Она такая разморённая, мягкая, податливая, как воск, таяла, сидела тут, в этих стенах, смотрела на солнце, которое касалось её кожи, и глупая ревность взяла: почему он не может так же касаться её? Почему она смотрит на солнце, а на него — нет? Будто пустое место. И он хотел до ломоты чувствовать её, видеть плавные, как лоза, изгибы упругого тела, и возбуждение нарастало до горько-кислой оскомины на языке. Как смог остановиться, не слиться с ней в одно целое, непонятно.

Он оставил её на берегу, чтобы проверить, насколько она жаждет свободы, хотел посмотреть, убежит или останется, и оружие оставил для этого. А когда выходил из воды, не увидев её, испытал такую ядовитую смесь чувств, что в груди выело сердце. В один миг он представил, что сделает с ней, когда найдёт. Резанула, будто ножом по животу, ревность. И он ревновал её к свободе. Она не может быть свободной, она должна стать его вся. Целиком. Стать частью его, его кровью, огнём в сердце. Жизнью. Душой.

Угдэй прав, он всё же сходит по ней с ума. И ничего не может с этим сделать: ни вырвать её из себя, из мыслей, ни задушить чувства, что вызывает княжна. Да и не хотел. И её дыхание обрывистое, и голос чуть хриплый, уставший, и вместе с тем такой откровенный, оголённый, проникал в самою глубь, поднимая в нём вихрь. И всё же? И всё же почему не попыталась сбежать, убить? Ведь столько ненависти порой от неё чувствовал и видел. Испугалась за родичей? Это осознание огорчало и страшно гневило. Как удержать её возле себя? Впервые не женщины привязываются к нему, а он пытается это сделать, привязать.

Теряет голову от её запаха, от глубокого омута голубых, как вода, глаз. Хочет её сильно, до острой боли. Не может смотреть даже на других девиц, которых было здесь достаточно, чтобы снять пыл. Если бы он пожелал, любая бы сейчас оказалась в его постели. Он не хотел, замечая, как те бросали взгляды в его сторону. Вихсар их ловил, но они больше раздражали его, чем вызывали желание. Он хотел видеть такое же, как тлело сейчас в нём, одержимое желание в глазах Сугар.

И всё же там, на берегу, это была хоть и незначительная, но победа, пусть мимолётно, но она хотела его, он почувствовал это, когда пальцы его проникли в неё, лаская плавно и трепетно. До сих пор ощущал тепло её лона и то, как сжимала она его, подаваясь вперёд, и какими неимоверными усилиями он убеждал себя не обрушиться на неё. Вихсар знал, чуял, что ещё не время. Рано или поздно получит своё, а если нет, тогда…

Он выдохнул, выныривая из раздумий, улавливая посторонний шум со двора. Из соседней, пристроенной избы, накрывшись с головой плащом, шагал Угдэй. Поднявшись на крыльцо, он встал рядом, тоже устремляя взор сквозь дождь, во двор. Вихсар знал, что тот хочет ему сказать. Угдэй не желал останавливаться среди воличей, всё опасался чего-то. А Вихсар хотел сделать приятно Мирине, в первую очередь. Это его желание. И плевать, что думает об этом Угдэй.

— Завтра трудно будет идти, если всю ночь будет дождь, придётся задерживаться, чтобы обветрило, — проворчал друг.

Вихсар выдохнул, опуская взор в пол деревянный, нахмурил брови.

— В этой деревне живёт всего-то людей, что на каждые два воина по одному старику, кого ты тут испугался?

Угдэй тоже глянул на него хмуро, пошевелил плечами. Вихсар, резко отлепившись от столба, откинув ещё влажные волосы со лба, отошёл к краю крыльца, и дождь заморосил на ноги гуще. Положив руки на бёдра, вождь глянув вверх, в непроглядную хмарь тёмную. Чрезмерная опека батыра расшатывала, он берёт на себя слишком много.

— Мы недостаточно далеко отошли от городища, задерживаться здесь не безопасно.

— Ты думаешь, погонятся? — Вихсар обернулся, раздражаясь излишней мнительностью батыра.

Княгиня отдала Мирину сразу, и два раза просить не пришлось. А больше и некому идти за ней, но Вихсар, ответил другое:

— Если бы хотели нагнать, они бы уже нагнали.

Угдэй пронизал взглядом, раздумывая и мрачнея ещё больше.

— Ты их недооцениваешь, Вихсар. Я всё же думаю…

— Хватит, — оборвал его резко вождь.

Батыр смолк, блеснули только в сумраке тревожно глаза. Кому отбивать княжну? Малолетним братьям, одному из которых, если бы не вступилась Мирина, голову бы уже открутил? Да и за одно княгине, которой, как оказалось, до судьбы Мирины не было дела.

— Я не понимаю, чего ты требуешь, Угдэй, мы всё равно бы остановились на ночлег и так же медленно передвигались. В чём причина твоих тревог?

Батыр сжал крупные челюсти, чуть приподнял твёрдый подбородок с длинной чёрной бородкой, сплетённой в косицу, посмотрел потемневшими, чуть широко расставленными глазами на вождя.

— Причина в непонимании. Я не понимаю, зачем она тебе нужна, хан, — честно признался Угдэй, да только эта честность не по нраву пришлась Вихсару.

Он отошёл от края крыльца, покинув своё место, приблизился к батыру, нависая над ним.

— Запомни, Угдэй, мой выбор не должен быть поставлен под сомнение. Или ты ещё до сих пор не понимаешь, что это не просто девка, это моя будущая жена?

Угдэй выслушал внимательно, поразмыслил, и глаза его потускнели разом.

— Я понял тебя, хан Вихсар, — чуть склонил голову, уясняя сказанное.

— И впредь, Угдэй, я больше не желаю слышать с твоей стороны упрёков, иначе, — он придавил его взором, надвигаясь, — иначе, пусть ты мне и близкий, как брат почти, ты отправишься вслед за Атланом к хан Бивсару.

Взор Угдэя сделался растерянным.

— Прости, я позволил себе быть непочтительным с тобой, твоя воля — моя воля, — склонил он смоляную голову ниже. — Твоя сила воистину велика.

Но Вихсар не мог простить, подступил ближе.

— За такие слова, батыр, я бы мог вбить в твои пятки гвозди, привязать тебя к лошади и заставить идти следом.

Угдэй сглотнул, мрачнея ещё больше.

— Если бы не знал тебя так долго, то я бы это исполнил уже давно.

— Я благодарен твоей терпимости, Хан Вихсар, — отозвался батыр, хмуря лоб.

Вихсар, понимая, что распаляется вновь, и что дрожь начала снова его колотить, отступил.

— Иди, — кивнул лишь, поворачиваясь к стене дождя.

Всё же вымещать свою злость и негодование на своего ближника недопустимо, сейчас Вихсар мог крушить всё без разбора и не хотел допускать, чтобы им управляли чувства, чтобы они диктовали ему принимать бездумные решения. Батыр и так всё понял, по крайней мере, вождь видел это в его глазах. Терять верных преданных людей он сейчас не мог. Вихсар сощурился, наблюдая, как удаляется Угдэй, задумался надолго. Всё же как ни скверно, а батыр прав — нужно поторопиться.

Дождь начал стихать, пока не прекратился совсем, с кровли только капало беспрерывно. Целая ночь впереди, а спать совершенно не хотелось. Да и не уснёт, зная, что она рядом. Вихсар сорвал рубаху, которую княжна повесила на перекладину, когда заходила внутрь, надел её быстро и сошёл с невысокого порога в деве ступени на сырую землю, холодную. Нашёл Тимина в стойле, велел ему взнуздать жеребца. Отрок справился быстро, и вскоре хан, поднявшись в седло, пустил скакуна со двора за раскрытые Тимином ворота. Напоследок он всё же приказал мальчишке приглядывать за избой, где спала Мирина, и если что, за Угдэем бежать. Выслушав, Тимин кивнул. Всё же хорошо, что он его взял, мальчишка расторопный и понятливый. Поддев пятками бока поджарые, Вихсар пустил коня по склону, выезжая за частокол, хоть и быстро не получалось по расхлябанной и размытой ливнем земле, от копыт так и отлетали брызги да комья земли.

Дозорных он нашёл сразу по тлеющему у опушки леса костру. С другой стороны от деревни и реки золотил небо тускло другой очаг — местное святилище селян. Вихсар помнил, что воличи перед празднеством плодородия огонь возжигают и днём, и ночью своим богам, и если погаснет он, год будет ненастной. Сейчас огонь горел. Свежий ветер и морось стылая будоражили, хоть рубаха вновь стала мокрой, как и волосы, но это нужно было ему, чтобы вырваться из пожара, охватившего его.

Достигнув становища, хан спрыгнул наземь прямо в мокрую полынь, намочив и штаны. Стреножил коня, пустил его по холму, ведь сам вернётся только к утру.