Отдышавшись, оторвав взор от ельника густо-зелёного, шагнула к порогу шатра, решив и в самом деле отдохнуть полно.

Едва Мирина вышла за порог, Вихсар откинулся на подушки, закрыв глаза, вдыхая сладкий и тёплый запах её, что наполнял всего его до краёв, туманя голову, отяжеляя тело. Безмолвие разлилось по шатру густым киселём, и прикосновения княжны осторожные, нежные исцелили быстрее всех трав, погасили боль. Взгляд свинцово-сизых глаз мягкий, туманный поднимал и закручивал в душе смерчем разные чувства: и ревность, и восхищение, толкая его в пропасть. Пташка смогла завладеть им, сама того не зная, не зная, какая сила оказалась в её власти. Голос хрустально-чистый ещё раздаётся в голове с его именем, вышептанным из мягких губ. С дикой жадностью хотелось вобрать их, почувствовать вкус, влагу, глотнуть её дыхание, сплести со своим, огладить горящие щёки, покрывшиеся румянцем. Голос льётся в самое сердце живительный водой.

Гордая, неприступная, Сугар осталась с ним сама. Эта мысль раз за разом ударяет мощным потоком ветра в грудь, будоража дух. Гордая пташка всполошила всю его жизнь, которую он готов был отдать, страшась за неё. От этого осознания, что она могла погибнуть, страх вгрызся между лопаток, вынуждая дыхание в ком сжаться, содрогнуться так же, как от удара стрелы. Когда увидел кровь на ней, чуть не обезумел.

Положив ладонь на грудь привычно, Вихсар не нашёл то, чего желали касаться его пальцы. Хан повернул голову набок, протянул руку, не обращая внимания на то, как загорелись раны жжением. Откинул крышку дубового ларя, окованного чеканным серебром, извлёк с неглубокого дна обереги, выбирал один единственный, поднёс к глазам, рассматривая руны, высеченные на железе. Сугар, её имя было так же высечено на железной душе воина. И этот безмолвный взгляд. Безмолвный, но говорящий о многом другим языком, Вихсар чувствовал. Прохлада железа в его руках напоминала пальцы Мирины, такие же холодные, гладкие, порхающие, раньше он это замечал, но не так явственно, как теперь, когда они блуждали по его телу, успокаивали, усмиряли дрожь. Сам будто лежал на лезвиях клинков, но резь и усталость не касались его, пламенели где-то за гранью его, и Мирина была его спасительным островком.

Вихсар думал об этом, и с каждым воспоминанием вчерашнего дня приходила и тревога. Угдэй сказал, что они потеряли много людей. Батыр перечислял имена, а внутри его всё темнело. Этих воинов он отбирал сам, лучших, искусных, выдержанных. Всё же этого молокососа Вихсар недооценил. Щенок решил показать оскал, но ему самому бы не пришла эта затея в голову, и хан догадывался теперь, кто за этим всем стоял, хотя сразу не подумал. У младшего княжича и ума не хватило бы устроить засаду. Тут явно замешан Вортислав, к вещунье не ходи. Падаль, решил чужими руками расправиться со всеми и убить двух зайцев сразу.

Вихсар вдруг вспомнил заволочённые слезами глаза Мирины и то, как она бросилась к брату. Он видел её слёзы отчаяния и дикий страх за жизнь родича, ведь бросилась под стрелы. Смелая, отчаянная и храбрая Сугар.

Хан задумчиво покрутил колёсико в пальцах, поднёс холодное железо к губам, согревая его своим теплом. Как же он желал, чтобы она точно так же боялась за его жизнь.

Пришла ли вчера по своей воле?

Но когда княжна зашла в шатёр, первое, что хотел сделать, это отослать её прочь. Вот только слова обратились сталью в горле при виде в чертах её красивого лица, в испуганных и в то же время спокойных глазах горесть и сожаление.

Ещё ночью, когда она уснула с ним рядом, он позвал одного из бойцов, приказав охранять княжну с большим усердием, тайно, чтобы она ничего не заподозрила. Угдэю после того, как тот выразил свой укор и сомнение в его выборе, он доверять не мог себе позволить. Каким бы преданным батыр ни был, здесь их взгляды расходятся. Потому вождь выбрал Агреша. Боец он отменный, хладнокровный и честный. Как бы Вихсар ни давал Мирине свободу, а оставить её без пригляда теперь, после того, как она едва не погибла, не мог.

Вождь натужно сжал в кулаке оберег, устремив взгляд сквозь весь шатёр к пологу, из щелей которого струилась прохлада. Она опадала к земле, тянулась к постели, оглаживая бока. Белёсый, чуть зеленоватый свет раннего утра наполнял кровлю, навевая покой.

Но долго побыть в одиночестве Вихсару не дали, шум послышался за стенками тонкими, а следом замелькали тени, разнёсся голос Угдэя, отдававшего приказы стражникам, что окружали шатёр хана. Батыр вошёл, пуская за собой поток света, разогнал полумрак, но он тут же сгустился вновь, погружая в себя лежащего на смятой постели хана. Угдэй, посмотрев пристально на хозяина, прошёл вглубь, к остывшим углям. Вихсар разжал кулак с нагретым в нём до жара железом, положил подвеску обратно в ларь.

— Дозорные вернулись, — доложил батыр.

Закрыв крышку, хан протяжно выдохнул, возвращаясь в изначальное положение, да куда там, боль сразу стрельнула в грудь, опаляя все внутренности. Нахмурившись, хан глянул на приросшего к месту Угдэя, что наблюдал за ним с беспокойством.

— Ушёл княжич, — сказал бытар сперва коротко, а потом принялся разъяснять.

Вихсар опустил взор. Наверное, эта весть его бы взбушевала и привела в ярость, но сейчас ничего не было внутри. Несомненно, малец заслужил смерть, он лишил его лучших воинов, и хан должен отомстить за них, за их смерти, придушить княжича собственными руками, вместе с ним растоптать копытами жеребца и самого предателя Вортислава, а княгиню Световиду отдать ублажать своих воинов — он должен был сделать это всё ещё тогда, на пиру. Его честность обернулась бедой, и взгляд Угдэя сейчас говорил именно об этом. Глаза его блестели льдинами, безжизненно даже, он тоже жаждал возмездия. И чем дольше Вихсар глотал горечь произошедшего, тем сильнее раскалялся в нём гнев, даже сердце стало перехватывать болью, оставляя глубокие пережабины.

— Всю ночь выслеживали, след было взяли, а потом пропали те, как и не было вовсе. Воличи знают, как прятаться в своём лесу, он их укрыл. Оставаться здесь опасно. Нужно уходить. Пятнадцать бойцов осталось у нас, — заключил батыр.

Вихсар, выслушав, бросил на него тяжёлый взгляд.

— Они не вернутся, — ответил мрачно хан. — Здесь останемся ещё на две ночи, подготавливай остальных к отбытию.

Угдэй кивнул, повернулся к двери, собираясь уходить — дел ещё было много.

— Позови мне Тимина, — велел напоследок хан, отпуская его.

Воин вышел, оставляя Вихсара в тишине. Всё же нехорошо, что мальчишка околачивается возле княжны. Может, и правда той пленнице, взятой из деревни Игши, позволить остаться с ней?

Отрок явился быстро, оповестил о том, что Мирина осталась в своём шатре и оттуда не выходила. Ей нужно время, чтобы оправиться, Вихсар это понимал отчётливо и решил пока оставить её в покое. Сам весь день промаялся с ранами, поворачиваясь с боку на бок. После обеда, когда батыр справился с задачами, он пришёл в шатёр, видно, опасался, что жар всё же может обрушиться на вождя к ночи. Но огненный вихрь не трогал его, что удивляло даже такого заскорузлого мужа, как Угдэй. Может, всё же защитили заговоры княжны, а может, не они вовсе, а что-то другое, то, что так много давало ему сил — её присутствие рядом.

К вечеру усталость всё же начала донимать, и иногда Вихсар проваливался в сон, но стоило едва прикрыть веки, стали приходить в шатёр один за другим дозорные с донесением лично к хану, потом Тимин — с рассказами о том, чем была занята княжна. И оказалось, ходила она в чащу, а вот для чего, отрок не знал. И пусть была надёжная защита под приглядом Агреша, но всё же это не совсем нравилось Вихсару. Всякая опасность может поджидать там, где её вовсе не ждёшь, как это было вчера. Предчувствия Угдэя, да и его тоже, погребённые под собственной самоуверенностью, оправдались. А потому к ночи всё же удвоил охрану возле шатра княжны.

В эту ночь ни один воин не спал, и Вихсар — тоже. Если бы не проклятые увечья, то… Хан сжал зубы. Нет, он должен быть другим с ней, она требует иного отношения. Не похожая ни на одну женщин, Сугар как хрусталь в его руках, он не должен слишком давить, иначе раздавит её и поранится сам. Он дал себе обещание, и он его исполнит, пусть и полосует нещадно возбуждение, сворачивается комом, отдаваясь резкой болью в паху. Как бы нутро всё ни горело, охваченное диким пламенем желания соединиться с ней, как бы ни хотелось призвать её к себе, заглянуть в омуты глаз, собрать горстями золотые шёлковые пряди, вдохнуть их запах, ласкать её тело, такое манящее вожделенное, гибкое, сказать, что хочет её до безумия и готов остаться только с ней одной, единственной.