— Не знаю с чего и начать, — сказал, рассеянно пронизывая русые вихры пятернёй, откидывая их со лба.

— Кто меня нашёл? — голос раненого скрипнул, как ржавое колесо, продрал горло.

— Я, — посмотрел из-под нахмуренных бровей Данимир. — Когда разошлись… В общем… — брат помрачнел ещё гуще, — нехорошо вышло, Арьян, вернулся поговорить, а тебя нет. Хотя Митко сказал, что ты пришёл да спать лёг. И после нигде тебя не нашёл. Думал, валганы замыслили что, но тут на следы крови наткнулся… утро уже разгоралось. А отец там с ними всё сидел целую ночь, не знал ни о чём.

Говорил младший сбивчиво и скомкано, но Арьян всё равно понял, что к чему.

— Это не валганы. Если только подкупили кого, — ответил он, когда брат смолк.

— Не они, — подтвердил Данимир, вернув взор. — Это Гостян.

Пока Данимир рассказывал о том, как кметь каким-то чудом оказался на свободе и скрылся быстро, что его до сих пор не нашли, а следом пропала и княжна Всеслава, Арьян осмысливал сказанное братом. Конечно, ради княжны, да такой умелой до ласк постельных, можно и голову потерять, но не настолько же. Зачем? Чтобы Всеслава легко вышла сухой из воды? Чтобы после случайно исчезнувшего жениха пойти за другого? Внутри закипело всё, да так, что раны, едва только ссохшиеся, заныли, а в глазах потемнело. Арьяна опрокинуло в огненный вихрь гнева, и это забрало остатки сил. Он сполз на постель, кладя голову на подушку.

— Выходит, она его и освободила, — заключил Данимир, вытягивая длинные ноги, разминая.

— А валганы?

— Уехали.

— Сколько прошло времени?

— Два дня.

Арьян закрыл глаза, пытаясь уложить всё в голове. Долго же его навь мотала. Данимир подобрался, поднимаясь со скамьи.

— Отдыхай, пойду к отцу, расскажу, что ты очнулся.

— Он знает о Всеславе? — повернулся к нему Арьян.

— Знает. Обо всём знает, — Данимир смотрел сверху и взгляд его потухал. — Я всё рассказал. Он ждёт, когда ты окрепнешь, а там и рассудим, что да как.

Веки, ставшие тяжёлыми, вновь смежились, Арьян сглотнул, слыша удаляющиеся шаги Данимира, постепенно погружаясь в холодную тишину.

В хоромине ярче делалось, но не настолько, как в солнечной стороне терема. Арьяна бросило в клокочущую дрожь от одной мысли, что сделала Всеслава, а ведь думал, что любила его. Как смотрела, как отдавалась, а выходит, в каждом взгляде, в каждом поступке предательство и ложь. Потаскуха блудливая.

От усилий думать и держать себя вновь ощутил себя разбитым, только ещё хлеще, будто теперь на него обрушился каменный град, раздрабливая по постели.

Арьян всего лишь прикрыл глаза и сразу провалился в черноту. Проснулся глубоким вечером. Тлели густо масляные светцы в глиняных горшках, разбавляя полумрак жёлтым мутным светом, погружая княжича в тягучую неподвижную тишину. Проснулся и не мог никак вынырнуть из вязкого липкого полузабытья, хотелось уже подняться, сбросить с груди тяжесть давящую, развеять свинцовый туман в голове да пойти поскорее к отцу, сказать о своём решении поехать в Ровицы. А лучше, наверняка, послать гонцов к княгине Световиде с вестью о его приезде, пока не оклемается сам настолько, чтобы в седло сесть. Надо было ещё вчера Данимира попросить это сделать, да весть о Всеславе завладела им целиком, обрушилась, как град камней, опускаясь непомерным грузом на душу. Не ждал он подлости такой от невесты, хоть и видел, что княжна сама себе на уме. В душу к нему всё заглянуть пыталась, место поскорей занять, а сама ни слова не говорила о том, что желает она больше всего, всё слабость свою показывала, им управляя, слёзы лживые лила, и как вспоминал, что она постель не только с ним делила, так омерзение брало лютое, к горлу подкатывало горечью. Точила где-то внутри эта горечь, невысказанная, не выплеснувшаяся, словно ветерок, тронувший рваные края раны — вроде не больно, а всё же неприятно.

Брат, как назло, больше не заходил его проведывать, как, впрочем, и отец. От того разрывали его думы разные, сомнения смутные, что там без него происходит, и тревога непонятная овладевала им, с лежанки едва не сдёргивала. Тянуло выйти уж поскорей из заточения да под тепло златоглавого кола и пуститься вдогонку за Мириной. Стоило подумать о ней, как глухое отчаяние брало, что не может того сделать прямо сейчас. Неподвижность собственная страшно злила, доводила до крайности, как и мучительное бессилие, которое не выпускало его, вынуждая прирасти к постели, отяжеляя голову. И стоило прикрыть глаза, как накатывала такая слабость непомерная, что княжич снова срывался с берега яви в бездну холодную, что поглощала его с головой, целиком, без остатка, как своё дитя, убаюкивала.

Воздух колыхнулся по щеке, обозначая присутствие ещё кого-то в хоромине кроме княжича.

— Отдохни, не торопись, сил набирайся, — прозвучал обволакивающий голос Краймиры.

Женщина бережно поправила одеяла, подушки, в осторожных движениях рук целительницы ощущалась забота. Скольких она уже выхаживала на своём веку? Каждое движение вселяло спокойствие, каждое слово проникало в сердце, накрывало рвущееся наружу волнение теплом, согревало.

Но вместо сна Арьяна начало снова лихорадить, а кости рук и ног — ломить, всплеснула и волна жара, бросая его в пот. А ведь думал, что отступил недуг. Краймира будто знала, что такое ещё случится, потому и здесь была, поднесла приготовленное заранее снадобье. Арьян испил вязкого, как масло, и горького на вкус настоя. Жидкость упала в нутро комом тёплым, разнося по телу мягкость, будто он лежал на нагретом солнцем песке, и его омывали прибрежные волны, умиротворяя. Веки начали неудержимо смежаться, а сам княжич стал погружаться в глубокий сон.

«Видно, трав добавила», — понял он уже на краю утихающего сознания. Тьма окутала со всех сторон разом, обрушиваясь на него безмолвием и неподвижностью. Завтра он должен подняться, приказал себе, утихая совсем.

Утро в этот раз наступило быстро. Княжич открыл глаза и почувствовал себя значительно лучше: ушла вязкая сонливость и голова уже не казалась такой чугунной, хоть и затекло всё тело от одного положения, в котором он просыпался и засыпал.

Оглядев пустые лавки и не отыскав никого, Арьян откинул одеяло, подтянулся в постели, уже сам, без посторонней помощи, пусть и двигаться мешали стягивающие грудь и рёбра лоскуты, и по-прежнему накатывала острая боль, но уже не била сокрушающим молотом, не скручивала мышцы судорогой, пусть дышать полно не совсем и получалось. Арьян сел, опуская ставшие белыми ноги на пол, и сразу закололо до колен, будто по ним еловыми ветками стегают, прилила кровь. Разлилась густая темнота перед глазами от притока её, и даже дрожь охватила руки и колени. Он подождал немного, пока умерится всплеснувшая в нём после долгого застоя буря, и, опираясь о края постели, поднялся да покачнулся вдруг в то время, как в дверь вошла Ордана. Бросив рушники и лукошко на сундук, что у двери стоял, девка кинулась поддержать, перехватив за спину рукой, да разве удержала бы? Горячая ладонь правый бок обогрела.

— Рано тебе ещё подниматься, — обронила она, посмотрев вниз, на его ноги: на нём одни штаны были — исподнее из льна тонкого, и те хоть и просторные, а облегали то, что девке молодой, пусть и помощнице травницы, не нужно было видеть.

Увидев лишнее, она тут же убирала руки. Арьян, не нуждавшийся вовсе ни в чьей помощи, расправил плечи, глянул на неё хмуро с высоты своего немалого роста, видимо, не совсем ласково. Да он и не может по-другому, то ли дело Данимир, тот бы не отказался от такой помощи. Ордана рассудила его взгляд по-своему, но вида не показала, не сгибаема, как осина, как и показалось ему изначально.

Расправив складки передника, Ордана отступила и всё же покраснела. Сбросив неловкость, прошла бесшумно к двери, подбирая с сундука чистые полотна да корзинку со свежими травами и порошками всякими, вернулась к столу, торопливо выложила всё, собралась уходить, да остановилась, когда вновь поравнялась с Арьяном, стоявшим у постели. Бросила осторожный взгляд, стараясь не опускать его ниже груди княжича.