное время, когда можно было поиграть в шахматы, в волейбол, посидеть в библиотеке, принять участие в работе театрального кружка – но лишь в теории. На практике же времени нам едва-едва хватало на сон, а вечера уходили в лучшем случаем на «самостоятельные занятия» - упражнения в медитации, за которые учитель Лао спрашивал с нас строжайшим образом. И, что характерно, он же не менее строго требовал, чтобы мы ложились спать вовремя – изложение снов по-прежнему оставалось важнейшей частью наших занятий со старым китайцем…
Учёба не ограничивалась занятием с учителем Ляо, были и другие обязательные предметы. Физподготовка – гимнастика, бег, бокс для Потом к списку прибавились основы военной топографии, стрельба и, конечно, языки. В моём случае это был немецкий и французский вдобавок к китайскому и английскому, которыми я и так владел достаточно сносно.
Специально для нас на задах «особого корпуса» было оборудовано недурное стрельбище, и мы проводили там не меньше часа в день, упражняясь с разными образцами пистолетов, револьверов и винтовок. Занятиями руководил очень строгий красный командир с двумя «кубарями» на малиновых петлицах и фуражке с синим верхом и малиновым же околышем – ГПУ, кто бы сомневался… К концу лета обещали включить в программу криптографию, радиодело и вождение транспортных средств – автомобиля, мотоцикла а там, глядишь, и паровоза. Подобная широта интересов не раз заставляла меня задумываться: кого же из нас готовят - специалистов по экстрасенсорике, или будущих агентов-нелегалов?
Но это пока всё были лишь планы. А пока – наши группы теряли в составе. Из пятнадцати присутствовавших в тот, самый первый день, в актовом зале, осталось девять человек. Наша группа тоже понесла потери – исчезла Аня. Никто нам ничего не объяснил – просто однажды она не явилась на занятия. На следующий день выяснилось, что в отряде её тоже нет. Похоже, не прошедших отбор (у меня создалось впечатление, что решающее слово здесь было за учителем Лао и его китайским коллегам) удаляли из коммуны, в аналогичное заведение. Но я, честно говоря, испытывал в этом отношении сомнения – подписки, конечно, подписками, но в подростковом коллективе очень трудно не проболтаться. Хотя – чего такого особенного они успели узнать? Кроме самого факта существования нашей «спецшколы», разумеется, а это само по себе дорогого стоит…
Вместо них в «особом корпусе» появлялись новые «спецкурсанты» - так нас теперь называли. Все они были нам уже знакомы по прежней коммунарской жизни, что косвенно подтверждало мои догадки о предназначении коммуны имени товарища Ягоды – своего рода питомник, обеспечивающий «особую лабораторию» человеческим материалом. А вот почему Гоппиусу и его идейному руководителю, оккультисту и эзотерику Барченко понадобились именно подростки в возрасте от одиннадцать до семнадцать лет – это была настоящая тайна. Я пытался найти какие-нибудь подсказки, но не преуспел. Что ж, остаётся надеяться, что время прояснит эту загадку, а пока – учиться, учиться, и ещё раз учиться, как завещал Великий Ленин…
Идиллия с неспешными медитациями и привычной коммунарской жизнью продлилась до середины июля, когда в «особом корпусе» появился товарищ Барченко собственной персоной. Привлечённый к работе спецотдела ОГПУ в качестве эксперта по оккультизму и парапсихологии, человек, убедивший Глеба Бокия создать «нейроэнетретическую» лабораторию – всё это мы с Марком уже знали из рассказов «дяди Яши». А вот увидеть Александра Барченко воочию нам довелось впервые – и, надо признать, он произвёл на меня сильнейшее впечатление.
Александр Васильевич был похож одновременно на пожилого английского бульдога и почему-то на носорога. Брылястый, тяжеловесный, с ёжиком седых волос, топорщащимся над высоким лбом и густыми «брежневскими» бровями - угольно-чёрными, в отличие от тех, что росли на голове. Он носил проволочные круглые очки, за стёклами которых притаились маленькие глазки – такие принято называть «поросячьими». Внешность, мало подходящая под общепринятый стереотип оккультиста-экстрасенса - субтильного, с бледной до полупрозрачности кожей, узким «вампирическим» лицом, пылающими глубоко посаженными глазами и длинными пальцами пианиста или хирурга. Пятерня Барченко была, наоборот, багровой, волосатой, широкой, как совковая лопата, и при случае могла сжаться в весьма солидный кулачище. И голос у него был подходящий – низкий, порой срывающийся то ли в рычание, то ли в хрип. Колоритный, одним словом, товарищ.
Едва появившись в «особом корпусе» Барченко немедленно собрал «спецкурсантов» в актовом зале. Первая часть его выступления почти слово в слово повторяла мантры, слышанные нами ещё в первый день, от доктора Гоппиуса: «вы обладаете ценными способностями, которые надо всемерно развивать и оттачивать, чтобы поставить на службу бла-бла-бла. Враждебные империалисты тоже ведут подобные работы, и наш с вами долг не допустить бла-бла-бла… Ага, а вот это уже нечто новенькое: «Преданные делу коммунизма и мировой революции товарищи, работающие по линии Коминтерна и других заграничных организаций, получили сведения, подтверждающие худшие наши опасения: враг не дремлет, особенно в Германии и Англии, они во многом нас смогли опередить. В частности, ими было со совершенно точно установлено, что«особые способности» лучше всего поддаются развитию именно в раннем, юном возрасте, от двенадцати и до семнадцати лет – то есть, как у вас! К великому нашему сожалению, империалистические наймиты от науки первыми начали работать в этой области – сейчас они уже набрали и вовсю готовят малолетних боевиков-параписхологов для своих, несомненно гнусных целей. И мы с вами, дорогие товарищи «спецкурсанты», просто не имеем права отстать – ведь такое отставание грозит нашей Родине неисчислимыми бедами, каких участники империалистической войны, даже и представить себе не могли. А потому придётся удвоить, утроить усилия: с этого дня вы больше не будете работать на заводе, всё время придётся отдавать учёбе и подготовке…»
На этой ноте общее собрание завершилось. Нам было предложено разойтись по учебным классам, а на прощанье Барченко заявил, что перед тем, как покинуть коммуну, он проведёт «спецсеминар» для избранных ими лично слушателей. Списки будут оглашены несколько позже, а пока – за дело товарищи, мы с вами не имеем права терять зря ни единой минуты!
«Существует множество преданий, – говорил Барченко своим низким, слегка рокочущим голосом, - повествующих о том, что человечество уже переживало сотни тысяч лет назад взлёт культуры, ни в чём не уступающий, а, скорее всего, далеко превосходящий нынешний – свой истинный Золотой Век. И культура эта не сгинула бесследно. Остатки её бережно сохранены и передаются из поколения в поколение разного тайными обществами – к сожалению, в сильно искажённом виде, но дотошный и беспристрастный исследователь может докопаться до истины. Так, например, сейчас уже нет ни малейших сомнений, что алхимия, которую ранее считали лженаукой, проявлением самого дремучего мракобесия – на самом деле, не что иное, как химическая наука древней, угасшей культуры, и в этом качестве заслуживает самое пристальное внимание современных учёных…»
Для своего семинара Барченко отобрал пять человек, только пять. И трое из них – это была наша группа в полном составе, я, Марк и Татьяна. А ещё – двое парней, один пятнадцати, другой семнадцати лет, причём этот семнадцатилетний относился к первому, «закрытому» набору. Собрались мы в одном из классов второго этажа «особого корпуса», где до сих пор не занимались ни разу; в последний момент в дверь неслышно скользнул учитель Лао – уселся в углу, и растворился, слился со стенами, ни разу более не шелохнувшись и не издав ни единого звука. Барченко появления китайца словно бы и не заметил – или сделал вид, что не заметил.
