— Тебе придётся мне верить, — прохрипел он, собирая её волосы в кулаки, оттягивая голову княжны назад, вынуждая смотреть в глаза, — всегда, — выдохнул в горячие налитые губы, напоминавшие спелую бруснику, впиваясь в них больно, жадно, чувствуя её безмолвную обескураженность и горечь.

Насытившись долгим солёным и сухим поцелуем, он отстранился, заглядывая в глаза княжны, потемневшие и задумчивые.

— И слушать меня, всегда, — сдавил он пальцами её талию. — Никуда не лезть, не совать свой маленький носик в дела чужие. Не спрашивать, когда тебе не предлагают, не говорить, когда я молчу, — крепко обхватив её пояс, он лёгким рывком ссадил её с себя.

Всеслава моргнула растерянно, поджав губы, крылья носа дрожали в обрывистом дыхании. Она облизала искусанные губы, сглатывая слёзы, остро глянула на княжича. Арьян резко поднялся с постели, ощущая, как внутри всё шатается от раздражения, а сил на терпение уже не хватает. Острой стрелой вонзался полный смятения взгляд княжны в его спину. Но она молчала. Вот и хорошо. Он затянул тесьму штанов, поднял рубаху с пола.

— Куда ты? — пискнула она жалобно и тут же осеклась. Снова пытается его размягчить, но только уж всё равно. Он получил своё, а она — своё.

Бросив косой взгляд, сжимая в кулаке рубаху, Арьян пошёл прочь к выходу, оставив девушку без ответа. Не взглянул на неё в последний миг, не хотел замечать её раздавленный, побитый вид и, что ещё хуже, затуманенные влагой глаза, будто он снова в чём-то виноват.

Холод, что окатил его с ног до головы, взбодрил, вливая в его тело полную чару жизненной силы. Остановился Арьян, когда уже спустился с порога, осознавая, что путь его бесцельный. Просто хотелось глотнуть свежего воздуха, дышать полной грудью, лишь бы распустить перекрывающее дыхание путы. Хотя вернись он сейчас, уже не обнаружит в постели Всеславу. Невольно, но он её обидел, и от этого делалось гадко, и ничего он не мог с этим поделать. Туман рассеялся, и Арьян опрокинулся в звёздную бездну неба, что раскинулось над детинцем во всей своей красе и полноте, оно дышало стыло и молчаливо, холодно и туманно сверкали искры серебра. Арьян, натянув косоворотку через голову, оправляя подол и заправляя рукава, пошёл на ристалище, накалывая ступни о попадавшие под ноги камешки и скорлупу орехов, коей был усыпан едва ли не весь двор. Ветерок ворошил чёлку, холодил вспотевший под ней лоб и шею, остужал распалённую грудь. В глубине сада испускал трель соловей, его одинокое щебетание будоражило тишину, наливая воздух чудными напевами. Ночь для раздумий не самое лучшее время, но голова и так было пуста и будто чугунная. Окунуться бы в ледяной омут, но до реки было далеко. Арьян прошёл в оружейную, сняв пояс со стены, оголил лезвие, выуживая его с звенящим шорохом из ножен. Холодно блеснул клинок, отражая весь свет, что был в помещении.

«Жаль, что не послушал матушку, ведь ей не совсем приглянулась Всеслава».

Арьян, ощущая, как поднимается со дна свинцовая тяжесть, вернул лезвие в ножны, повесил оружие на прежнее место. Хотелось ему не яростного боя, а совсем иного — хотелось ощутить мягкое течение тепла, исходившее от той, которая осталась далеко от него. Завтра он наведается в постоялый двор и завтра же скажет отцу о своём отъезде.

Княжич вышел на улицу, под неподвижное спящее небо, так и не дождавшись всплеска ярости. Всеслава осушила его всего до капли.

— Чего это ты не спишь? — рванул из дум голос Данимира.

Арьян остановился, медленно повернулся. Брат спешил со стороны сада, с женской половины, упруго шагая, пересекая двор, приближаясь. Одет всё в тот же кафтан, что был сейчас нарасхлебень, так же неряшливо вывернут ворот рубахи, взъерошены волосы, будто вышел не из терема, а из корчмы, разве только на ногах твёрдо стоит. Пусть походка была его бодрой, выглядел Данимир уставшим, и глаза потускнели. Арьян стоял и, задумавшись, смотрел на Данимира. По мере его приближения, откуда-то со дна начала подниматься волна возмущения, которое кипело в нём весь вечер, но он её тут же загасил в себе, утопил. Всё же сказывалась усталость, ведь он так и не отдохнул толком. И всё же негодование охватило — вроде уже взрослый мужик, а ведёт себя как ребёнок, которому дали игрушку.

— Почему ты не пришёл к отцу? — Арьян втянул в себя воздух так, будто не хватало ему дыхания. — Ты же знаешь, в каком он состоянии.

— Ну, ты же всё равно ему всё рассказал уже.

— Я одно рассказал, а ты другое что-то вспомнил, он же нас не просто так вместе отправлял. Отец хотел увидеть и тебя.

— Ладно, — отвёл младший растерянный взор, перевёл дыхание, пронизав пальцами растрёпанную чёлку, вороша её. — Я к нему схожу. Завтра. Поговорю.

Арьян качнул головой, скрещивая на груди руки.

— Вяжеслав за время нашего пути к валганам совсем осунулся. Я думаю, что не нужно оставлять его одного. Так что в Ровицы я поеду один. А ты останешься, будешь за ним приглядывать. Я надеюсь на это.

Данимир опустил напрягшиеся плечи, выдохнул облегчённо, прищурил лукаво один глаз.

— Как скажешь. Веление твоё, — с безобидной насмешкой сказал он, подступая, кладя руку на плечо брату. — Я есть хочу, как волк, что аж нутро в узел завязывается. Ты же спать не собираешься, составь мне компанию, как раз и обсудим всё.

Арьян глянул на него косо, только подивился тому, как порой ловко удаётся Данимиру перехватить бразды правления.

На небе от края до края ни облачка — день был настолько ясный и светлый, что заливал хоромину белыми ослепительными бликами, и невыносимо тянуло за стены, под тени раскидистых яблонь и черёмухи, растущей вокруг жилого терема, полупустого и настолько тихого, что, казалось, слышно было, как зной рябит воздух. Хотелось собраться и пойти на улицу, походить по вымощенному бревенчатым настилом двору, потёртому множеством ног и конских копыт, полюбоваться на посад, побыть среди своего народа, просто смотреть людям в глаза и улыбаться, как это было до того, как…

Мирина выдохнула.

До того, как…

Жизнь раскололось на две части, и теперь никак их не соединишь, не склеишь. Долго теперь искать твёрдости в себе.

На улицу, конечно, выходить сейчас нельзя, никто не должен её видеть. Тем более, нельзя выходить одной, даже если взять с собой чернавку, которая пришла к Мирине ещё вчера вечером. Полуденная жара припекала, сушила и без того рассохшиеся брусья оконного проруба, к которому Мирина и пристроилась, выглядывая на улицу, щуря глаза от обильного солнечного света и наблюдая, как изредка чирикнет в небе ласточка или ещё какая птица. А там, за стенами, бурлила жизнь. Мирина чувствовала её биение: людные торжища, берега, полнившиеся ладьями да народом, прибывшим в город, грохот молотов кузен, скрипы колодезных журавлей, зычные окрики, гудение сотни голосов. Явлич был обширной твердыней, недаром граничил со степью, и, судя по этому, коренных жителей здесь было меньше, чем пришлых, стекающихся по весне и остающихся до самой глубокой осени, пока реки не стянутся льдом. Только тут, в постоялом дворе на самой окраине посада, у леса, этого ничего не было видно и слышно. Жизнь рвалась нескончаемым, невидимым потоком, и Мирина всеми уголками своей души чувствовала её, вбирала жадно, ненасытно, пылко. И воздух казался таким сладким, наполненным густо ароматом живицы и хвои, пробивая грудь до самых кончиков пальцев рук и ног, пронизывая тысячами иголками, и так дышать было легко. Это не степи с вечными ветрами, холодными, пустынными и одинокими, не находящими успокоения ни в лесах, ни в скалах, ни в городищах, что веяли, тоскливо завывая. Княжна повела плечами — несмотря на то, что жара стояла, пробрала дрожь от воспоминаний. Память хранила и долгие, растягивающиеся в целую вечность ночи с Вихсаром, и кожу прожигало будто клеймом в тех местах, где касались его жаркие, как угли, губы, а потом и плеть. Княжна вздрогнула, мотнув головой, стряхивая с себя захватившие в плен и сжавшие когтями воспоминания о минувших пытках. Её покоробило от отвращения и боли. До сих пор клокотало в груди от ужаса того, куда она по роковому случаю попала. Пальцы лишь крепче вдавились в оконные брусья, побелели. Приятные моменты схлынули с неё, и даже как-то потускнело всё кругом, казалось, ослепительное солнце на небосклоне спряталось за тучи. Кололо нутро от какого-то тревожного ощущения, окончательно приводя в расстройство. И вроде бы всё хорошо, она в безопасности, да ещё и кров над головой, и тепло и сухо, и не нужно оглядываться по сторонам всё время, изнывать от растёртых в кровь от тяжёлой работы ладоней и пальцев, валиться с ног от усталости и подниматься ни свет ни заря, а то и ночью плестись в постель хана… Но какая-то неполная была радость, непонимание причины вводило в ступор — что не так? Ведь скоро и в родные земли попадёт, домой, а уж что дальше, она потом о том подумает и позаботится.