И только капризный ребёнок королевских кровей готов был часами слушать сказки про летающие корабли и демонов живущих в меди и горячей воде или выпытывать меня про смысл странных закорючек на полосках тростника.

— Ты кому-нибудь говорила о своих догадках, Рами? — задал я наиболее интересующий на данный момент вопрос.

— Нет — искренне удивилась Солнцеликая и Духами Хранимая — Зачем?

— Ну, если я выдаю себя не за того, кто я есть, я могу быть опасен.

— Нет — резко ответила тэми — Я знаю, ты не опасный. Ты интересный… и смешной.

— Смешной? — вот этого я не ожидал. Страшный колдун Сонаваралинга, вынимающий души из людей и помещающий их обратно, повелевающий духами кровавого поноса, умерщвляющий своих недоброжелателей их же оружием, пачками перегоняющий души умерших предков из зелёных камней в металлические орудия — оказывается, ещё может быть смешным.

— Ага — подтвердила Раминаганива и тут же резко сменила тему — Там у тебя была семья?

У жителей Пеу для обозначения родственных отношений имелось намного больше слов, чем русском языке. Например, наименований групп родственников насчитывалось свыше десятка: одно человек употреблял применительно к родительской семье, второе — к своей собственной после брака, причём были «мужские» и «женские» варианты каждого из терминов, особые названия были для общностей, объединяющий родных, двоюродных и троюродных братьев и сестёр, а также для родственников со стороны супругов обоих полов. Сложновато сразу разобраться в этой системе и не делать грубых и смешных ошибок, самым мягким и безобидным аналогом которых в русском было бы «я пошла» в устах мужчины.

Тэми же сейчас употребила слово, означающее жену и детей, так что я честно ответил: «Нет, у меня дома остались только родители и сестра».

— А как тебя звали там?

— Олег — как можно чётче произнёс я.

— Ле-гу. О-ле-г — старательно повторила моя собеседница и в третий раз практически правильно — О-лег. А какое имя у твоей сестры?

— Ольга.

— О-ле-ка — мягкая согласная у тэми совсем не получалась. Что и не удивительно, учитывая полное отсутствие подобного в туземном языке.

— Знаешь, Рами, ты мне сильно напоминаешь её. Кажется, если закрыть глаза и не обращать внимания на язык — ты это она и есть. Только Ольке уже должно исполниться четырнадцать лет. А столько сезонов дождей, сколько тебе сейчас, ей было, когда я попал в ваш мир.

Тут Солнцеликая и Духами Хранимая неожиданно насупилась и помрачнела, закусив нижнюю губу.

«Вон» — неожиданно зло сказала тэми — «Я не хочу тебя видеть, чужак. Не приходи больше ко мне».

Удивлённый столь резкой и непонятно чем вызванной сменой настроения Раминаганивы, я поднялся с циновки и вышел из-под навеса, где и происходила вся наша беседа. Опять, кажется, по незнанию ляпнул что-то недопустимое.

Знать бы только ещё, что вызвало такую реакцию со стороны юной особы монарших кровей… Самое хреновое, и не спросишь ни у кого: представляю реакцию Такумала или Вахаку, когда я задам им вопрос: «Я тут, понимаете, сказал, что наша Солнцеликая и Духами Хранимая тэми жутко осерчала на меня, когда я сравнил её со своей сестрой, оставшейся в совсем другом мире. Не подскажете, что именно так разгневало нашу повелительницу?» Какой цели будет служить добрый удар дубинкой или топором по моей голове — уничтожению демона, выдававшего себя в течение целых четырёх лет за Сонаваралингу, либо же просто проделыванию в черепе достаточного размера дырки, чтобы через неё выгнать из Сонаваралинги захватившего его тело духа — вопрос чисто теоретический, потому как мне будет уже всё равно.

Оставалось только гадать — то ли тэми задело сравнение с неблагородной по происхождению, то ли то, что я поставил её на одну доску с невесть кем, может даже с не человеком, а демоницей какой, которых предки Рами целыми табунами изничтожали или заставляли служить себе, то ли что-то ещё.

Ну да ладно, свидетелей нашего разговора вроде бы нет. Служанки могли видеть, как Солнцеликая и Духами Хранимая за что-то обиделась на меня, но это не впервой. Сейчас по близости нет никого из регоев-текокцев, которым тэми может что-нибудь сказать, а через день-другой, когда вернётся из разведки Вахаку, обида уже остынет. А там глядишь, кончится опала, да сама Рами, и объяснит, что же вызвало её гнев.

Привычно обойдя лагерь нашего воинства, я наконец-то мог присесть возле одного из костров, вокруг которого сидели «пану макаки». Выбор мой пал как обычно на тот, где собралась старая гвардия в лице Вахаку, Длинного и прочих.

Само собой нашлось и удобное место, и кусок копчёной свинины с пальмовой лепёшкой. Впрочем, уважение к своему начальству проявляли «макаки» довольно небрежено. Оно и понятно: публика была занята слушанием историй, баек, сказок и прочих продуктов народного творчества. Сейчас всеобщим вниманием завладел Текоро — непонятного возраста мужик с Нижнего Бонко из соседнего с Бон-Хо селения, признанный умелец интересно и складно рассказывать всевозможные истории — как откровенно выдуманные, так и похожие на реальные. Особыми воинскими умениями он не блистал, равно как и к выполнению походных обязанностей вроде натаскать дров с водой для приготовления пищи или прорубать дорогу в зарослях в первых рядах относился без должного энтузиазма — скорее наоборот, норовил пропустить свою очередь. Зато когда дело доходило до вечерних посиделок у костра, не было ему равных в рассказывании всяких историй, в коих причудливо переплетались реальные события и вымысел.

Обычно рассказы у походного костра нередко повторялись через день или два, впрочем, туземцы слушали всё равно с интересом, наслаждаясь, как я понимаю, знакомым сюжетом в новой обработке. Но сегодня Текоро потчевал аудиторию историей, которой до этого мне слушать не доводилось. И я даже успел подсесть к костру в самом её начале.

Местную манеру изложения с подробным перечислением узоров на набедренной повязке, многочисленных украшений и оружия трудно назвать захватывающей. Но волей-неволей приходилось выслушивать многочисленные и однообразные списки того, что было на герое, а затем — что, как и кому он говорил, с таким же методичным описанием остальных персонажей — как основных, так и второстепенных. Речь шла про некоего Келеу, который отправился за смолой в заросли далеко от своей деревни.

Первую часть повествования занимало скрупулёзное перечисление рисунков на набедренной повязке героя и того, как гремели и сверкали ракушки в ожерелье на его шее. Потом Келеу наткнулся на отрезанную голову, висевшую на дереве. Текоро принялся подробно да с повторами описывать крайне неэстетичный внешний вид головы и то, как Келеу осматривал её со всех сторон, пока не вздумал потянуть голову за нос. Тут она открыла одни глаз, затем второй, и укусила бедолагу за палец.

Тот, конечно, охренел от такой наглости. А голова меж тем подмигнула Келеу и сказала, чтобы он никому не говорил про неё, а то, дескать, плохо будет. Герой, не будь дураком, пообещал, конечно, что будет молчать как рыба, а сам быстренько побежал к своему таки, надеясь за такую диковину получить награду. Правитель, выслушав Келеу, собрал свою свиту (вновь длинный перечень нарядов таки и его регоев) и велел вести к дереву, на котором висит голова. Пришли к нужному месту (подробное описание пути). Голова висит себе, да висит: обыкновенная мёртвая голова. И никаких признаков жизни не подаёт. Решил таки, что над ним издеваются, рассвирепел (минут на пять описание стадий нарастания властного гнева) и приказал своим регоям схватить лгуна.

Бедняга и умолял голову заговорить, и угрожал ей. Ничего не помогало. Наконец, правитель совсем разъярился и велел своим регоям убить Келеу и отрезать ему голову да повесить рядом с уже висящей — дескать, чтобы той не скучно было. Сказано — сделано.